Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще одна балерина, маленькая Мириам (Мими) Рамберг, тоже была влюблена в Нижинского, и приставленный к нему слуга Дягилева Василий Зуйков считал ее опасной. Как вспоминает Рамберг, «мы не могли репетировать и 20 минут без того, чтобы Василий не заходил со словами: «Вацлав Фомич, вы бы лучше открыли окошко. Очень душно здесь, это нехорошо для вас»… Но полчаса спустя он заходил снова и говорил: «Вацлав Фомич, знаете, я думаю, сейчас сквозняки, лучше бы вам закрыть окно». Он явно шпионил за нами, хотя шпионить было незачем, потому что как на женщину Нижинский не обращал на меня ни малейшего внимания… (Buckle 1979: 246). А Ромолу в расчет не принимали.
Когда труппа отправилась без Дягилева в Америку, Ромола решила, что ее час настал.
На палубе Нижинский не обращал на нее внимания и первым не здоровался. Он просто не узнавал ее. Барон Гинцбург (в английском фамилия читается как Гинзбург), российский еврей, банкир, помогавший Дягилеву деньгами, устроил бал-карнавал, и только Ромола и Нижинский оказались на балу без специальных костюмов. Нижинский это отметил. Когда ему в очередной раз представили Ромолу, он поинтересовался, что у нее за колечко. В это время он разговаривал с одной актрисой-полькой по-польски, и та перевела его вопрос. Ромола ответила, что это талисман из Египта, который мать дала ей на счастье. Нижинский по-польски сказал: «Так, przyniesie Pani szczȩście, napewnie» («Наверное, оно принесет Вам счастье»). На шестнадцатый день путешествия к ней подошел Гинцбург и сказал: «Ромола Карловна, поскольку Нижинский не может говорить с Вами сам, он просил меня узнать, согласны ли Вы выйти за него замуж». Ромола приняла это за злую шутку, расплакалась и убежала. Появился Нижинский и сказал на ломаном французском языке: «Mademoiselle, voulez vous — vous et mois?» («Мадемуазель, хотите — Вы и я?»). Она ответила: «Да, да, да!» По прибытии в Рио-де-Жанейро поехали с той самой полькой за обручальными кольцами.
Знакомый с семьей Ромолы актер Больм отвел Ромолу на палубе для конфиденциальной беседы. Он выразил свое изумление: «Выйти замуж за человека, которого вы не знаете, совершенно чужого, с которым вы даже не можете разговаривать…» Ромола отвечала, что знает его танец. Больм: «Вы дитя. Вы знаете его как артиста, а не как мужчину. Он очень приятный человек, очаровательный коллега, но должен предупредить вас — он совершенно бессердечен». Больм рассказал, что на известие о смерти отца Нижинский реагировал улыбкой (это было правдой, и это был один из симптомов надвигавшейся болезни — эмоциональная глухота). Ромола отвечала: «Мне все равно». Больм предупредил ее еще об одном: «дружба Нижинского с Дягилевым, хотя вы можете этого и не понять, больше чем дружба. Возможно, он не сможет полюбить вас, и это погубит вашу жизнь». Ромола отвечала, что выйдет замуж, «даже если вы и правы». Больм откланялся.
Маленькая Мими Рамберг закатила истерику. После этого она покинула труппу и… под своим новым именем, впоследствии знаменитым, Мэри Рамберт, основала балет Англии.
Ромола ожидала, что после помолвки с Вацлавом они соединятся в постели, как это водится в Венгрии. Но жених пожелал ей спокойной ночи. Свадьбу сыграли в Буэнос-Айресе. В свадебную ночь Нижинский отвел ее в спальню, поцеловал руку и ушел, оставив жену думать, не прав ли Больм. Муж явно не рвался к ее телу. Прошло немало дней, прежде чем он решился осуществить брак.
Супруги были неимоверно далеки друг от друга не только потому, что разговаривали на разных языках. Ромола была чрезвычайно образованной женщиной, а Вацлав оставался неотесанным и малограмотным. По-французски он писал фонетически — как произносится, но и в русском делал грубые ошибки. «Мне не давали спокоя», — пишет он (Нижинский 1995: 69). Это полонизм у Нижинского (по-польски «спокуй»). Лучше всего его уровень показывает фраза из Дневника: «Речь Френкеля умственная, жены тоже. Я боюсь обоих.» (Чувство 2000: 93). Прямо как разговор прислуги о господах. Сильно различались супруги и по интересам. Ромола мечтала о бриллиантах, приемах, блестящей жизни в обществе. Он охладил ее энтузиазм: «Я артист, а не принц».
Ждали Ромолу и другие неожиданности. В поезде Вацлаву стало плохо и он упал без сознания. Потом объяснил ей, что такое с ним бывает, а его брат вообще слабоумный. Тучи над головой Ромолы сгущались. От Дягилева все не было известий в ответ на весьма позднее извещение о бракосочетании.
Приехали в Будапешт. Там получили телеграмму от дягилевского режиссера Григорьева. Он коротко сообщал, что поскольку Нижинский пропустил спектакль. Дягилев не нуждается более в его услугах. Супруги не могли поверить. Они считали, что Нижинский незаменим. Ромола расплакалась. Об увольнении сообщили все газеты мира. Посыпались предложения о работе, но все из варьете, ничего серьезного и достойного. Дягилев же, помня о провале двух последних балетов с Нижинским, вернул в труппу Фокина. А на месте Нижинского скоро оказался поразительно красивый 18-летний Мясин.
Нижинский же, расставшись с Дягилевым и Фокиным, потерял гораздо больше, чем приобрел. Его соученик Федор Лопухов очень проницательно писал о его творчестве:
«Вопреки легендам, Нижинский не ведал, что творит. Его интуиция порождала блистательные находки, которым все дивились. Но интуиция же иногда Нижинского и подводила, делая образы, созданные им, неровными, непостоянными. До сознательного, продуманного в деталях исполнения он не мог подняться. Счастье Нижинского, что рядом с ним находились выдающиеся советчики и наставники» (Лопухов: В. Нижинский 1995: 201).
И вот теперь это счастье было потеряно. Нижинский в полной растерянности просил Стравинского проверить, верно ли извещение Григорьева:
«Я не могу поверить, что Сережа мог действовать так подло по отношению ко мне. Он должен мне уйму денег. Я не получил ничего за два года, ни за свои танцы, ни за постановку Фавна, Игр и Весны Священной. Я работал для Балета без контракта. Если
