Последний император - Пу И

"Узнав о том, что меня забрали в исправительный лагерь, моя мать пришла к тому месту, где я работал, чтобы издали поглядеть на меня сквозь колючую проволоку. Это обнаружил полицейский. Он схватил ее за волосы, ударом ноги свалил ее на землю и бил до тех пор, пока она уже не могла подняться. Потом он избил меня лопатой так, что все тело мое было в ранах, и я лежал без сознания целых семь дней. Однажды, когда нам не дали никаких овощей во время обеда, один из нас — Сун Кайтун — взял у меня денег и купил у прохожего немного лука. Это увидел начальник участка Ван. Он подозвал нас и нашел у меня пять юаней. Потом меня били, из носа и горла шла кровь. Они заставили меня залезть в мешок, а когда я отказался, били по голове. Три раза они подбрасывали мешок, на третий раз я потерял сознание. Люди умирали там ежедневно. Через каждые три-четыре дня выносили семь-восемь трупов. Из семнадцати человек девять умерли. Я заболел туберкулезом легких и до сих пор не могу работать. Моя мать лишилась рассудка, а трое моих братьев, старшему из которых было всего одиннадцать лет, стали нищими".

Маньчжурская армия, полиция, суды и тюрьмы угнетали народ, и нет числа тем кровавым злодеяниям и трагедиям, которые разыгрались на Северо-Востоке. По частично сохранившимся материалам, которые нашли следователи в официальных кругах марионеточного правительства, маньчжурской армией было убито 60 тысяч антияпонски настроенных людей, уничтожено 8800 мирных жителей, сожжено и разрушено свыше 3 100 домов. Невозможно сосчитать, сколько честных и преданных людей умерло в полицейских застенках. По официальным данным, которые имеются с 1936 года, из 5098 арестованных патриотов лишь трое были оправданы. Согласно документам, число приговоренных к смерти составляло 421 человек, умерло в тюрьме 218 человек, приговорены к каторжным работам 2177 человек; участь остальных 2284 неизвестна. Во времена Маньчжоу-Го Северо-Восток фактически был превращен в огромную тюрьму. Почти в каждой деревне были полицейские управления. Уездное полицейское управление фактически представляло собой сущий ад. Даже в аду вряд ли могли разыгрываться подобные кровавые трагедии. Крестьянину Хуан Юнхуну из местечка Бацзяцзы уезда Чжаоюаньсянь был 61 год, когда его забрали в полицейское управление за то, что он передавал письма в антияпонскую объединенную армию. Однажды он оказался свидетелем массового убийства:

"26-го дня второго месяца по лунному календарю полицейские отобрали из нас тридцать человек арестованных и послали с лопатами копать яму за западными воротами Чжаоюань. В тюрьму мы вернулись, когда стемнело. Я, Ван Яминь, Гао Шоусюань и Лю Чэнфа и еще двадцать групп, а двадцать человек были отвезены за западные ворота, где они были расстреляны. Потом привезли еще двадцать два человека и их тоже расстреляли. Полицейские облили трупы казненных бензином и подожгли. Один из них был еще жив и пытался бежать, но его тут же застрелили. Потом нам велели закопать их тела. За западными воротами еще сохранилась эта яма, и я могу найти это место…"

Этот настоящий ад просуществовал целых четырнадцать лет под вывеской "главы исполнительной власти", "императора Кандэ", "небесного рая на пути повелителя" и т. п. Все эти зверства производились от моего имени. И неудивительно, что все свидетельства пострадавших от режима Маньчжоу-Го заканчивались так:

"Я требую, чтобы народное правительство отомстило за наши обиды! Мы хотим, чтобы японские бандиты и китайские изменники кровью ответили за содеянное! Отомстите за погибших родственников! Накажите японских бандитов и китайских изменников!"

"Никогда нельзя уйти от ответственности за свои грехи"

Откровенность японских военных преступников, разоблачения, апелляции населения и проведенные расследования взбудоражили всю нашу тюрьму. Особенно остро на все реагировала молодежь. Теперь меня стали разоблачать племянники, муж сестры и Да Ли. Повсюду я чувствовал к себе ненависть, в том числе и ненависть родственников. Я словно был окружен зеркалами и из каждой точки мог видеть собственное, крайне неприглядное изображение.

Все началось с общего собрания. В тот день все мы присутствовали на собрании японских военных преступников, и члены рабочей группы захотели услышать наше мнение о нем. Находясь под впечатлением того подъема, который царил на собрании японских военных преступников, многие из нас вскакивали с мест и, перебивая друг друга, откровенно признавались в собственных преступлениях и разоблачали других. Больше всего досталось бывшему министру юстиции Чжан Хуаньсяну; до событий 18 сентября он был министром военного образования, административным начальником особого района города Харбина и командующим военной авиацией Северо-Востока. После событий 18 сентября он бежал из Центрального Китая к себе на родину в Фушунь; всеми правдами и неправдами втерся в доверие к японцам; предлагал диктаторам свои планы, написал сорок две докладные записки и добился того, что завоевал признание Квантунской армии. По рекомендации военного министерства Чжан Хуаньсян добрался до поста министра юстиции. Он отличился многими своими поступками. Так, до своей служебной карьеры он устроил у себя дома молельню с изображением японского императора и всякий раз, когда к нему приходили японцы, обязательно сначала опускался на колени перед молельней, принимал позу молящегося и ждал. Или, например, как-то в Фушуне он лично следил за постройкой храма "Мудрого и могущественного императора", а когда храм был построен, вместе с женой ежедневно убирал его. С перепугу Чжан Хуаньсян был бледен как полотно, потом его стали обвинять в постоянном нарушении правил распорядка тюрьмы. Например, он умышленно портил пищу, постоянно кричал на надзирателя и т. п. Это вызвало общее недовольство собравшихся.

Некоторые предупреждали, что будут и дальше его критиковать, если он не исправится. Меня страшила такая публичная критика, и я боялся, что меня тоже посчитают бесчестным. Поскольку во время сбора информации нам не разрешалось обмениваться никакими сведениями, мне не давала покоя мысль, что присутствующие не знают о моих чистосердечных признаниях. И я почувствовал крайнюю необходимость самому выступить на собрании. Я обо всем рассказал и закончил свою речь заверением в твердой решимости признать свою вину.

Согласно правилам, каждый обличительный документ должен был прочесть тот, против кого он направлен. Следователь Чжао принес мне кипу бумаг и сказал:

— Когда прочтете, подпишете то, с чем вы согласны. В случае несогласия можете написать свои возражения.

Сначала я прочел то, что написали бывшие министры-марионетки. Они обращались к общественным фактам маньчжурского правительства, и я подписал все их материалы. Дальше я стал читать сведения, написанные моими домочадцами, и уже через несколько станиц ладони мои стали липкими от пота. В материалах Лао Ваня, моего двоюродного брата, был, например, такой отрывок: