Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Вечная молодость «Юрки» повеяла на меня из Вашего письма ощутительно. Я должен был сильно напрягать память, чтобы вспомнить Авдотью Столярову — и вспомнил! и что Лизу спас — вспомнил, все до точности, даже, что Якову Макаровичу говорил глупости, которые он будет носить в себе до гробовой доски. А сколько, значит, всего-то забытого собой, и посеянного, и живущего не знаемо! И дальше… где то, удерживающее все это Сознание, и как велико потом, и как велико это Сознание! Вот это чувство великого, — как передать его другим людям, как их на этом воспитать? Так, начав от Юрки, я кончил политграмотой и стал думать о конце Вашего письма, о войне. Я верю Вашим словам, но только слово «война» стало таким же сложным понятием, как <1 нрзб.> и т. п. Я понимаю Ваше чувство грядущей войны, как все равно бывает иногда: «так жить нельзя». Другой спросит: «А как же война?» И вот тут, не видя выхода разумного, говорит «война». Вы знаете, когда в нашем сельском кооперативе не подвозят сахару и начинают его выдавать фунтами — по книжкам, то крестьяне окрестных деревень наряжают подводы за солью и берут десятками пудов. Так выходит, что недостаток сахару вызывает прямой спрос на соль, и все это потому, что люди бесконечно, до обморока напуганы войной и голодом. Но из этого опять-таки не следует вывод, что не будет войны, напротив… Впрочем, Вам известно, что я никуда не годный политик. Я это теперь так сознаю, что стал через то даже хорошим политиком, до того плох, что хорош — нет сахару, беру соль, т. е. оставшийся кусочек своего бытия на земле во всей его правде. И вот когда беру его в правде <6 нрзб.>.

Сегодня пришла из Шеметова Вера Антоновна с Лилей и рассказывала о каком-то красном архиерее, которому община «для спасения веры» вставила зубы (архиерей получил возможность громко говорить). Еще она рассказала о дьяконе в той же общине, что дьякон тот пьяница и такой бабник, что, впиваясь в женщину глазами, роняет кадило. На вопрос ее: «Зачем вы такого держите?» Ей ответили: «Дешево».

18 Августа. Удивительно, что бекасы совершенно исчезли из моих владений. Мне напоминает это появление бекасов в Егелевских кустах (под Переславлем) и потом вскоре исчезновение их. Остались еще бекасы и даже <1 нрзб.> прочно утвердились в мокрых лугах, примыкающих к речным бочагам.

Мы с Петей ходили по дупелям в моих обычных местах, убили трех и одного упустили, еще убили бекаса.

1-й дупель нашелся на неистощимом, по-видимому, маленьком, но топком болотце на Вытравке (назовем это место «Родники», а Михалевский угол «Сосочки»). Дупель не хотел лететь, я не знал, что с ним делать, не хотелось разбивать, а когда отпустил, то первый раз, наконец, промахнулся. Он перелетел на ту сторону Вытравки, и там мы его нашли перелетающим от собаки с кочки на кочку.

2-й дупель. Это был дупель около «Сосочков», который пасся на охотничей полосе, по которому Лева промахнулся, потом Ромка еще раз его вытурил далеко от меня. Я поставил Петю на пути, по которому он улетает в лес, а сам пустил Кенту, и она повела сразу по нем. Но по пути к дупелю ей встретился перемещенный нами с Вытравки бекас, она подвела к нему, я убил его, думая, что принимал тогда этого бекаса за дупеля. К счастью, Кента сейчас же повела по дупелю, и мы взяли его, матерого и очень жирного. Вот пример того, как привязан бывает дупель к месту своей кормежки.

3-й дупель поднялся около черты вчерашней охоты (я вчера не дошел сюда с Ромкой), забыл заложить патрон после бекаса, чикнул по нем и вторым стрелял далеко, притом дробь была № 12-й. Дупель сделал в воздухе огромный высокий круг и, как бекас, спустился не очень далеко от нас. Мы отлично заметили его по кустику, но не могли найти, как ни бились: повторяющееся явление, на которое следует обратить внимание. Возможно, что № 12-й попал в него, и дупель замер, но скорее всего он запал. Это мы узнаем потом.

4-й дупель был из пройденных мной вчера с Ромкой. Петя стрелял его на 40 шагов 12-м, дупель упал, крылья были его целы, но сам он был жив. 12-й номер дроби, вероятно, по дупелям не годится.

19 Августа. Преображенье. Я обогнул кругом Вытравку от изгороди до тропы Берендея и убил только одного дупеля на Родниках, верно, одного из двух, стрелянных мной в полумраке. Бекасы все около топких бочагов кучками на грязи. Петя нашел бекасов по скошенному около топких мест на Кубже, против Иванкова, тут же одного дупеля, и на лугу взял двух крупных молодых тетеревов. Я не мог пустить Ромку в очень топкие места, потому что он невежлив для таких мест. Вообще я был сегодня недоволен, у него не выработана ни стойка, ни подводка; однако, очень возможно, что свое недовольство на отсутствие дела я перенес на Ромку. Думаю, что не исключена еще возможность проявления в нем вредной горячности. Теперь все Берендеево угодье чисто от дупелей и почти от бекасов. Начну поиск после Успенья, когда станут косить овсы, а теперь займусь усердно тетеревами.

<Приписка на полях> На болоте Ромка потянул от куста по следу, я думал, бекасы, и стал спиной к кусту, чтобы стрелять. Вдруг сзади меня в кусту послышалась возня, закопошь. Я понял, что это черныш, обернулся. Черныш там застрял, куст ходуном ходил, перья летели в разные стороны белые и черные. Куст был ивовый, я ожидал, что увижу черныша под ним, но он пошел низом, я увидел его далеко не в меру.

Так проходят жаркие потные мушиные дни. Добирают сено (а что в болоте не скошено, то так и остается). После воскресенья сев, после Успенья жатва овса.

Сгорело Кулебякино — 15 дворов и мальчик. На вулкане живем. И правда, видя крестьянский труд, зная, как это все у них наживается, какую ничтожную получают они страховую премию, невозможно найти предел горю сгорающей семьи. Так, говорят, одна девушка в Кулебякине вдруг сошла с ума: у нее сгорело приданое, и мальчик сгорел, кажется, тоже у них. И при всем том приедешь на будущий год, на месте сгоревших изб будут стоять лучшие в оправдание поговорки: «пожар стройки не портит».

Вечером мы с Петей ходили на утиную вечерку возле Иванкова. Я устроился у плеса Кубжи, к которому пригонят скот. Уток было мало, но все-таки можно было понять прелесть этой охоты, когда в хороший вечер постепенно все переменяется, погружается в мрак, и все эти днем молчаливые, неподвижные большие птицы начинают свою таинственную жизнь. Соблазнясь, вероятно, растоптанной возле прудов скотом грязью, бекасы стремились сюда, кружили над плесом, как летучие мыши, или вдруг так стремительно падали, что воздух гудел, — как только они не разбивались! Да, понять жизнь болот можно только ночью, да и вообще болото, — ночная стихия.