Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927 - Михаил Бахтин

Небольшой фрагмент, выделенный Р.М.М. в отдельную тему, — скорее всего, не просто коротко записанная очередная лекция, а лишь «осколок» одной из лекций, ставший самостоятельной темой уже в процессе одного из переписываний рукописи (см. об этом с. 565). В ЗМ, рассматриваемых как условное целое, эта тема-фрагмент фиксирует границу между двумя разделами, тоже условными, т. к. формально второй раздел никак в рукописи ЗМ не выделен. До нее в ЗМ — записи лекций о русской классической литературе, после — записи лекций о русской литературе или недавнего прошлого, или современной и самой современной, сегодняшней.

Тема эта — ярко выраженный пролог условного нового раздела курса; переход от темы «Достоевский» непосредственно к символизму не может при этом не показаться внезапным. Ни в неоднократно упоминаемом очерке Р.М.М. «Бахтин, каким я его знала», ни в самих ЗМ нет, к сожалению, на этот счет никаких разъяснений: могли не сохраниться записи, почему-либо могло просто не быть промежуточных лекций, лекции по каким-то причинам могли оказаться незаписанными. Так или иначе, в хранящейся в АБ рукописи ЗМ нет записей лекций как о современниках Толстого и Достоевского (Островском, Салтыкове-Щедрине, Писемском, Лескове, А. К. Толстом, Фете, Ал. Григорьеве, Майкове, Полонском и др.), так и о Чехове и его старших и младших современниках (Бунине, Куприне, Л. Андрееве, Гаршине, Короленко, Максиме Горьком). И это — как минимум. Наличие записей о Помяловском и Глебе Успенском вполне позволяет исходить как из возможного из самого широкого круга тем, в курсе лекций прозвучавших, но в ЗМ не попавших, а явная утрата части страниц записи лекции о Ремизове (см. с. 382) позволяет предположить в т. ч. и возможность механических утрат и целых тем и целых периодов.

Обращает на себя внимание общий объем записей, посвященных литературе конца XIX — начала XX веков: он почти равен объему записей лекций по русской классической литературе. Предположительно, с оговорками, можно говорить в этом случае об определенном совпадении интересов лектора и его небольшой аудитории: для Бахтина герои особенно первых его лекций нового периода это — или любимые им авторы (см. сноску на с. 566 общей преамбулы) или авторы, глубоко его интересовавшие; что касается слушателей, то творчество современных поэтов, недавно ушедших из жизни (Блока, Гумилева, Хлебникова и Брюсова) и живых (Бальмонта, Сологуба, Вяч. Иванова, Белого и др.), поэтов-символистов и их современников, в том числе футуристов и акмеистов, не могло не интересовать студентов-филологов: их читали, о них думали и, вероятно, спорили. Кроме того, о них много писали: о себе и других писали сами авторы (символисты, акмеисты, футуристы), о них писали разных направлений литературные критики и ученые (В.В.Виноградов, В. М. Жирмунский, Б. М. Эйхенбаум, Б. М. Энгельгардт и др.); писали о современной литературе, как известно, и государственные деятели, в частности, Бухарин, Каменев, Троцкий. Вообще современность осваивалась в 20-е гг. по обстоятельствам бурно и чрезвычайно быстро, быстрее, чем в другие эпохи. М. б. за счет неудобства заниматься прошлым.

Место записей лекций о символистах и их современниках в контексте творчества самого Бахтина определяется как ценностью конкретных мнений, оценок и более или менее подробных анализов произведений и целых периодов творчества того или иного автора, так и тем еще, что содержание этих записей позволяет говорить о том, что и о современной ему литературе Бахтин судит, оставаясь в большом времени европейской культуры, в т. ч. и в контексте классической русской литературы. Отдельные мысли и замечания о творчестве Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского в этих лекциях о современной литературе представляются, в частности, более существенными, чем сохранившиеся в записях посвященных этим писателям лекций. Сама же тема «"Парнас", декаданс, символизм» — пока единственная запись лекции Бахтина о зарубежной литературе XIX — начала XX вв. (о публикации записей учебных лекций Бахтина по истории античной литературы и истории западноевропейских литератур средних веков см. сноску на с. 572).

Естественным комментарием к записям лекций М.М.Б. о символистах и их современниках являются «Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным» (М., «Прогресс», 1996), в которых примерно через полвека Бахтин возвращается к высоко ценимым им Бодлеру, Анненскому и Вяч. Иванову, к Брюсову, Андрею Белому, Блоку и еще нескольким поэтам из тех, о ком читал лекции в 20-е гг. как о своих старших современниках или ровесниках; со многими, как оказалось, М.М.Б. был знаком и лично. С точки зрения лучшего понимания этого раздела ЗМ трудно переоценить высказывания Бахтина типа: «Я почти все знал наизусть, почти всего Блока, как и всего Вячеслава Иванова» (Беседы, 95). Таких «автокомментариев», имеющих самое непосредственное отношение к этой части ЗМ, в Беседах много, особенно во второй и третьей беседах, которые просто можно читать параллельно с записями лекций о символистах и их старших и младших современниках. ЗМ, в свою очередь, — естественный комментарий к Беседам.

Запись «"Парнас", декаданс, символизм» публикуется впервые. Лекция, предположительно, прочитана в самом конце 1925 г. или в первые месяцы 1926.

Без этого достаточно развернутого высказывания источником наших представлений об отношении М.М.Б. к Брюсову были бы только Беседы, в которых есть некоторые личные впечатления, есть достаточно высокая общая оценка роли Брюсова в истории русской культуры как художника и как переводчика (Беседы, 43, 80–81, 127, 129), но, по условиям жанра, нет ни анализа, ни оценок конкретных произведений (если не считать мимолетной низкой оценки революционных и военных стихов Брюсова на с. 100), сборников, периодов творчества, тем более, нет анализа стиля. В опубликованных работах Бахтина Брюсов (вместе с Бальмонтом) бегло упомянут в рукописном черновом фрагменте <О Маяковском>, но речь там идет лишь об определенном типе внутрилитературного поведения (т. 5, 53). Примерное время чтения лекции о Брюсове — первые месяцы 1926 г.

В ПСМФ Бальмонт упомянут в ряду с Вяч. Ивановым и Белым как поэт, являющийся автором исследований по поэтике (ВЛЭ, 43), в СВР (ВЛЭ, 100) — в ряду с Вяч. Ивановым (речь идет о символистах, мечтавших создать особый «язык поэзии»), наконец, в ряду с Брюсовым во фрагменте <0 Маяковском> (т. 5, 53). Запись лекции о Бальмонте — единственное высказывание Бахтина о поэзии Бальмонта. Беседы прибавляют к этому лишь одно личное впечатление, не имеющее отношения к творчеству поэта (Беседы, 108–109). Бальмонт многократно упом. в ряде других тем ЗМ.

Тема «Сологуб», как и следующие за ней темы «Вячеслав Иванов» и «Белый», уже публиковались (см. с. 562 общей преамбулы), однако здесь впервые три вышеназванные темы публикуются подряд и в той последовательности, в какой расположены в рукописи ЗМ, в той последовательности, в какой, видимо, читались соответствующие лекции (в первых публикациях темы «Сологуб» и «Белый» были по каким-то соображениям переставлены, поменялись местами). Несколько упоминаний Брюсова в начале записи лекций о Сологубе обретают, таким образом, дополнительный смысл как отсылающие к предшествующей теме. Вообще представление о каждом из русских символистов (особенно это относится к Вяч. Иванову и Белому, сквозным персонажам нового раздела) складывается в ЗМ как сумма 1) информации, содержащейся в посвященных им лекциях, и 2) информации, содержащейся в ряде существенных упоминаний о них в других лекциях. В этом смысле второй условный раздел ЗМ представляется в смысловом отношении более слитным, со множеством сквозных ходов. Легко заметить, что и композиционно записи лекций о символистах (самые объемные записи нового раздела) строятся аналогично друг другу, по примерно одной схеме, как, видимо, были построены и лекции. Можно говорить о том, что текст ЗМ, начиная с темы «Брюсов» и кончая темой «Блок», — это ядро раздела, к которому тяготеют еще только три темы: «Кузмин», «Есенин» и «Ремизов»; остальные темы и по объему и по типу изложения материала — иные: более обзорные и как бы «осколочные». Сейчас, когда есть возможность читать ЗМ в сопоставлении и на фоне Бесед, это не кажется случайным: дело явно не в том, как записаны те или иные лекции, более полно или более коротко, а в ином типе самих лекций, что соответствует иному типу отношения М.М.Б. к произведениям и их авторам. Чем ближе к концу курса, тем более то, что по-прежнему выделяется Миркиной в качестве самостоятельной темы, напоминает жанр ответа на вопрос аудитории или прямо соответствует жанру обзора современной литературы, которым Бахтин должен был владеть в т. ч. и по необходимости (см. с. 622).

Мало вероятно, что когда-нибудь станет известно, о чем при встречах беседовали Бахтин и Брюсов, о чем, в частности, собирался говорить Бахтин с Брюсовым, когда, будучи в Москве в начале 20-х гг., зашел к нему в его кабинет в Большом Гнездниковском переулке, или о чем говорил он в голодной Москве 1920 г. с Вячеславом Ивановым, навестив его в здравнице для утомленных работников умственного труда, о чем, познакомившись с ним в 1925 или 1926 г., говорил с Федором Сологубом, о чем говорил с Андреем Белым (см. Беседы, 127, 78, 152, 82). Однако подтверждаемые самим Бахтиным факты знакомства с ними, те личные впечатления, о которых узнаем из Бесед, помогают лучше осознать жанр (тип) лекций о них: это не были лекции о знакомых современных поэтах и прозаиках, но о произведениях и, как видим, только произведениях; точнее — о слове в произведении, слове в современной поэзии и слове в современной прозе. И только новизна слова как такового, его содержательность, индивидуальная физиономия слова являются критерием оценки творчества и основанием для прогнозов судьбы творчества в истории русской литературы.