Ожоги - Сара Парецки

Я прошлась пешком до закусочной «Белмонт» — она открыта круглые сутки, — выбрала то, где больше всего холестерина: блины с маслом и большую порцию бекона. Просидев там дольше обычного, я прочла в трех выпусках газет историю о поисках нового стадиона для «Биэре», а также изучила все о последнем скандале среди окружения мэра — в другое время я не стала бы этого читать — и примерно в восемь потащилась к себе домой.

На авеню Расин уже кипела утренняя жизнь. Люди шли на работу. Как раз когда я подошла к дому, из подъезда вышел сосед-банкир. Волосы у него были гладко причесаны и напомажены.

— Привет, — сказала я весело. — Прихожу в себя после ночной смены. Желаю удачного дня.

Он притворился, будто не слышит. Вот и старайся после этого быть вежливой с соседями.

Когда я открыла кухонную дверь, из гостиной до меня долетел громкий храп Элины. Подобно герцогу Веллингтонскому,[10] она может спать где угодно и когда угодно. Потом я уловила свой любимый запах, запах сигаретного дыма. Сериз сидела за кухонным столом и курила, мрачно уставившись в пространство.

— Доброе утро, — произнесла я как можно любезнее. — Сериз, я понимаю, вы расстроены из-за ребенка, и все же прошу вас здесь не курить.

Она посмотрела на меня с неприязнью, но загасила сигарету в блюдце, куда сбрасывала пепел. Я взяла блюдце, подошла к мойке и попыталась отскрести присохший пепел. Сериз последовала было за мной, потом снова тяжело плюхнулась на стул. От завтрака она отказалась, сказав, что хочет только кофе. Я поставила кипятить воду, вытащила из морозильника бобы.

— На каком этаже жила твоя мать?

Она тупо смотрела на меня, потирая голые руки.

— В «Копьях Индианы» на каком этаже она жила? Возможно, это понадобится, чтобы разыскать Кэттерин.

— На пятом, — ответила она после длительного молчания. — Комната пятьсот двадцать два. Лифт почти никогда не работал, и ей было очень тяжело подниматься, но ничего другого она не могла найти.

— Так. Когда ты оставила ей ребенка?

Она опять долго не отвечала, но на этот раз, похоже, что-то высчитывала в уме.

— Мы отвезли ее в среду, — проговорила она наконец, — перед тем как уехать. — Она снова зябко потерла руки. — У вас тут холодно. Позвольте мне закурить.

Я холода не ощущала, но, видимо, потому, что была одета. Она же сидела все в той же огромной футболке, которую я выдала ей вчера вместо ночной сорочки. Я пошла в спальню за курткой. Она надела ее, но все равно продолжала растирать руки.

Я положила бобы в кастрюльку и залила кипятком.

— В среду? В котором часу?

— Вы хотите сказать, будто я видела пожар и все-таки оставила ребенка?

Она говорила враждебным тоном и, казалось, все время была начеку.

Я вылила в бобы еще немного кипятку и постаралась вникнуть в ситуацию. Ребенок почти наверняка погиб. Она до смерти боится полиции и вообще всех государственных учреждений. Я же, по ее понятиям, с ними в дружбе, к тому же не разрешила ей курить. Все это если и не прибавляло симпатии к ней, то, по крайней мере, позволяло подавить собственное раздражение.

— Кто-то поджег гостиницу, — осторожно начала я. — Искалечил твою мать, а возможно, и твоего ребенка. Если ты была там незадолго до пожара, то могла его видеть. Возможно, поджигатель — или поджигательница — в это время уже был там, около гостиницы. Ты могла бы его описать, чем помогла бы расследованию.

Она отчаянно затрясла головой:

— Никого я не видела! Мы приехали туда в три часа дня. Отдали Кэттерин маме и поехали в Висконсин. Ясно?

— Ясно, — сказала я. — А почему тебе так не нравятся мои вопросы?

Чтобы унять бившую ее дрожь, она схватила обеими руками чашку с горячим кофе.

— А потому, что вы меня в чем-то подозреваете. Как будто я виновата в том, что случилось с ребенком.

— Да нет, Сериз. — Я попыталась улыбнуться. — Очень жаль, если это так прозвучало. Просто я сыщик, задавать вопросы — моя профессия. Этим я зарабатываю на жизнь.

Она уткнулась лицом в чашку и молчала. Я сдалась. Пошла к себе в спальню. Постель не убрана. На полу валяется спортивный костюм, в котором я обычно бегаю по утрам. Я засунула его в стенной шкаф и натянула на кровать покрывало. Нет, комната моя не годилась в качестве иллюстрации для журнала «Уютный дом», но это было все, на что я сегодня оказалась способна.

Я вытянулась на кровати и попыталась вспомнить имя того агента из страховой компании, с которым познакомилась в четверг на пепелище. Что-то птичье. Меня удивило тогда, какие яркие, любопытные у него глаза — совсем как у птицы. Робин![11] Да, точно, Робин. Фамилию я не вспомнила, но это уже не важно. Найду по имени.

Я поставила телефон на живот, набрала номер компании «Аякс» и попросила соединить меня с отделом поджогов и мошенничеств. Ответил жизнерадостный девичий голосок, и я попросила позвать Робина.

— Одну секунду, — ответила девушка, — он как раз здесь. — И вслед за тем я услышала:

— Говорит Робин Бессинджер.

Бессинджер… ну конечно…

— Робин, это Ви. Ай. Варшавски, мы с вами познакомились на прошлой неделе у отеля «Копья Индианы»; вы там копались в руинах.

— Ви. Ай. Варшавски? Частный детектив?

— Да-да. — Я села и вернула телефон на тумбочку. — Вы тогда сказали, что, если бы кто-нибудь погиб на пожаре, полиция начала бы расследование по делу об убийстве. Как я понимаю, никто не погиб?

— Ну… насколько мне известно… — Я вспомнила, как он был осторожен и в тот раз. — А что, у вас есть другие сведения?

— Там оставался ребенок. Он был в номере с бабушкой на пятом этаже. — Он хотел меня прервать, но я торопливо сказала: — Да-да, знаю, это нарушение правил. Так вот, теперь он пропал. Бабушка тоже исчезла, так что я не знаю, нашли ребенка или нет.

— Ребенок? Боже правый! Нет, я ничего не слышал о ребенке. Сейчас я позвоню в полицию, а потом перезвоню вам. Это что, ребенок вашей родственницы?

— Нет, моя родственница — подруга той самой бабушки, у которой оставался ребенок. А мать девочки только сейчас вернулась в город и не может их найти; вот такая история.

— Ладно. — Он замялся на мгновение. — Я наведу справки и перезвоню через несколько минут.

Я сказала ему свой номер телефона и повесила трубку. Еще раз с отвращением осмотрела комнату, в которой фактически только спала. Большую часть ее занимала кровать, поистине королевских размеров. В стенном шкафу, тоже гигантских размеров, я устроила туалетный столик, чтобы можно было свободно расхаживать по комнате. И все же провести в ней большую часть дня мне не улыбалось. Однако — что поделаешь? — присутствие храпящей внизу Элины приковывало меня к этим стенам.

Я несколько раз прошлась от изголовья кровати до двери, всякий раз ударяясь щиколоткой о кровать. Петь я не могла: слишком рано, к тому же стесняло присутствие Сериз. В конце концов я принялась делать упражнения для брюшного пресса. Я успела сорок раз поднять и опустить ноги, прежде чем зазвонил телефон. Робин.

— Я звонил в полицию, в отдел пожаров. — Голос его звучал приглушенно. — Никаких сведений о детях нет. Вы уверены, что девочка была там?

— Более или менее. Хотя поклясться, конечно, не могу, никого из этих людей я не знаю.

— Они собираются послать туда бригаду, прочесать руины. Может быть, найдут… останки. Хотят, чтобы и вы туда подъехали. Они с вами свяжутся. Вы будете на месте?

Я пообещала быть в пределах досягаемости или, в крайнем случае, узнавать по автоответчику, кто мне звонил. Медленно вешая телефонную трубку, я размышляла, что же сказать Сериз. Я открыла дверь, и в этот момент появилась Элина.

— Вики… Виктория, бедняжке Сериз нехорошо. Иди помоги мне.

Бедняжка Сериз забрызгала блевотиной весь мой стол на кухне.

Я принялась за уборку, а Элина вытирала ей лицо влажным полотенцем. Похоже, она наслаждалась этой сценой.

— Знаешь, это все шок, — приговаривала она. — Бедняжка так переживает за ребенка.

Я внимательно посмотрела на Сериз. Да нет, здесь не только шок.

— Ее надо показать врачу, — коротко сказала я. — Давай помоги мне ее одеть и свести к машине.

— Не надо врача, — хрипло проговорила Сериз. — Не пойду я ни к какому врачу.

— Пойдешь, — отрезала я. — Ты мне всю кухню заблевала. И я не собираюсь весь день ухаживать за тобой. Здесь тебе не общество женщин-одиночек.

— Нет! — завизжала Сериз. — Не пойду! Не надо врача!

— Может, и правда не надо, Вики, — драматическим шепотом произнесла Элина. — Видишь, она не хочет.

— Вижу, — отрезала я. — Одевай ее, а я подержу ей руки. И сделай одолжение, не называй меня Вики. Ты знаешь, я этого терпеть не могу.

— Знаю, голубка, знаю, — засуетилась Элина, — только забываю.

Трудно было поверить в такую забывчивость. Ведь Габриела постоянно напоминала, что меня назвали не в честь Виктора Эммануила.[12] Однако я не стала заострять на этом внимание — были проблемы поважнее.