Овердрайв - Diamond Ace

— Зачем ты взорвал автобус, сволочь? — вслух подумал я. — Как тебе…

И тут меня осенило. Он никогда не взрывал этот автобус.

Просто так совпало. Оттуда все его противоречивые эмоции, оттуда кардинально другие оценки Хоббса. И кроме мальчиков там были и девочки, — просто подонку хотелось, чтобы это были мальчики. И многое другое, — все встало на свои места, но я уже слишком далеко зашел.

И распутывать оба дела сразу уже не оставалось ни времени, ни сил.

Я ворвался в комнату прямо с сигаретой.

Остановился, словно натолкнувшись на стену.

Медленно повернул голову.

Они стояли в два ряда, глядя на меня пустыми глазницами, освещенные только холодным светом монитора. Просто стояли и молчали, лишь Дэнни дрожал и кашлял, а Джерри всхлипывал. Они молчали, но им было страшно, больно и обидно.

— Дэнни…

Все шесть серых мальчишек приставили к безгубым ртам длинные тонкие пальцы.

Мы нашли его и я его уничтожу, — пообещал я им, чувствуя, как они высасывают мое пси. Пускай, если это позволит им продержаться еще немного, пускай. Пускай. А я уничтожу его.

Они синхронно склонили головы набок, словно приглядываясь ко мне.

Затем синхронно кивнули.

Я зажмурился и затянулся.

А когда открыл глаза, в комнате никого не было.

Дело Хоббса было куда важнее. Мой «клиент» убил шесть детей, — точнее даже, пять, — а террористы-аматоры Хоббса уничтожили играючи сорок два просто так, из каких-то фанатичных побуждений. И завтра в полвосьмого вечера они будут убивать снова. Урод на красном ховере никуда не денется, он будет искать нового мальчика, чтобы убить его лично. Им можно заняться после террористов.

Я понимал это, но все равно отправил Хоббсу сообщение, что выхожу из дела и у меня ничего не получается.

Потом меня замучила совесть, и я, словно пьяный слон в посудную лавку, ворвался на след, работая впопыхах и неаккуратно. Эти четверо явно несколько раз проснулись этой ночью от кошмаров. Я же несколько раз чуть не включился, уходя с контакта за считанные мгновения до непоправимого. Но в конце все-таки сделал ошибку и отключился на секунду.

Этого хватило, чтобы меня переполнила фанатичная, яростная решимость идти до конца. И это оказалось весьма кстати, — я уже умирал, цепляясь остатками истощенного до предела пси за реальность.

Теперь все стало просто.

Теперь или он или я. Или вместе. Но сегодня же.

А Хоббс со своим шоу и популярностью пусть идет нахер.

Впрочем, меня хватило на то, чтобы отправить ему адрес, где случится завтрашний взрыв. Больше я ничего не рассмотрел, но этого должно хватить. Потом я отключил телефон и взял со стола фотографию с Х12.

Внутри меня пело ликование.

У меня была цель и я обязан был достичь ее любой ценой.

В комнаты на седьмом этаже здания на Третьей Авеню тускло забирается рассвет. В коридоре — лампы.

Я вежливо стучусь.

Мне никто не отвечает, но я стою на следе и знаю, — меня прекрасно слышали.

— Надо поговорить, Доу, — сиплым, незнакомым мне голосом говорю я.

Истощенное почти до нуля пси бьет из меня ключом и подсказывает нужные слова.

Облегчение, злость.

— Да какого?.. слушай, ты…

Когда дверь открылась, я впечтываю его ногой в грудь со всей силы.

Затем бью по нему еще раз. И еще.

Растерянность. Боль. Непонимание.

Я аккуратно закрываю дверь и защелкиваю оба замка. Достаю пистолет.

— Я от Билли-боя, Доу.

Страх. Сладкий страх.

— Он плачет, Доу.

— Я… я не виноват…

— Знаю, — соглашаюсь. — Ты не виноват. А Дэнни помнишь? А, ну ты даже имени не знаешь. Ему холодно и он простудился.

— Кто ты… такой?

— Они пришли ко мне, Доу, — я закуриваю и сажусь на кровать. — Они такие серенькие, в них никогда не узнать прежних мальчиков. Этот, Коди, кажется, да, непонятно, во что ты его… куда? Не дергайся. Ты меня боишься? Правильно. Потерпи, я сейчас докурю и… послушай, никогда бы по тебе не сказал, что ты убиваешь детей.

Отчаяние и попытка найти выход. И страх, страх в каждом ударе сердца. На секунду вхожу в контакт ближе, смотрю на себя его глазами. У меня небритое осунувшееся лицо, в глазах безумный блеск.

— Доу, — слышу я свой голос его ушами. — А ведь я тебя не отдам фараонам. Я сам тебя убью. И так, что мне самому станет страшно.

Я коротко смеюсь, закрываю глаза.

И, грубо, насильно ворвавшись в его сознание, отключаюсь.

Я не умею и не смогу убивать так, чтобы самому стало страшно.

А он — умеет и может.

Сейчас это мне пригодится.

— Да.

— Кельвин, мать твою разэдак, что ты творишь? Что с тобой?

— А что со мной?

— Почему телефон отключен? Что случилось?

— Хоббс, все нормально.

— Нет. Я слышу, что ненормально. Мы уже на месте, с копами и телевизионщиками, ты где?

— Адрес точный.

— Что?..

— Адрес точный. В полвосьмого, верно? Через сорок минут. Я на Третьей Авеню, это недалеко.

— Да, но…

— Встретимся чуть раньше. Кофе выпьем.

— Ты что, включался? Что с тобой, Кельвин?

— Нет, ни разу. Все нормально, поверь.

Отбиваю вызов и выбрасываю телефон в окно. Мысль о том, что он может упасть кому-то на голову, вызывает приятный импульс сладострастия.

Поправляю галстук, приглаживаю волосы. Надеваю шляпу.

Я иду по городу к Хоббсу, сверху донизу покрытый кровью. Люди в ужасе разбегаются, — остановить меня героев не находится. Будет тебе шоу, Хоббс. Будет тебе представление. Рейтинг на телевидении взлетит до небес.

Я истерически хохочу. В голове моей громко играет джаз.

За мной в шеренгу по двое, взявшись за руки, понуро идут серые мальчики.

Штерн В. Продавцы саттвы[1]

12.10, 11:31

До вокзала Хуа Лам Пхонг оставалось несколько минут. Обшарпанный вагон забит людьми в марлевых масках — несчастные надеются, что пандемия их пощадит. Как бы самому не подцепить заразу! Если бы не чертов фанатик, взорвавший себя (а попутно еще пару тысяч человек) портативным ядерным зарядом в Суварнабхуми на той неделе, не пришлось бы толкаться в этом допотопном вагоне. Старая железная дорога — кто бы мог подумать!

Сквозь грязное стекло уже пробивались огни города. Я не раз слышал поговорку: «Бангкок никогда не меняется». Но это не совсем так. Очертания Хрустального Бангкока, причудливым соцветием, футуристической конструкцией из стекла и металла застывшего на расстоянии четырехсот метров над землей, действительно, не менялись — один-два новых шпиля, для которых удалось выкроить место на платформах, не в счет. Ведь число лепестков Лотоса всегда остается неизменным.

Зато Старый Бангкок, словно раковая опухоль, стремительно разрастался в ширину, захватывая побережье Сиамского залива, словно жуткими метастазами, своими ульями-многогранниками… И, пресытившись совершенством Хрустального Бангкока, его строгой, продуманной красотой и изысканной игрой света на гранях Лотоса, туристы рано ли поздно сходили в эти круги Нараки[2] — царство старых неоновых реклам, едкого сернистого смога и ядовитого дождя.

Здесь развернулся самый большой рынок на территории Новой Азии, где продавалось все, что угодно: от дешевых копий самых последних имплантов и легальных наркотиков до оружия или рабов любого пола, какой только придет тебе в голову, хочешь — на ночь, хочешь — на все 14 дней предоставленного Корпорацией отпуска. Главное, не забыть уточнить, какое количество металла и пластика на массу тела ты считаешь приемлемым. А то дождешься — впарят механическую игрушку, у которой от человека разве что фаланга мизинца!

А еще тут жила она. Женщина, которая перевернула мою жизнь. А затем ушла — чтобы через два года написать мне: «Приезжай в наш отель, срочно».

Резкий толчок выдернул меня из воспоминаний — поезд прибыл на вокзал. Я запахнул плащ, надел респиратор и вышел навстречу тропическому дождю.

— Вы писатель?

Томаш вздрогнул и аккуратно закрыл старомодный блокнот в потертом кожаном переплете. Каждый раз, возвращаясь в Варшаву, он привозил десяток таких, исписанных мелким, убористым почерком. Натуральную кожу можно было достать разве что в Азии. В Старой Европе за это полагался сумасшедший штраф — но это был его собственный маленький бунт против корпоративной этики.

— Вроде того.

Собеседник кивнул, удовлетворившись этим ответом. На нем было традиционное одеяние нео-буддиста, а гладкую оливковую кожу его головы покрывала янт — татуировка, в линии которой органично вплетались разъемы и металлические нити.

— Мастер Лаа ждет Вас, — он поклонился, отодвигая ширму и пропуская Томаша.

После крошечного, бедно обставленного помещения, окуренного благовониями, кабинет в традиционном европейском стиле прошлого века смотрелся по меньшей мере странно. Широкий письменный стол (настоящее дерево или качественная подделка?), глубокие кресла, портрет Алана Тьюринга на стене. И стеллажи с книгами…