Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Так я успешен, — выдохнул Богданов, готовясь почувствовать укол в свою сторону. И он не заставил себя долго ждать.

«Ну так не ты, да и это временная оказия, мой хороший».

— Это же не истинная твоя цель?

«Нет, конечно. Мне бы твою душу…»

Богданов сбросил вызов, не прощаясь. На условия он не согласился, продавать компанию решительно отказался. Валентин Витальевич сказал, что Лев пожалеет об этом. Следующий удар наступил тем же днем. На складе перепутали партии и словно случайно отправили три машины дистрибьюторам. Конечно, предшествовали этому событию письма руководству — завхозу. Это привело к скандалу, который Льву с Еленой пришлось разгребать до вечера воскресенья. Роман предложил отслеживать корпоративную переписку, но тогда шифры стали приходить на личную почту. Лев наблюдал за работой Елены и старательного Ромы, а сам молчал да думал, что он действительно ни о ком из окружающих его людей не знал достаточно. «Во что они влюблены?» Лев просто плыл по течению потерянным кораблем в бездонной штормовой ночи к единственному лучику света, к своему маяку — Антону.

Как Богданов оказался под дверью Горячева, он не помнил. И как позвонил в домофон, как потом стучал в дверь. Поразительно было и то, что Лев в своем состоянии вообще осознавал: в эти дни Антон вернулся к себе домой — а в Богдановской квартире по всем комнатам расстелилась прежняя мертвая тишина. «Не могу без тебя там находиться. Неправильно», — написал Горячев то ли еще вчера, то ли поза… А теперь он стоял рядом, на пороге удерживал Льва в сильных объятиях, прижимая к себе, и беспорядочно гладил по голове, по спине, осыпал поцелуями щеки и шею.

— Я чувствую себя виноватым. Мне кажется, что я сделал неправильно просто все, но я ничего не могу исправить, — монотонно рапортовал Лев, пока Антон вытряхивал его из уличной одежды. — Я не понимаю, что сделал.

— Ничего. Не верю я, что ты что-то сделал. Иногда достаточно просто встретиться кому-то в жизни — и все, ты уже виноват… Он просто психопат, Лев. Маньяк. Я тоже не понимаю, почему, но понимаю, что хочу, чтобы он, блядь, сдох.

Лицо Антона появилось прямо перед глазами Богданова. Теплые ладони удерживали челюсть, горячие пальцы пробежались по векам, потом по лбу. Горячев источал жуткую смесь сострадания, страха, сожаления и ненависти. Но чем дольше он смотрел, тем сильнее бледнел, тем больше во взгляде проступало горькой нежности.

— Господи… Ты совсем не спишь, Лев? А ешь? Ты за эти дни в лице совсем сдал. Пойдем, я накормлю тебя, чаю поставлю. А завтра ты никуда не поедешь. Завтра понедельник. У меня выходной. Тебе нужно восстановить силы. Нельзя так убиваться…

— У меня нет на это времени.

— Это самое глупое, что ты можешь сейчас думать. Потому что у тебя есть люди.

В следующую минуту, а может — вернее, точно — гораздо позже Лев уже был в комнате на мягком кожаном пуфе, а перед ним на столе стоял сытный ужин. Горячев вертелся рядом, гладил плечи, массировал руки, брызгал своей бесконечной обжигающей энергией — будто напрямую в Богданова перелить пытался. Но тот не мог ее принять, ибо все собственные резервы были насквозь прострелены.

— Я ничего не понимаю все равно, Антон. Это какая-то бессмысленная жестокость. Очень странная, — Лев жевал губы, задумчиво глядя на горячую еду и безмятежный пар, поднимающийся над тарелкой. — Может, ты уедешь из города? Как Рома. Хочу тебя спрятать.

— Елена сказала, что если бы Валентин хотел, то уже придавил бы меня или моих. У меня нет оснований не верить этому после всего, что я видел… — Горячев покачал головой и лег щекой на колено Льва. Он остановился и сидел рядом на полу. — Но со мной никто не выходил на связь. У Лехи, Алены и Влада тоже все без изменений. Настя с вами. Я вообще, можно сказать, спокойно живу… Он ведь все на тебя направляет. Что происходит, Лев? Он хотя бы тебе отвечал на этот вопрос?

— Да. Сказал, что хочет получить фирму, — Лев запустил пальцы в волосы Антона, погладил по голове. Это было самое приятное, что он испытывал за всю прошедшую неделю. — Потом душу. Но не получит ни то, ни другое, да?

— Да. Потому что это бред сумасшедшего.

Антон напряженно замолчал, нахмурив брови, как бывало всегда, когда он слишком крепко задумывался о чем-то таком, что на первый взгляд слабо соотносилось с кипящей безнаказанной молодостью и красивым лицом. Лев улыбался такой реакции и продолжал гладить его по голове, возвращая всю невыданную в наступившие суровые времена нежность. Богданов хотел рассказать о том, что слышал от Елены и Насти, поделиться опасениями и почти бездонной уверенностью в поражении, — но все смолчал, не желая служить очередным бездумным распространителем чумы, которую запустил Валентин.

— Я тебя люблю, Антон.

— А я тебя. Все будет хорошо, Лев.

Лев сперва даже не помнил, как уснул. А теперь едва ли хотел просыпаться. В застеленной туманом голове яркими искрами всплывали краткие мгновения прошедшей ночи. Пряный вкус мяса и горький чай, забота, второе — как в первый раз — знакомство с чужой квартирой, с закрытой ранее главной комнатой. Потом теплый душ и ласковые руки, расслабляющий мыльный массаж. Чудно спрятанная в шкаф постель, тонкое одеяло, мягкий плед. Горячие поцелуи сперва на губах, потом на шее, потом на груди, животе, ладонях. Истосковавшиеся, голодные прикосновения, влюбленный клятвенный шепот, безумный жар между плотью и сбитыми после тренировок пальцами — и еще меньше, меньше, меньше сил после оргазма… Потом были баюкающие ладони у влажного лба, какие-то разговоры, которых Богданов не помнил. Антон ухаживал и ласкал как мог. Он забрал и выбросил в тот час все мысли, кроме одной — самой пьянящей и светлой, — поработил заботой. Последнее, что Богданов оставил в сознании перед глубоким забвением сна — как Горячев потряхивал коробочкой с таблетками и подносил стакан с водой.

— Это же у тебя успокоительные? Ты всегда на ночь пьешь. Давай, нельзя прерывать курс… — так он сказал.

«Нельзя прерывать», — слышал Лев в своей голове. Слышал и то, что Антон как будто бы говорил с кем-то беспокойно, ласково и немногословно. А потом еще чувствовал не раз — или это уже все приснилось? — как Горячев брал его за руку, гладил по голове и нашептывал: «Спи, спи…»

Богданова подбросило с места. Первым делом взгляд заспанных глаз нашел часы, на которых обнаружились десять утра. «Что? Проспал!» — прошиб холодный пот. Сорвавшись с места, Лев покачнулся. Еще не запустившийся организм давал бесконечные оплошности в движениях, руки задели что-то и уронили, неверные ноги споткнулись об угол кровати (было больно), а Богданов начал истерично искать телефон онемевшими со сна пальцами. И не обнаружил его. Испуг. Паника. Мозг медленно переваривал воспоминания прошлого вечера, в котором не было ни одного фрагмента с мобильным.

Вдруг раздался скрежет замка входной двери. Лев навострился и застыл, вслушиваясь в оживающее копошение из прихожей: шорох одежды и приглушенный визг молнии, раздраженное дыхание. Затем слова: «Да, еще спит, не беспокойся. Пиши мне сразу, если что-то будет, или звони. Его телефон пока у меня. Да, прости еще раз, что так сумбурно все. Просто так нельзя. Конечно. Спасибо». Богданов медленно выдохнул, восстанавливая душевное равновесие и пытаясь не поддаться ярости, что сковала нервную систему. В трудное время терять подобным образом фокус на проблеме Льву казалось непозволительной роскошью.

— Антон, — прогремел Богданов охрипшим голосом, вырастая над раздевающимся Горячевым немым несломимым укором. — Почему ты меня не разбудил? Где мой телефон?

— Я его забрал с собой. Чтобы тебя никто не разбудил звонком, — выпрямился Горячев, стряхивая с себя ботинок. Он было разулыбался, но в следующую секунду улыбка стала виноватой. — Прости. Не переживай только. Ты совсем на срыве. Я уже созвонился с Еленой, предупредил обо всем, отдельно связался с Настей и Ромой… Я бы сам тебе сказал, если бы были какие-то проблемы на месте. А теперь ты можешь сам отвечать на звонки. Тебе совсем необязательно там находиться постоянно. А я вот… Сгонял к тебе домой, привез чистую одежду, чтобы ты завтра мог прямо от меня поехать на работу, и еще домашнюю. Чтобы тебе было уютнее, — Антон спешно и нервно протянул Льву пакет и мобильный. Чувствовалось в этом жесте недоверие, опасение — словно Горячев не хотел ничего из этого отдавать, но понимал, что иначе нельзя. По глазам было видно, что не простит, если Богданов сейчас же сорвется с места. Лев тяжело втянул носом воздух и выпустил его еще раз. Еще медленнее, еще дольше.