Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

23_____

Приплелся Тамамшев. Я будто умираю; поехал к Нувелю; гуляли; он погнался за каким-то гимназистом, я поехал домой l’ayant laissé à son sale histoire[290]. Обедал, пел, пришел Сережа. Пошли в «Луч»{880}, деньги завтра или послезавтра. У Сережи пил чай, заходил к Сандуленко, смотрел новые романсы Черепнина. Поехали зачем-то в «Вену»; Шабли, давно не питое, меня опьянило. Подсел Абрамович и какой-то студент, вольно говоривший с Сережей. Шел дождик на обратном пути. Я будто умираю.

24_____

В туманный день поплелся в Удельную. Ехал на гимназическом поезде. Но что мне до этого. Какой глупый Сомов, говоря, что любовь XVIII в. была более весела, de Grieux, Marivaux — разве там не на каждом шагу слезы и отчаянье? Отличен лес, так пестро раскрашенный осенью. У тети строят лестницы, Толя с зубами киснет, говорит, что поступит в приказчики; тетя жаловалась на него и, не давши денег, была сердечна. Пили чай, темно, сыро. Пошли под руку с тетей до угла, на вокзале ждал полчаса; моросило, был Вася Балуев, какие-то бедные люди, рабочие, мелкие чиновники скандалили с жандармом. Человеческая мизерия гипнотизировала; в темноте приехал домой, не обедал, было то холодно, то жарко. Пришел один Нувель, пили чай, читали «1001 ночь». Всю ночь не спал, туша и зажигая свечу, читая, плача, мечтая, умирая. Я болен, вероятно. Сережа не пришел: вероятно, приехала Петровская{881}. От Наумова извещений нет. Кончив «Manon», принялся за Бальзака.

25_____

Никуда не выходил. Играл Берлиоза, смотря на закат над городом. Поднялся наверх, где был Юраша, спустившийся ко мне. Почти ничего не ел. Заехал в «Луч», где взял деньги. Дягилев уже в Париже, но как его адрес? У Медема были «современники», игравшие скучного Duparc’a и милого Ladmirault. Утром заходил Добужинский. Поехали в «Вену», где был какой-то раньше виденный студент с Кассандром. Первый очень недвусмысленно переглядывался с нами, второй волновался и нервничал и, уходя, поручил слуге, по-моему, узнать, кто мы. Тот отказывался, и, когда по их уходе мы спросили, что они от него спрашивали, тот соврал, что спрашивали про даму, на которую те не смотрели и старую уже. Милый инцидент. Были Абрамович, Чесноков, Каменский, Гржебин, Ходотов, Цензор etc. Я чуть не умирал. Письма нет. Какая-то пустыня впереди, даже будь деньги. Маврин говорил, чтобы Нувель привел меня к нему. Сережины имянины сегодня, а я не зашел к нему. Как-то все все равно.

26

Письма нет, разбудил меня Сережа, не спавшего всю ночь, вместе пошли по знакомым улицам к Гельману под дождем. Поехал к Сомову, встретив по Екатеринингофскому вчерашнего студента с его Кассандром. У Сомова был Нувель, передавший приглашение от Бенуа, сегодня у Маврина. Обедал у Сомова, много играл, взял книги. Сережи не было, извлек его из лечебницы. Нина Ив<ановна>, одеваясь, говорила через дверь. У Сережи белые лилии и ветка туберозы, сам в белой рубашке, такая — конфирмация. Н<ина> Ив<ановна> несколько скучноватая, но милая; пили чай, медленно болтали{882}. Кажется, я выздоравливаю, ем, по крайней мере. Завтра чета придет ко мне. У Бенуа был Черепнин с женою, Шервашидзе, Добужинский, князь <Сапега?> и Нувель, сговорившийся было идти завтра к Маврину. Было лениво. Тепло и звезды, опять втроем с Аргут<инским> везли Валечку на коленях, потом ехали вдвоем, потом я плелся пешком. Писем нет и никого не было, значит, не было besoin urgent[291]. Сел писать сам.

27_____

Ездил к des Gourmets; заходил наверх; письмо от Брюсова относительно «Кушетки»{883}. Обедала Христина Нильсен; пришли Потемкин, Нина, Сережа, друзья и М<арья> Михайловна. Играл «Куранты». Было скучно, кажется. Сидели недолго. Совсем не спал, читая «Fanchette»{884}, думая почему-то о Валааме, о св. Артемии Веркольском. Я стал молиться, вспоминая не забытые молитвы. Это успокоило, но сна не привело. Опять читал «Fanchette». Какая-то заброшенность, апатия.

28_____

Письмо от Наумова, милое: придет в субботу. Приплелся Павлик, немного устроившийся, кажется. Как он проник, не знаю. Сидел дома, перечитывая короткую записку В<иктора> А<ндреевича> Обедал один, намереваясь просидеть дома вечер, но закат был так хорош, что вышел пройтись. Попал к старым Верховским, там киснут, менее интересуются, будто надуты. Был Владимир. Дети лезли мне на голову. Взял Стерна и приехал домой рано; ничего не писал.

29_____

Встал очень поздно. Не выходил до после обеда, когда пошел к Сереже; письмо от Сапунова{885} и от какого-то студента с просьбой рекомендовать его в «эротическое общество». Когда я пришел, уезжала Нина Петровская, но я ее не видел. Было приятно повидаться с нашими. Пошли к Мих<аилу> Яковл<евичу> пить чай. Я торопился домой и, купив папирос и конфет, поспел раньше В<иктора> А<ндреевича>. Приехал он очень ажитированный, долго говорили о занятиях и т. д., я был скучен и moussade[292]. Ему тяжело, что он причиняет мне тяжесть, но ничего поделать он не может будто бы. Уговорились гулять в понедельник. Звал к себе и обещал познакомить с сестрами. Был расстроен и, кажется, растроган. Говоря, что ничего сделать не может, поцеловал меня несколько раз. Ушел в первом часу, я поехал его проводить до моста, вернувшись рано. Какой-то осадок есть, мне кажется, я не так себя веду, как нужно. С Модестом он с тех пор не виделся, уж это хорошо. Мозгологствовали, но немного, все переходит на чувствительность и сентименты и на путанность настроений. Долго еще сидел, писал письма и т. п. Пугнул его возможностью загула.

30_____

Утром приплелся Павлик, потом Тамамшев. Читал стихи. Вышли вместе; прекрасный день. Нувель недоволен моей тактикой. Обедал вдвоем с Кармин; милое письмо от Дягилева. «Хованщина», неважно исполненная, отлична, но бесконечно длинна; в публике интересного никого. Варя и Сережа поехали к Эбштейн, я в «Вену», где ждал меня В<альтер> Ф<едорович>. Там теснота, нет столов, скучнейшие компании, рвавшие меня друг от друга, Моргенштерн, по почерку говоривший мне то, что известно из газет. Quelle corvée[293], куда бы ходить. Не спал, конечно. Днем гуляли в Летнем саду. Завтра…

1_____

Встал не поздно, ездил за покупками. Телеграмма от 4<-х> гимназистов, благодарящих «милого автора „Ал<ександрийских> пес<ен>“ и пьес»{886}. Волнуюсь ужасно. Отмены нет покуда. Встретил Нувеля. Прибежал В<иктор> А<ндреевич>, очень взволнованный, будто прошлый год. Болтали втроем, говорили вдвоем, позволил вызывать его телефоном когда угодно; на этой неделе, во всяком случае, придет. Жалел, волновался, старался быть последовательным. Сейчас после обеда пришли Сережа, сестра и девочки. Пили чай. Пришел Блок, я одевался при нем; он ожидал более грандиозного: «А то Вы даже жилетки не снимали». Болела голова, поехал в Café de France, куда вскоре явился и Нувель. У Маврина очень мило, уютно, он сам тоже очень милый. Болтали. В<альтер> Ф<едорович> был влюблен, писал письмо, все рассказал. Голова болела. Немного прошлись, спал хорошо. Денег нет.