Последний император - Пу И

Некоторые предупреждали, что будут и дальше его критиковать, если он не исправится. Меня страшила такая публичная критика, и я боялся, что меня тоже посчитают бесчестным. Поскольку во время сбора информации нам не разрешалось обмениваться никакими сведениями, мне не давала покоя мысль, что присутствующие не знают о моих чистосердечных признаниях. И я почувствовал крайнюю необходимость самому выступить на собрании. Я обо всем рассказал и закончил свою речь заверением в твердой решимости признать свою вину.

Согласно правилам, каждый обличительный документ должен был прочесть тот, против кого он направлен. Следователь Чжао принес мне кипу бумаг и сказал:

— Когда прочтете, подпишете то, с чем вы согласны. В случае несогласия можете написать свои возражения.

Сначала я прочел то, что написали бывшие министры-марионетки. Они обращались к общественным фактам маньчжурского правительства, и я подписал все их материалы. Дальше я стал читать сведения, написанные моими домочадцами, и уже через несколько станиц ладони мои стали липкими от пота. В материалах Лао Ваня, моего двоюродного брата, был, например, такой отрывок:

"Вечером 9 августа 1945 года я направился во дворец повидать Пу И. Пу И что-то писал, а Чжан Цзинхуэй и Такэбэ стояли у дверей в ожидании аудиенции. Пу показал мне написанное. Содержание его сводилось к следующему: приказывалось всем вооруженным силам Маньчжоу-Го совместно с императорской армией разбить наступающего врага (советскую Красную армию). Пу И сказал, что намерен отдать этот приказ Чжан Цзинхуэю и другим, и спросил, какие у меня есть представления на этот счет. Я ответил, что другого пути нет".

Я был в смятении, так как вину за это возложил на Ёсиоку.

Изобличения Да Ли были еще страшней. Он не только подробно описывал мое бегство из Тяньцзиня, но и рассказал о нашей договоренности — перед тем, как я начал писать автобиографию, — во всем придерживаться "советской версии".

Однако это было еще не все. Мои домочадцы представили с большими подробностями мою повседневную жизнь в прошлом — как я относился к японцам, членам семьи. Еще ничего, будь таких сообщений одно-два, но они были представлены все вместе, а это было уж совсем другое дело.

Вот что, например, писал Лао Вань:

"Во дворце во время демонстрации кинофильмов при появлении на экране японского императора мы должны были вставать, а при атаках японских войск — аплодировать. Так было потому, что фильмы показывали японцы.

При проведении в 1944 году кампании по экономии угля Пу И дал указание прекратить топить в И Си Лоу (здание во дворце), чтобы этим показать Ёсиоке свою лояльность, однако в своей спальне тайно от Ёсиоки он грелся.

Когда Пу И бежал в Далицзыгоу, он взял с собой в поезд изображение японской богини и портрет матери Хирохито. И всякий раз, когда проходил мимо, он совершал поклон в девяносто градусов и требовал того же от нас".

В сообщении Сяо Жуя был отрывок о том, как я использовал сирот в качестве слуг и как я был жесток с ними, часто незаслуженно их наказывал. Он написал также о смерти одного из них при попытке к бегству.

Строки Да Ли были полны гнева:

"Пу И был человеком жестоким, трусливым и особенно подозрительным. Он был коварен и лицемерен. Своих подчиненных он не считал за людей, а когда был в плохом настроении, проклинал и бил их, даже если они были невиновны. Если он был немного нездоров или утомлен, страдали от этого прежде всего слуги, которые, получая пинки и тумаки, считали, что еще хорошо отделались. При посторонних он держался так, словно был самым добрым человеком на земле.

В Тяньцзине он обычно наказывал людей деревянными палками и плетками, а во времена Маньчжоу-Го к этому добавилось много новых "способов"…

Он заставил всю свою семью действовать с ним заодно. Когда он хотел кого-нибудь наказать, он обвинял в тайном сговоре всех тех, кто отказывался избивать или бил недостаточно сильно. В этом случае такого человека самого наказывали, и в несколько раз строже. Все его племянники и слуги так или иначе ради него избивали людей. Один мальчик-слуга (сирота двенадцати-тринадцати лет) Чжоу Божэнь однажды был избит так, что доктору Хуан Цзычжэню пришлось лечить раны на его ногах в течение двух-трех месяцев. Пока мальчик был на излечении, Пу И велел мне носить ему молоко и другую снедь и говорить: "Как добр к тебе его величество! Разве ты в детском доме ел такие вкусные вещи?""

Прочитав все до конца, я понял, что приготовленные мной доводы для защиты были сильно поколеблены.

Прежде все свои поступки я считал оправданными. Я склонялся под давлением японцев и выполнял их волю, потому что мне не оставалось ничего другого. Мое жестокое обращение с домочадцами, преклонение перед сильными и притеснение слабых были для меня вполне естественны и закономерны. Я верил, что любой на моем месте поступал бы точно так же. Теперь я понял, что не все были такие, как я, и что мои самооправдания ничего не стоили.

Говоря о слабых, никто не может быть более "слабым", чем заключенные, лишенные всяких прав. Однако коммунисты, в руках которых была политическая власть, не били и не ругали заключенных, относились к ним как к людям. Что же касается сильных, то вооруженную до зубов американскую армию можно было считать "сильной", но войска коммунистов ее не испугались, провоевали с ней свыше трех лет и заставили подписать перемирие.

И недавно я был свидетелем новых примеров. Из заявлений и апелляций, представленных народом, я узнал, что многие простые люди отказывались выполнять мои предписания даже при насилии и давлении.

Крестьянин по имени Ли Дяньгуй из уезда Баянь не мог больше выносить оскорблений японцев и китайских предателей и надеялся на приход Объединенной антияпонской армии. На Китайский Новый год в 1941 году он послал антияпонским войскам один доу чумизы, 47 жареных хлебцев, 120 яиц и две пачки сигарет. Об этом узнали полицейские и арестовали его. Его подвешивали вниз головой и били, пропускали через него электричество, и для острастки рядом с ним положили окровавленный труп. Его заставляли выдать тех, через кого он держал связь с антияпонскими силами. Но этот несгибаемый крестьянин не проронил ни слова и страдал от пыток в тюремных застенках вплоть до своего освобождения.

В 1943 году Ли Инхуа из деревни Цзиньшаньдунь был еще ребенком. Как-то он дал несколько яиц проходившим мимо бойцам сопротивления. Об этом узнала полицейская охранка, и его забрали в участок. Сначала ему предлагали сигареты, чай, пельмени, говорили: "Ты еще ребенок и ничего не понимаешь. Скажешь, и мы тебя отпустим!" Ли Инхуа выкурил сигарету, выпил чаю, съел пельмени и затем сказал: "Я всего лишь крестьянин и ничего не знаю!" Его подвесили за ноги и стали избивать, пропускать ток, жечь, сняли с него одежду и кололи гвоздями, но так ничего и не добились.