Сквозь всю блокаду - Павел Лукницкий

Сегодня он уезжает в Ленинград с сорока партизанами, работавшими с ним вместе…

После обеда я слушал рассказы редактора партизанской газеты В. Я. Никандрова о чехе Кура Ольдрихе и о группе голландцев, служивших в немецкой армии, перешедших в декабре прошлого года к партизанам.

Первыми добровольно перешли двое: голландец Генрих Коуненг и чех Кура Ольдрих. Сказали, что в гарнизоне районного центра Сланцы много голландцев, которые ненавидят немцев, но не знают, как перейти на сторону партизан.

При налете партизан на Сланцы немецкий гарнизон был разгромлен, двадцать два голландца взяты в плен.

— Когда их пригнали в бригаду, мы спросили, чего хотят? «По винтовке и пойдем бить немцев!»

Одеты были все в лохмотья, кто в чем, без военной формы, обувь на деревянных подошвах, один был в дамских полусапожках; голодные, исхудалые, больные, повторявшие о себе: «Кранк, кранк!» Мы дали им партизанское питание, они набросились на еду; опасаясь за свои желудки, просили только хоть раз в сутки давать им нежирное. За неделю отъелись, стали петь песни, а потом, получив винтовки, пошли бить немцев.

Голландцы Герт Лямардинк, Генрих Коуненг, Джон Ван де Пас под руководством чеха Кура Ольдриха спустили под откос немецкий эшелон на железной дороге Кингисепп — Нарва.

Все эти голландцы были завербованы немцами на работу «во Францию», но, угнанные насильно на Восточный фронт, попали сюда, были у немцев в рабочем батальоне. Одни оказались в Сланцах, на руднике («Slantsi Werk III, Feldpost 57620»). Другие со своей воинской частью и поныне находятся в Эстонии.

Кура Ольдрих служил у немцев штабс-фельдфебелем в карательных отрядах, бывал в Луге, в Осьмино, в Сяберо, в Гдове. Из Гдова, переправившись через реку Плюссу, пробрался к партизанам.

«Чехам немцы на фронте не доверяют, — рассказывал он. — Я попал на фронт, как „особо выдающийся“ специалист».

Он долго, хитро готовился к переходу, научился читать, писать по-русски. Придя к партизанам, написал от имени всех перешедших письмо в Лугу лейтенанту карательного отряда — русскому, изменившему своей Родине:

«…Немцы лишили меня родины, карьеры. Вспомни наши с тобой беседы, подумай о презрении коменданта ко мне, к тебе, к нашим камрадам! Я долго думал о судьбе не только русских, но и своего, чешского, народа, о том, что чешский народ без русского не в состоянии справиться с фашизмом. Теперь я — партизан. Кто хочет убить меня? Не бойся, приходи ко мне, забирай своих людей».

Тот письмо получил, но какой был ответ, партизанам неизвестно.

Сейчас после освобождения Луги и Ольдрих, и все голландцы отправлены в советский тыл…

Никандров сообщил мне итоги действий 9-й партизанской бригады за последние четыре месяца — с октября по январь.

На железных дорогах Гдов — Сланцы, Сланцы — Веймарн и Нарва — Кингисепп подорвано более четырех тысяч рельсов, шесть железнодорожных мостов, спущено под откос больше двадцати эшелонов, в боях уничтожено гранатами шесть танков, около семидесяти автомашин, до шестидесяти повозок, два снегоочистителя; испорчены в большом количестве железнодорожные насыпи, линии связи.

Никандров перечисляет все трофеи бригады: две пушки, и танк, и тридцать один захваченный в деревне Стаи пулемет, и многое другое…

…Разговоры о «власовцах», «добровольцах», «контрпартизанах» («департизанах»), «естаповцах»; местном населении — русских, эстонцах, финнах. «Добровольцы — хуже немцев!» Старосты — очень разные, есть явные мерзавцы, предатели; есть и такие, за которых всё население стоит горой — хвалит их: «Сберегали нас от немецких насилий, помогали партизанам».

Деревни нетронутые, имеющие скот и овощи, варенье и мед, сохранились только в глубинах леса, куда немцы ходить боялись. Поставки возлагались главным образом на ближайшие к дорогам деревни. Множество из них уничтожено, сожжено дотла, некоторые — вместе с населением. Уходя, немцы стали начисто грабить деревни, угонять или резать скот… Всякое выражение недовольства каралось массовыми расстрелами, пытками, сожжением людей — как мужчин, так женщин и детей.

По мере усиления насилий и издевательств население все чаще бросало свои деревни и уходило в лес, к партизанам… Поэтому партизанское движение становилось всё более массовым. Под влиянием наступления Красной Армии на юге, сознавая, что приближается крах оккупантов, к партизанам начали переходить и те, кто первое время сотрудничал с немцами, даже многие каратели, полицаи, «добровольцы»; в числе последних бывали люди, не выдержавшие пыток, варварского режима концлагерей для военнопленных, проявившие перед лицом смерти слабость духа, но в глубине души сохранившие чувство патриотизма.

Вот характерные цифры. В сентябре 1943 года 9-я партизанская бригада насчитывала в своем составе сорок человек. В октябре — шестьсот, в ноябре — полторы тысячи, а в декабре — две тысячи, в январе 1944 года — две тысячи шестьсот человек. На базе этой бригады создалась новая — 12-я приморская, куда было передано шестьсот человек (с задачей дислоцироваться в Кингисеппско-Волосовском районе).

Примерно так же разрастались все партизанские части.

Весь день сегодня партизаны рассказывают мне свои «истории». Другие — слушают, уточняют, поправляют в какой-нибудь мелочи. И записал я этих историй множество, любой из них хватит на целую повесть. Особенно понравился мне изложенный народным крестьянским языком рассказ разведчицы Клавы Юрьевой, несколько раз ходившей к немцам в Псков и всегда приносившей ценнейшие сведения.[53]

Сегодня Клава горюет: ей только что пришлось сдать свой автомат, а с оружием своим партизанам никак не хочется расставаться!

Молодой партизан зашел за запиской к И. Д. Дмитриеву: едет в Лугу за столами и стульями.

— Только плохих не бери! — говорит Дмитриев.

— Тогда мне, наверно, придется поругаться с Кустовым! Он не захочет давать хорошие!

— А ты не бери! Скажи: не велено!..

Тот молчит. Потом, уходя:

— Автомат возьму с собой, вот!..

А ведь хорошо знает: оружие для него теперь имеет только символическое значение! Но как же идти «не в форме» к Кустову, — ведь всего десять дней назад тот был командиром его 3-го партизанского отряда!

Вот также и Клава Юрьева, которая уже получила должность телефонистки в Лужском отделении связи и с завтрашнего дня выйдет на работу.

Тридцатилетняя Клавдия Михайловна Юрьева, а попросту Клава, простая, не слишком грамотная женщина, — одна из самых смелых партизанок бригады. На нее приятно смотреть: ее русые волосы, гладко зачесанные назад, русые брови, свежее розовое лицо, нос с маленькой горбинкой, гибкая худощавая фигура делают ее похожей на эстонку, но она — чисто русская, родилась в деревне Катышкове Славковического района Ленинградской области. Она кажется гораздо моложе своих лет, вероятно потому, что никогда ничем не болела и потому, что она — улыбчивая, легкая в движениях, грациозная. Смотрит она прямо в глаза собеседнику с искренностью, с доверчивостью, разговаривает с удивительной прямотой.