La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Лихорадочное состояние Давиде, боровшегося с усталостью, держало его в том нервном напряжении, которое наблюдается при интоксикациях или голоде, на границе сна и бодрствования, где царит смертельная тоска. Подойдя к первым баракам, он закрыл глаза, не желая ничего видеть, а когда открыл их, то не сразу узнал где находится. В голове его звучал мотив какой-то глупой песенки вперемешку с сентиментальными стишками, написанными им еще в гимназии, которые начинались так: «Я люблю тебя, счастье!» К ним добавлялись названия фильмов и обрывки фраз, лишенные смысла, как лопнувшие воздушные шарики: линия Мажино, Джильда, падение цен, ветер пустыни, чернорубашечник… Подходя к дому, он машинально ускорил шаги, хотя оставаться одному в своей комнате ему сейчас не хотелось. Узеппе, глядя на Давиде снизу вверх, шел за ним следом.

«Почему ты так рано ложишься спать?»

«Потому что я болен», — ответил Давиде со смехом и, роясь в кармане в поисках ключей, сел на землю, прислонившись спиной к двери.

«Ты болен», — задумчиво повторил Узеппе, но не спросил больше ни о чем. Из солидарности он собирался сообщить Давиде, что он тоже болен, но вовремя одумался: он боялся, что если Давиде узнает о его болезни, то и он, как другие, отвернется от него.

Немного погодя Узеппе спросил:

«Что это у тебя на руке?»

«Меня укусил комар».

Давиде с трудом нашел ключ в кармане брюк, но не в силах побороть усталость так и сидел на земле перед дверью комнаты. Не вставая, он начал стучать кулаком в дверь и глухо, изображая кого-то внутри комнаты, спросил — Кто там? — потом своим обычным голосом ответил: Это я. — Кто — я? — Давиде Сегре. А ты кто? — Я? Сегре Давиде. — А что ты там делаешь? — Сплю.

Эта новая игра понравилась Узеппе, он засмеялся, но на открывающуюся дверь смотрел с некоторым опасением… Окна в комнате тоже были закрыты, поэтому воздух был спертым, как будто в ней действительно кто-то спал. Грязь и беспорядок с прошлого раза еще увеличились, как после набега кочевников. Давиде опустился на неприбранную кровать и сказал Узеппе: «Теперь пора пожелать друг другу спокойной ночи».

«Но еще светло», — заметил Узеппе, стоя на пороге. Он держал в руках подобранный с земли поводок, а Красавица сидела на улице, перед дверью, и терпеливо ждала, время от времени подергивая за поводок («Уже поздно. Пора уходить»), Узеппе же в ответ тянул поводок в свою сторону: он не мог решиться оставить Давиде одного, больного и голодного, но не знал, что ему сказать.

Давиде тем временем растянулся на кровати, не снимая одежды и даже ботинок. В ушах у него раздавался глухой шум, который не мешал ему, скорее убаюкивал, но в мозгу пульсировала какая-то беспокойная точка, предвещавшая бессонную ночь. С некоторых пор в его теле происходило что-то необычное, лекарства не оказывали на него своего привычного воздействия, так что иногда снотворное возбуждало, а не успокаивало. Давиде боялся, что так будет и на этот раз. На мгновение он даже забыл о малыше и собаке, но свежий животный запах, доходивший до него, напомнил об их присутствии…

«Вы еще здесь? Уже поздно!» — проговорил Давиде, приподняв голову с подушки. «Сейчас уходим, сейчас. Еще светло», — пробормотал Узеппе. «В краю белых ночей, — заговорил вдруг Давиде легким, далеким голосом, — всегда светло, а в других краях всегда темно: только выбирай! Слишком много форм, слишком много цветов. А сколько меридианов и параллелей! На одной параллели — снежные дома, огромные ледяные башни и дворцы: они плывут по рекам и тают. На другой параллели — дворцы из стекла и бетона, мрамор, соборы, мечети, пагоды… А леса! Тропические джунгли, наполовину в воде, корни на воздухе… В школе я любил географию, мне нравилось придумывать маршруты будущих путешествий. И вот сейчас я иногда думаю: почему бы и нет? Но когда я себе представляю, что в этих местах оказываюсь, и все они кажутся мне мерзкими, не лучше этой комнатенки. Где бы я ни появился, везде будет эта гадкая комната, в которой все время светло и все время темно».

Узеппе прошептал что-то неразборчивое. Если бы он умел выражать свои мысли, то сказал бы, что для него все было как раз наоборот: любое место на земле, даже самая убогая лачуга, казалось бы ему дворцом, если бы там был Давиде (или еще какой друг). «Эта комната вовсе не мерзкая», — пробормотал он почти с обидой.

«Заколдованная! — рассмеялся Давиде. — Иногда тут случаются видения… Нет, не видения, а, скорее, трансформации, преувеличения… Например, сейчас я вижу тебя как через подзорную трубу: таким большим, что не пройдешь в дверь… А вот сейчас — наоборот, маленьким-маленьким, как в перевернутый бинокль. А голубых глаз у тебя много-много, они смотрят на меня со всех сторон».

Узеппе, шагнув вперед, спросил: «А сейчас каким ты меня видишь?»

Давиде засмеялся: «Маленьким-маленьким».

Узеппе вспомнил, что о нем говорили врачи: «Я расту медленно».

«Ну, ладно. Спокойной ночи», — сказал Давиде, смеясь, но тут же добавил: «Хочешь, я расскажу тебе одну историю?»

К нему вдруг вернулось далекое воспоминание о сестре, которая, как это часто бывает с детьми, вечером ни за что не хотела засыпать. В щель под дверью она видела, что в комнате брата еще горит свет (он допоздна читал в постели). Тогда она потихоньку открывала дверь и пробиралась к нему, одетая в ночную сорочку, упрашивая рассказать какую-нибудь историю или сказку. В семье знали, что у Давиде богатая фантазия, что он собирался стать писателем, и сестра, еще не умевшая читать, пользовалась этим. Давиде мешали эти вечерние вторжения, и он, чтобы избавиться от сестры, никак не желавшей уходить, произносил в шутку первое, что приходило на ум: «Жил-был однажды кочан капусты…», «Жила-была однажды дырявая кастрюля…», «Жил-был однажды барабан…». Но, начав, он уже не мог остановиться, так что, почти помимо своей воли, ублажал сестренку, доводя историю до конца. Однажды, твердо решив отказаться, он крикнул ей грубо: «Жила-была однажды чертова курица!», но тут же не удержался и добавил, что курица эта несла золотые яйца, ну и, конечно, что яйца были небьющимися. Но вот пришел петух и клювом разбил их. Из яиц вышли маленькие золотые цыплята — заколдованные принцы, дети курицы и петуха. Они знали магическую формулу и разрушили колдовство. На самом деле петух и курица оказались королем и королевой Индии, заколдованными их врагом, королем другой страны… Как видите, в этих сказках, сочиненных маленьким Давиде, не было ничего особенного, но это были настоящие истории с зачином, интригой и концовкой.

И в этот вечер, обещая Узеппе рассказать историю, Давиде не знал еще, о чем она будет. Он произнес первые пришедшие ему на ум слова: «Жил-был однажды эсэсовец», а потом родилась и сама история: конечно, ничего особенного, но все-таки настоящая история со своей внутренней логикой и значимой концовкой.

«Жил-был эсэсовец, который за свои гнусные преступления был приговорен к смертной казни… До эшафота, находящегося во дворе тюрьмы, ему оставалось пройти еще шагов пятьдесят, когда взгляд его упал на выщербленную тюремную стену, где расцвел цветок — один из тех, что приносятся ветром и растут, питаясь неизвестно чем. Цветок этот был жалким: четыре фиолетовых лепестка и два бледных листочка, но в лучах восходящего солнца эсэсовец увидел в нем всю красоту Вселенной и подумал: Если бы я мог все начать сначала, я бы провел жизнь, любуясь этим цветком. Тогда он услышал внутри себя свой голос, далекий, но радостный и ясный: „Истинно говорю тебе: благодаря этой мысли, пришедшей тебе на границе жизни и смерти, ты не будешь гореть в аду!“ Между эсэсовцем, шедшим в окружении конвоя, и цветком расстояние было не больше шага. „Нет! — в ярости крикнул про себя эсэсовец, — на эти приманки я больше не попадусь!“ И поскольку руки у него были завязаны, он зубами сорвал цветок, выплюнул его на землю и растоптал… Вот и вся история».

«Ада нет», — решительно заявил Узеппе, выслушав рассказ. Давиде с любопытством взглянул на малыша, у которого в этот момент был необыкновенно храбрый вид.

«Ада не существует?» — переспросил Давиде.

Узеппе подтвердил сказанное мимикой, по-сицилийски, подняв вверх подбородок и выпятив губы. Он научился ему у старшего брата, Нино, которого, в свою очередь, научил его отец, Альфио, родом из Мессины.

«Почему?» — спросил Давиде.

«Потому что…» — протянул Узеппе, не зная, что ответить, но тут Красавица подбодрила его лаем, и он сказал:

«Потому что люди улетают вверх».

Узеппе произнес эти слова довольно тихо, без особой уверенности, но тут же торопливо добавил:

«И кони улетают… и собаки… и кошки… и цикады… в общем, все люди!»

«А ты знаешь, что такое эсэсовец?»

Узеппе знал, со времен жизни в бараке вместе с «Тысячей». Отвечая, он употребил слова, услышанные им, вероятно, от Карулины или от кого-то другого из многочисленного семейства: