La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

С наступлением темноты вернулась духота. Ночью у Узеппе случился приступ. Проснувшись от легкого шума шагов, Ида при свете лампы увидела, что малыш с застывшим взглядом идет по направлению к стене. За мгновение до вопля Узеппе в комнату ворвалась Красавица, распахнув дверь тяжестью тела (Ида не позволяла собаке оставаться на ночь в спальне). Через минуту, после конвульсии, она, как сумасшедшая, принялась лизать голые ноги малыша, неподвижно лежащего на полу. На этот раз приступ длился дольше обычного. Прошло несколько минут (они показались матери вечностью), прежде чем на лице малыша появилась слабая улыбка, возвещавшая о его возвращении. И спал он после приступа на этот раз дольше, чем обычно, с небольшими интервалами, Узеппе проспал больше суток, до утра среды.

Тем временем там, в районе Портуенсе, свершилась судьба Давиде Сегре… Когда в понедельник во второй половине дня Узеппе увидел Давиде в окне, у того уже начиналась агония… пресловутая ордалия завершилась полным его поражением. Вечером кто-то из проходящих мимо услышал доносящиеся из комнаты стоны, но на них не обратили внимания, так как знали, что этот странный юноша иногда разговаривает сам с собой. О чем-то начали подозревать утром, когда увидели в окне зажженную лампу, а на стук в дверь никто не ответил. Кроме того, на земле все еще стояла бутыль с вином, замеченная со вчерашнего вечера (некоторые из местных мальчишек хотели ее забрать, но не осмелились, так как Давиде в округе побаивались). Немного погодя сын хозяйки с помощью куска железа открыл окно (это было совсем не трудно). Отодвинув штору, увидели, что Давиде спит на кровати, обняв подушку и откинувшись назад. Он казался очень худым и даже меньше ростом. Лица не было видно. Поскольку он не отзывался, решили взломать дверь.

Давиде еще еле заметно дышал, но когда попытались его приподнять, он тихонько, по-детски, вздохнул, и дыхание прекратилось.

Его убила передозировка, но, по-видимому, вкалывая себе наркотик, он не хотел умирать. Ему было слишком страшно и холодно, он только хотел выспаться. Он жаждал глубокого-глубокого сна, уходящего за порог холода, страха, угрызений совести и стыда, — сна, похожего на зимнюю спячку ежа, на безмятежность младенца в утробе матери… Есть неодолимое желание заснуть, но существует и желание проснуться, может быть, не сразу, позднее: тогда человек отдает свое пробуждение на волю случая, оно — как некая точка в звездном пространстве, удаляющаяся от Земли со скоростью света.

Мне кажется, Давиде Сегре слишком любил жизнь, чтобы сознательно отказаться от нее. Как бы то ни было, он «не оставил никакой записки».

8

Ни Узеппе, ни Ида, ни Красавица ничего не узнали о последних часах жизни Давиде. Проснувшись после приступа, малыш, как обычно в подобных случаях, не произносил имя друга (разве только один раз, разговаривая с Красавицей?), и Ида не нарушила молчания, хотя и не знала его причины. Она даже не заметила, что бутыль с вином, хранившаяся для дорогого гостя, бесследно исчезла.

После нескольких дней жары небо затянулось тучами, со среды до воскресенья погода стояла дождливая; впрочем, Узеппе не проявлял ни малейшего желания выходить на улицу. После последнего приступа в нем что-то изменилось, взгляд подернулся дымкой, казалось, она обволакивала всего его, так что он путался в пространстве и времени, говоря «вчера» вместо «завтра» и наоборот, принимал их маленькую квартирку за бескрайний луг. В какой-то степени это было следствием гарденала, который Ида снова стала ему давать без его ведома: Узеппе, раньше так охотно принимавший лекарства, с некоторых пор яростно их отталкивал, поэтому Иде приходилось подмешивать лекарства в пищу. Каждый раз при этом она страдала: ей казалось, что тем самым она оскорбляет человеческое достоинство сына, так же как и запирая его в четырех стенах! Поскольку после дневных прогулок с Красавицей Узеппе ночью крепко спал и просыпался утром бодрым и свежим, она, успокоившись, перестала было, вопреки предписанию врача, давать ему лекарства и теперь считала себя виноватой в ухудшении самочувствия сына.

Ида не решалась снова сходить в поликлинику на прием к профессору Маркьонни, одна мысль об этом вызывала у нее суеверный страх. Но в четверг, как только состояние Узеппе позволило ему выходить на улицу, Ида повела его к докторше, которая, как и следовало ожидать, отругала Иду за то, что она не следовала предписаниям профессора. Увидев, что малыш, прежде такой живой, на этот раз сидел неподвижно и на вопросы отвечал невпопад (как если бы находился под действием дурманящего зелья), докторша еще больше рассердилась. Она посоветовала Иде продолжать давать сыну гарденал, но в меньших дозах, чтобы не вызвать астению и депрессию, а также повторить электроэнцефалограмму. Слово это заставило вздрогнуть как Иду, так и Узеппе. Докторша, почти гневно взглянув на них, покачала головой и сказала: «Впрочем, в промежутке между припадками электроэнцефалограмма мало что дает». На самом деле она подумала, что никакое лечение малышу не поможет, что своими советами она лишь вводит Иду в заблуждение. Особенно ее беспокоило выражение глаз Узеппе.

Заметив, что, несмотря на бледность, малыш был загорелым, докторша спросила у Иды, не возила ли она Узеппе на море. Та, сильно покраснев, прошептала ей по секрету, что готовит сыну сюрприз: она копит деньги, чтобы в июле и августе отвезти его в деревню или на море. Докторша посоветовала выбрать деревню где-нибудь в холмистой местности, потому что пребывание на море могло усилить нервозность малыша. Потом она вдруг тоже покраснела и начала говорить о том, что причиной нынешнего состояния Узеппе могла быть смена зубов и что потом он будет чувствовать себя лучше…

В общем, несмотря на обычный неласковый прием, Ида вышла от докторши с надеждой в сердце. Еще спускаясь в лифте, она не удержалась и поведала сыну об ожидавшем его летом сюрпризе, но Узеппе, всегда мечтавший о поездке на море как о чем-то несбыточном, посмотрел на мать своими огромными глазами и ничего не ответил, как будто не понял, о чем идет речь. Однако Ида почувствовала, как его ручка дрогнула у нее в ладони, и это немного успокоило ее.

Докторша, подойдя к окну кабинета, увидела, как мать и сын выходят на улицу. При виде этой маленькой дрожащей женщины, которая выглядела лет на двадцать старше своего возраста, и ребенка, который в шесть лет казался четырехлетним малышом, она вдруг подумала: «Этим двоим жить осталось недолго…» На самом деле в отношении одного из них она ошибалась.

В субботу Ида позвонила докторше по телефону и робким старческим голосом, заранее извиняющимся за беспокойство, сообщила, что со вчерашнего дня даже уменьшенная доза лекарства вместо того, чтобы успокоить Узеппе, оказывает на него обратное действие: малыш становится нервным, по ночам плохо спит, просыпается от малейшего шороха. Иде показалось, что докторша отвечала нерешительно, смущенно. Она посоветовала еще больше уменьшить дозу лекарства и сообщить ей о результатах не позднее понедельника. Потом она вдруг предложила Иде пойти еще раз на консультацию к профессору в ее сопровождении, не откладывая, как только профессор сможет их принять… Ида приняла предложение с благодарностью: ей почему-то показалось, что присутствие докторши разрушит холодную официальность профессора, в которую он был одет, как в панцирь, и которая так ее пугала. Но в то же время Ида видела докторшу на другом конце провода: ее белый полурасстегнутый халат, ее гладко зачесанные назад и собранные в узел волосы, ее живые, обведенные темными кругами глаза, которые таили в себе приговор ее малышу… Ида не осмелилась ни о чем расспрашивать докторшу, но ей показалось, что та из жалости о чем-то умалчивает. Странное дело, она напоминала Иде ее мать Нору и одновременно кошку Росселлу, ей хотелось прижаться к этому чужому человеку, как к родной, и попросить: «Помоги! Я так одинока!..», но Ида пробормотала только: «Спасибо… спасибо…» «Не стоит! Значит, договорились», — сухо проговорила докторша. Она и себе не смогла бы объяснить, что прочла во взгляде Узеппе во время последнего визита. Это было какое-то экзотическое слово, обозначающее, однако, нечто вполне реальное и неотвратимое: своим взглядом малыш, сам того не понимая, говорил всем: «Прощайте».

Возможно, кому-то покажется бесполезным занятием описывать последние два дня жизни Узеппе (тем более, что конец уже известен), но не мне. Жизнь каждого из нас заканчивается одинаково, и два дня страданий такого малыша, как Узеппе, стоят годов. Позвольте же мне побыть еще немного рядом с моим маленьким героем, прежде чем вернуться в мир взрослых…

Учебный год заканчивался, но и после прекращения уроков у учителей оставались в школе различные дела и обязанности. Ида, по-прежнему опасаясь потерять место, каждое утро отправлялась в школу, сделав до этого необходимые покупки. К тому же она возвращалась с работы пораньше (Узеппе только еще просыпался), а если задерживалась, то звонила от секретарши по телефону, чтобы услышать его голосок: «Алло, кто говорит?»