Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Я высказал Яловецкому свое обычное раздумье при виде руин усадеб либеральных людей, отдавших все свои силы на просвещение народа: вот то же было с Воргуниным под Ельцом, который настроил много образцовых школ в уезде, и потом ему в награду дали возможность занять в своем доме одну комнатку наверху. «Собственно говоря, — сказал я, — они-то именно и подготовили революцию. Так почему же так?»

Яловецкий молчал.

— А может быть, — высказал я догадку, — им за то именно и пришлось солоно, что они подготовили революцию!

Яловецкий улыбнулся.

— Видите там вон высокие березки, там было тоже имение.

Мы скоро подъехали к старым березам. Яловецкий сказал:

— А ведь это имение было Алексинского или кого-то из таких. Журавлев рассказывал, он там пи-ро-вал. Поближе подойти, так можно видеть еще акацию.

Нам были видны только березки, листья на них двигались от легкого ветра, и уши, не слыша, слушали, как они шумели. Хотелось сесть там, на траве, и выбирать там, в шуме березовых листьев, свое. Сколько там в своем тоже было теперь такого разрушенного…

Есть явления природы, встречи с людьми, разговоры, слова, которые необходимо надо запомнить и, если они забываются, то это сопровождается досадой, грустью, упреком совести. Но почему это мы неохотно возвращаемся к воспоминаниям о великой войне и русской революции, а когда вернешься к ним и заметишь, что память изменяет, то в совести своей не встречаешь упрека?

Я все раздумываю о пророчестве Разумника: «война неизбежна». Он это высказывает после того, как побывал в деревне. Я понимаю: его поразило величайшее разногласие деревни и города, скрытая война, которая должна разрешиться явной войной. И, наверно, он в своем уповании по-прежнему опирается на народ и как социалист на простой народ, что равняется революционной народности. Впрочем, это я говорю, конечно, грубо, схематически, в смысле «родников».

<На полях> Бергсон.

Разумниково дело мне и было, и теперь представляется каким-то юношеским, и когда от него я перехожу к себе, то чувствую не то что старость, а какой-то давний <1 нрзб.> в себе распад этого: народность распалась, социализм распался, религия… так бывает, после заката в болотах собирается туман, плотный, как небо, и через него слабо видны звезды и месяц, а утром это небо поднимается вверх и становится тем, что мы называем далеким небом. Вот и общие понятия: народность, религия, социализм, любовь и все такое, мне кажется, будто побывали в болотах и потом, как туман, как легенда, ушли в небеса. Я в болоте живу, где качается земля и человек висит над темной бездной, опираясь ногой в сплетение растений, где зарождаются туманы и создаются небеса.

Вот эта болотная неустойчивость, кошмарная, непереносимая бытовым человеком составляет сущность души художника… Жизнь представляется сплетением болотных растений, на котором можно кое-как удержаться, и вот этот найденный момент равновесия художника над бездной собственной и понимается как творчество: застойным людям почему-то нравится это качание, им тоже хотелось бы покачаться.

Возвращаюсь к Алпатову. Едва ли можно кончить роман делом осушения болота инженером Алпатовым. Скорее всего, его надо оставить в раздумьи: будет ли от осушения людям лучше: другие чужие люди придут, и те, кто остается, станут себе самим как жестокие чужие и сожрут себя самих, прежних, как тучные коровы сожрали тощих.

15 Августа. Хотел показать работу Ромки Яловецкому, но неудачно выбрал место: тот самый комариный омут Вытравки, от которого по трясучему болоту идет канава и на ее грязи сидят ночью бекасы и остаются на дневку. Тут один молодой бекас вырвался из-под ног Ромки и поманил его за собой на короткое расстояние (сегодня, кроме того, Ромка в 1-й раз пытался схватить курицу). После того невзначай поправился, сделал стойку и после выстрела не тронулся. Но, в общем, на жидком болоте, где собака иногда даже плывет, невозможна работа по бекасам (Кента, однако, и тут может).

На этом месте, подкарауливая уток, вечером я не раз видел пролетающих бекасов, и пролетающих очень близко. Я ни разу не стрелял по ним, потому что без собаки, без стойки бекас мне, как ласточка, не охотничья птица.

Петя ходил в Константиновское за вещами и по пути из-под Ярика убил одного бекаса. На вечерней заре прогуливались возле нашего болота. Крестьяне возят сено.

16 Августа. Яловочные штиблеты, вчера полученные мною, самая удобная летняя обувь для болот.

Сегодня хочу сделать опыт охоты до солнца, которая мне удавалась, и настроение бывает удивительное, и ничто не мешает, не работают, стадо не вышло, и бекасы, застрявшие в своих ночевках, никем не стронуты.

В 3 ч. 10 у., прислонясь спиной к изгороди Ясниковского капустника, смотрю на ущербленный месяц и сопровождающую его утреннюю звезду. Море ночных туманов плотно, не шевелясь еще, лежит на низком болоте. Еще не слышно выстрелов по уткам просидевших в тумане на пнях охотников.

Но свет от зари мне кажется достаточным, чтобы стрелять, и я пускаю Кенту. Она подводит прямо, чуть ли не с места, что-то взлетает, и я стреляю, не видя мушки, но довольно уже прикидалось ружье и наметалась рука: птица падает, и мне кажется, долго кто-то двигается по темной траве, мелькая белым пером. Вслед за этим взлетает дупель, это я очень легко слышу по его гульканью, но совершенно не вижу и стреляю зря.

После довольно долгих поисков Кента приносит мне дупеля. Вскоре, когда рассвело совсем, Кента сделала стойку у края сухого кочкарника над мокрой лощиной. Я был от нее очень далеко, она оглянулась — я, не торопясь, приближался — ждала. И когда услышала мои шаги, стала спускаться в лощину и там замерла окончательно. Бекас выдержал отличную стойку, и я убил его, уловив после колеи момент спрямленного полета.

Надо как-нибудь собраться описать это интересное Ясниково-Чирково-Алмазовское болото по родникам Вытравки и по самой Вытравке вплоть до Троицы Вытравской. Тут есть мягкое болотце с очень топким местом, занимающим угол поворота Вытравки, поросший ольшаником. Тут я уже убил двух дупелей и много бекасов. Тут всегда есть дичь. В этот раз на топком месте был дупель, бекас старый, бекас молодой и несколько маленьких болотных птиц, такие, которые часто сбивают собаку. Все это по ветру далеко поманило Кенту, и она шла сюда по струнке с высоко поднятой головой. Когда мы спустились при переходе в лощину, она потеряла запах дичи, а потом уже стала искать неопределенно по наброду, пока, наконец, не уверилась и не повела по-настоящему. Слетели из-под стойки те две маленькие <1 нрзб.> птички, она посмотрела на них, заволновалась, сделала несколько шагов вперед и вдруг поняла: «не то!» Вылетел старый бекас. Я промахнулся, и он махнул через ольху. А Кента не поинтересовалась даже проверить результат выстрела и повернуть голову в ту сторону. Она говорила: «и это не то». Потом она снизилась совершенно и пошла черепахой, и стала окончательно и как бы навсегда. Вылетел большой дупель и, отпущенный мною шагов на 40, свалился.