Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

Богданов кивнул. Была в словах Антона правда. Да не доля, а целый вагон, но встречаться с призраками прошлого Льву не хотелось. Ему казалось, что он и так заботится — держит оборону на фронте, пока отдыхает раненый солдат.

— Ладно. Поехали.

Елена жила в двухкомнатной квартире в центре Питера. Звонить и предупреждать о посещении заранее Антон и Лев ее не стали, а потому, оказавшись в темно-сером подъезде, просто сразу позвонили в домофон. Никто долго не отзывался, и Богданов уже принялся доставать свои ключи, как вдруг трубку сняли, а потом, услышав знакомые голоса, открыли. Лев поднимался по чистым ступенькам с тяжелым сердцем, осознавая, что он так и не придумал за все время пути, с чем идет к сестре. У него не было сформировано слов поддержки, посыла, мотива — ничего не было. И каждый шаг давался все тяжелее и тяжелее, когда как Антон влетел на четвертый этаж, обгоняя впущенный ими сквозняк. Замершая на пороге Богданова удивленно распахнула глаза, но отступила на пару шагов назад, впуская гостей.

— Чего это вы? Что-то случилось?

— Ничего. В наше время это более чем достойный повод, — одним легким выдохом усмехнулся Антон и, прежде чем Лев успел разуться, обрушил ему на ногу свою нелегкую ношу, даже не обернувшись на возмущенное шипение Горячев заключил Елену в объятия, тепло и крепко прижал к себе, по спине погладил… Лицо ее преобразилось от непонимания и шока до недоверия и, наконец, принятия. Лев усмехнулся. — Мы просто беспокоимся за тебя. Хотели проведать.

— Да. Мне то Рома на уши присядет на три часа по телефону, то Алена, то вы, — Богданова отняла Антона от себя. — Что теперь, чаем вас поить, что ли? — шутливо ворчала она, запахивая плотнее шелковый белый халат. Лев с грустью отметил: что оставлять Елену нельзя одну, не понимал, похоже, только он.

— Да, а что делать. Приехали же, — улыбнулся Богданов и тоже обнял сестру. Было в этом жесте столько же нелепости, сколько ее есть в первых ласках молоденьких парочек. Но Горячев смотрел на Льва с гордостью.

Впрочем, раньше призыва отправиться в гостиную или на кухню обмен нежностями прервал скрип ближайшей двери. В прихожей показался длинный силуэт Насти в огромной черной футболке, свисающей до середины бедра, и леггинсах. От одежды разило домашним, спальным.

— Ба… — разулыбалась она, сжимая в кулаке пучок дредов и покачивая ими в воздухе, как плеткой.

— Привет, — Антон вытянулся струной и снова подхватил свой пакет, как будто в защиту. — А ты тут что делаешь?

— Стерегу, — с той же леностью в тоне ответила хакерша. — Ну и еще, пользуясь положением, сплю и ем. Не расстреливайте только, а?

— И еще кое-что, — ухмыльнулась Елена, кивая на пакет в руках Горячева. Она старалась казаться веселой, хотя ее выдавали красные глаза. — Что это там у тебя, Антон? Бомба?

— Не совсем, — тот замотал головой, принимая максимально загадочный вид.

— А что это — еще кое-что? — Лев перевел внимательный взгляд на Настю.

— А ты, Лев, раздевайся-раздевайся, — Богданова указала на все еще не снятые ботинки брата. Тот раздраженно засопел, так и не получив ответа. — И пойдем пить чай. Или, может, вы кушать хотите? У меня есть суп, щи.

Богданова была любительницей белого. Все в квартире у нее оказалось воздушным, светлым, за редким исключением цветных вкраплений, которые, впрочем, прекрасно вписывались в интерьер. Множество зеркал удлиняли и расширяли пространство, струящиеся ткани тюли создавали ощущение легкости. Вот только в квартире царил погром, которого Богданов не ожидал от аккуратистки сестры. Посреди кухни, куда Елена привела гостей, стоял круглый стол, на котором торжественно возвышались три бутылки пива. На стеклянной столешнице красовалось пятно от — хотелось думать — чая, один тапок застрял в горшке цветка, красный лифчик держался лямкой за крючок для полотенец на фоне открытой двери в ванную из белого дерева. Лев обескураженно и тихо присел на свободный стул, когда Богданова разливала чай в разные чашки.

— Лен… Ты это… Может, болит чего?

— Ты о чем? — не оборачиваясь, спросила Елена. — М?

— О беспорядке.

— Да херня этот ваш порядок, Лев… Насрать мне, кто и что думает, — хмыкнула Богданова. Впрочем, место под ужин она очистила быстро, поставила чашки с горячим напитком, набросала сладостей в вазочки, нарезала вкусный шоколадный рулет, спрятала следы своей антистрессовой программы. — Я так и не поняла, суп кто жрать будет? Настуся?

— Я! — с готовностью ответила та, усевшись на углу стола, чтобы было куда выбросить ноги. Антон вторил ей:

— И я тоже. Попробую щей от Елены! Кстати, — он заговорщицки прищурился, — раз уж ты бунтуешь тут в своей прекрасной квартире, может, у тебя заодно есть стена, которую не жалко? И от которой можно отойти по прямой… Ну, положим, метра на три?

— В комнате найдем, да… В гостиной, где Настя теперь спит иногда, — закивала Елена, разливая разогретые щи по тарелкам. К чаю и сладостям совсем скоро присоединился суп и свежий нарезанный хлеб. Последними в ход пошли ложки, затем она как бы невзначай приласкала Настю за плечо. — Ты решил мою квартиру порушить, Горячев? — ухмыльнулась Богданова, усевшись на стул и подперев голову рукой.

— Иногда, — ревностно проворчал Богданов, заложив в рот хлеб и надувшись окончательно. Он был уверен, что тоже заботится. Просто забота у него своеобразная, необычная. Лев вкладывался чем угодно, но материальным — чаще всего деньгами. От этого становилось стыдно. Как и от того, что он до сих пор помнил Настин взгляд в вечер, когда Еленин мир рухнул. Антон, видимо, заметил это, потому что очень скоро его ладонь жарко легла на бедро Богданова, утешающе гладя, а коленом он прижался к колену. Горячев жалел Льва, хвалил, а сам светил для всех и каждого в кухне.

— Мое дело предложить, ваше дело — ломать… Просто у меня есть для тебя подарок, Лена! Тебе сейчас в самый раз будет. Ну он вообще не то чтобы для дома. Разве что и правда стены не жалко.

Воодушевленно вылакав залпом половину тарелки, Горячев тут же подскочил и метнулся в прихожую. Миг — и он снова здесь, но с уже знакомым большим и тяжелым пакетом. Лязгнуло что-то внутри в очередной раз, зашуршал толстый целлофан. Наконец перед заинтересованными взглядами показался уже покрытый боевыми шрамами сосновый стенд для метания ножей и холщовая сумка с этими самыми ножами — коваными, ремесленными, нескольких разных форм. Настя присвистнула.

— Ах, вот что мне ногу отдавило, — усмехнулся Лев. — Хороший подарок, Антон.

— О, прекрасно. Сначала потренируюсь на нем, потом выйду охотиться на мужиков-козлов, — захохотала Елена и потрепала Горячева за щеки, подскочив. Тот просиял от похвал. — Какой ты хорошенький, а. Поеду к Роме завтра, на дачу, поставим и будем метать. Правда, в случае с Ромой, боюсь, вместе с ножом оторвется и рука… Или нож его перевесит…

— Да ничего, они легкие, — засмеялся Антон. — Рома справится. А так вот… Ну, это мои, но я давно уже этим не занимался. А стресс снимали отлично. Вот, думаю, пора передать — тебе сейчас нужнее…

Горячев вытащил из сумки один из ножей и несколько раз подкинул в руке, ловя то за рукоятку, то за клинок. Потом протянул Елене.

— В общем если что — зовите. Инструктирую, провожу мастер-классы, порчу стены сараев и деревья на опушке. Профессионально. Бесплатно.

— Есть садись, инструктор, — смешливо проговорила Елена, принимая нож. — Сначала чай, потом играем в ножи. Но ты у нас красавец. Да, Лев?

— Да. Все умеешь делать, спортивный — страсть просто, — Богданов ощутил, как во рту собирается голодная слюна. Антон довольно нахохлился, ловя на себе его взгляд. — А что легкие — это жаль. Ножи-то… Но ничего, у Лены своя рука такая тяжелая, что она и легким ножом черепушку при желании насквозь пробьет.

— О да, — усмехнулась Богданова. — В детстве «вышибалы» — моя любимая игра. Можно безнаказанно отправлять в нокаут кого угодно.

Богдановы засмеялись оба, поймав неясную остальным волну ностальгии, которая проникла в тело и начала отогревать сердца. Они ели, но Елена в какой-то момент опустила взгляд на руки, и от ее веселого настроя не осталась и следа. На изувеченных кистях не было перчаток, а раньше сестра носила их беспрестанно. Прятала собственное несовершенство даже среди своих. И здесь Богданов задумался, были ли у нее «свои». И что она вкладывала в это понятие?