Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

2_____

Голова почти прошла. Слышал, как утром принесли письмо: встал, думая, что от В<иктора> А<ндреевича>, оказывается, от Каратыгина. Жеребцов хочет спасать мою репутацию, исполняя что-нибудь самое невинное из меня. Студент с Гороховой телефонировал, что придет завтра <между> 5–7<-ю>. На почте сказали, что узнавать нужно в главн<ом> почт<амте>. Святополк-Мир<ские> живут там же. Тамамшев слышал только фамил<ию> Покровского{887}. Что-то будет? Смогу ли я стать некоторым центром? Но кроме меня кто же таким именно? У Каратыгиных была скука; денег нет ни гроша; все пел из «Fille de m-me Angot», спал хорошо.

3_____

Был гороховый эротоман; конечно, чучела; говорил, что на <Анненск.> вечере в Кисловодске у Яворской одна дама ему сказала про петерб<ургские > собрания у баронессы до 150 чел<овек>, где я — главный, но она меня не видала, т. к. я всегда был занят; хотел присылать{888}. Послал книг гимназистам, назад не вернули, вероятно, угадал{889}. Был Сомов у дев; поплелся к Нувелю, Маврин был уже там, интересного на Невском ничего не было, кроме Валентина и Пуца, которых мы еще имели удовольствие видеть в аллее около цирка.

4_____

Приплевшись от Сережи в дивный день, был голоден; пил чай с ситником. Остался дома. Что делать? К чему все это? Где уют семейных, с молодежью, домов? Затопили печку, были звезды и, вероятно, луна. Пил чай один, Сережа не пришел. Разбирал письма до поздней ночи, часов до 2-х; вот молодость, как глупы юноши без руководителей, не ценящие того, что улетает. Вот письма Юши Чичерина, идеологическая дружба, музыка, неизвестность, скорлупа; бедные письма мамы, потом сестры, письма любовные, деловые и другие. Целая жизнь, целая жизнь. Я будто умираю, но это пройдет, конечно.

5_____

Сидел дома; приплелся Павлик. Сережи не было. Ушел; я лежа читал Goldoni. Добужинский поднял меня и повел к девам, где была жена его. Пришел Наумов, поразивший меня будто бы плохим видом, едущий к Гофманам. Проводил его; он предложил идти в балет, был мил и ласков. Пришел Нувель; я был очень ему рад; поехали, я к Чичериным; обедал; С<офья> В<асильевна> вышла замуж, Юша от Караула отказался{890}, скучновато, но не плохо. Играл «Coppeli’ю» и «Werther»{891}. От Брюсова письмо: «Кушетка» будет напечатана, «Крылья» просто перепечатаются, о стихах напишут{892}. Крандиевская в школе говорила про меня, что я три года жил в пещере в скиту и писал поднош<ение> Богородице, потом — обратно, кокетничаю с мужчинами, ломаюсь, пудрюсь, подвожу глаза, на женщин не обращаю внимания. Вернулся рано, девы еще не спали. Ел<ена> Ив<ановна> обомлела от красоты Наумова. Что они думают? В среду Сережа опять притащит какую-то даму с концертом и «Курантами любви». Телефон от милых гимназистов: завтра придут. Мне все это веселее окрашивает будущее.

6_____

Сегодня день не только рожденья, но и крещенья, но и обрученья. Я со слезами благодарю Небо, пославшее мне такое счастье. В<иктор> А<ндреевич> благословил меня на любовь к нему, чистую и уничтожающую другие амуретки. Он был ласков, нежен, трогателен до крайности. Принес вино и насилу решился сказать об этом, сказал потом; мы в темноте бегали за ним вниз, отыскали штопор, пили, смеясь, плача, целуясь, с открытым окном. Будто Италия, Musset. Стук далеких извозчиков, тепло в окошко, вино, разговоры, поцелуи и слезы — незабвенно. Такой ange gardien[294] мне послан. Меня трогала его ласковость, chasteté, candeur[295] и какая-то борьба. Перед ним было 6 гимназистов, беседовали, курили, ели конфеты. Один другого уродливей, только Покровский еще ничего, немного мордальон, но приятный и резвый. Что еще? Играл «Пеллеаса» и, взволновавшись, лежал на диване, ожидая Наумова. Утром ездил за покупками. Забегал к Марье Михайловне, где узнал, что сегодня — день рожденья и Лидии Дмитриевны: [какой ужас,] в один день!

7_____

Был у Renouveau, растрогал его рассказом. Вчера они были у Сомова. Заехали к Сомову, пели, пили чай; купил билет на «Мелизанду»{893}. У нас был Шервашидзе. Заезжал зять. Вечером пошел к Эбштейн, где были Сережа и Прок<опий> Ст<епанович>. Анна Ник<олаевна> кислая и нервная, Сережа, по-моему, дуется на меня, еле говорит, Юра очень мил, играл «La petite tonquinoise»{894} и матчиши. Вернулся рано. «Перевал» с «Алексеем»{895}. У Куропаткиных гости: всё фуражки, фуражки…

8_____

Что было? Сидел дома: писал стихи, думал о Викторе Андреевиче. Пришел Городецкий, оживленный, несуразный и будто стесняющийся. Опять будут карикатуры. Зашел в «Луч», согласился на статью, дополучил деньги. Renouveau был меланхоличен; мирно беседовали, мечтали, строили планы. Вернулся не поздно, спал хорошо. Не написать ли повесть «Опасные конфиденции», «Влюбленный наперсник»{896}?

9_____

Пришел Сережа; он все хороводится с Зайцевыми, Чулковыми, Андреевым и «Супанником»; делает карьеру. Вышли вместе: сухой, серый день, писем нет. Добужинский звал к себе, где будут Званцевы, Сомов и Нувель, которого я ждал к себе; болела голова; поднялся наверх, Ивановы будут около 18-го. Письма от В<иктора> А<ндреевича> нет, придет в четверг, вероятно. Я очень скучаю о нем. Голова болела. Помчался к Нувелю, узнавать, как решили с Добужинским. Дождались Сомова и поехали втроем ко мне. М<арья> П<етровна> была дома. Играли Россини, пили чай, беседовали, бранили меня, строили планы. Кажется, было скучно. Тотчас после их ухода лег спать и долго крепко спал.

10_____

Сидел дома; играл «Пеллеаса»; собирался в театр с девами; деловые письма; от него нет: верно, придет. Аничков телефонировал, что встретил на улице Брюсова. И действительно, в театре я видел его и Белого. Из «Пеллеаса», интимного, трогательного и нежного, сделали лубочную феерию — прямо ничего не осталось, не было живого места. У Закушняка красивый рот. Видел моих гимназистов, собирающихся очень скоро ко мне. Поехали с Сомовым и Renouveau в «Вену», опять все полно. Даме, сидевшей рядом за столом, кто-то бросил письмо, которое слуга отдал нам. Дома письмо от Виктора, «до субботы». Как долго, Боже, как долго. Денег не прислали.

11_____

Совсем не спал; сидел дома; денег не прислали; заходил Чулков; прислали пьесу переводить, очень приятная работа{897}. Все думаю о Викторе Андреевиче: скорей бы! Пошел к Бенуа, там была куча народа: я не люблю теперь Сюннерберга; был б<а>р<он> Врангель и Бурнашев; было не весело, и я с Сомовым ушли раньше, не прощаясь. Луна и звезды через облака. Если бы В<иктор> А<ндреевич> был со мною. И все-таки я знаю его поцелуи, объятия, я гладил его руку — разве я не счастливый человек? Пришлют ли завтра деньги наконец? Сегодня сам себе дал обещанье чистоты.