Другая музыка нужна - Антал Гидаш

Утром она проснулась в каком-то дурмане. Оделась. Погляделась в зеркало и долго причесывалась. Из зеркала ей улыбалась совсем молодая женщина. А после обеда явился Пишта и робко спросил:

— Вы сердитесь на меня?

— Нет, — ответила она, вся трепеща.

— Спасибо, — по-детски сказал Пишта. — Большое спасибо… — повторил он. — Я больше никогда не буду. Вот ей-богу!.. Только простите меня, пожалуйста…

— Прощаю, сынок, — внезапно постарев, грустно промолвила г-жа Чики.

— Я тут одного дезертира привел. Разрешите ему с неделю пожить у вас. Парень на улице стоит.

Женщина молчала.

— Я тоже останусь здесь с ним, так что вы уж не бойтесь. Петер с ним знаком. Можно его позвать?

— Зови, — тихо ответила вдова Батори.

Пишта бросился на улицу за Йошкой Франком, за которым гналась по пятам военная жандармерия.

Йошка Франк принадлежал к группе, именовавшей себя «революционными социалистами», а Пишта уже довольно давно оказывал им различные услуги.

2

Ботинки, которые шили из ворованного материала для членов семей офицеров, не принесли Фицеку никаких неприятностей. Он все чаще приезжал с фронта домой и привозил мешками так называемую «секретную военную почту»: заботливо уложенные в мешки ботинки, снабженные различными адресами. Большие сургучные печати свисали с мешков. Солдаты с уважением поглядывали на эти темно-красные кружки и отсаживались подальше, так что Фицек ехал совсем свободно. Он дремал, прислонив голову к винтовке, которую держал меж колен. Иногда ему снилась тюрьма; тогда он просыпался в страхе, вздыхал и, чтобы отогнать тяжелый сон, вступал в беседу с солдатами. Но если кто-нибудь спрашивал, что он везет в мешках, Фицек молча вскидывал руку, словно отдавая честь; дескать, спрашивать об этом не положено и ответить он не может — это военная тайна.

Случалось, что они садились в поезд вместе с Венцелем Балажем и вместе приезжали в Пешт. Дома распечатывали мешки и разносили по адресам «военные тайны»: башмаки и одежду. Раздав все, курьеры успокаивались и собирались либо у Фицеков, либо у Балажей. На полученные чаевые покупали вино и выпивали. Иногда эти отцы семейств, у которых в общей сложности было пятнадцать детей, даже песни распевали.

Угрюмый Венцель Балаж веселел от выпивки, а вечно подвижный и задорный Фицек становился только угрюмей и мрачней.

Он, со слов Пишты, рассказал Венцелю, что Вайда раздает теперь на улицах даровую похлебку беднякам, И все газеты пестрят именем «дядюшки Шандора». Пишта нанялся было к Вайде в качестве специалиста по «даровой похлебке», но, узнав, что хозяин тратит на похлебку в пять раз меньше, чем получает за эту «благотворительную акцию», ушел.

— Вот оно как! — печально говорил Фицек Балажу. — Такой и в воде не тонет и в огне не горит. Всегда найдет себе покровителя. Найдет кому пятки лизать. (Выразился он, правда, чуть грубей.) Но ежели у покровителя акции понизятся, Вайда тотчас разыщет другого. Этот Вайда, ну точь-в-точь дизентерия, из одного зада в другой заползает. А ежели не находится подходящего зада, сиротой плачется, скулит.

— Бр-р!.. Ну что вы за гадости такие говорите, господин Фицек? Выпиваем как-никак… Противно!

— Гадость-то гадость… А все же это истинная правда, и нечего неженку из себя корчить, — добавил Фицек с отчаянием. — Эх, кладу я на этот мир!.. А коли вкусно будет, и сам отведаю…

Последние слова Фицека прозвучали совсем жалобно, и это так развеселило вдруг Венцеля, что он чуть со стула не свалился.

3

Мартону не пришлось даже притворяться, будто он готовится к экзаменам, однако в конце июня, когда выдавали выпускные свидетельства, он вынужден был сказать дома, что бросил школу.

— Где же ты шатался весь год по утрам? — спросил его возмущенный Отто.

— Повсюду.

— Это еще что за ответ? Мы едва концы с концами сводим, а ты вон что делаешь. Это же бесчестно. Пойдешь работать! — сердито отрезал Отто, — Понял?

— С удовольствием, — ответил Мартон, и гнев Отто тут же пропал.

— Ладно. Придешь к «Лорду и К°», где мы работаем с Пиштой. Там ищут практиканта в контору.

— А что мне делать придется?

— Узнаешь.

— Ладно.

…И на другой день Мартон был принят на службу.

4

Пишта привел Мартона в дальний конец склада. Там в одном из бараков ютилось сто пятьдесят русских пленных. Пишта успел уже выучить десятка два русских слов и, лязгая зубами, подбрасывал их, точно жонглер шарики, однако русские пленные могли только догадываться, чего он хочет.

— Брат, — представил он Мартона. — Брат, брат, брат! — И повторил это слово по-венгерски, ибо и многие русские пленные знали уже по десятку-другому венгерских слов: — Брат!

Все закивали головами, будто Пишта сообщил какую-то важную новость.

— Мартон! Останься здесь на вечер. Посмотришь, как будет интересно. Они здорово поют!..

И Мартон остался. Такого удивительного пения ему и в самом деле никогда не доводилось слышать. Тихо и могуче звучала песня русских военнопленных. Пели в два и в четыре голоса, притом так дружно, будто уже с детства спелись, хотя на самом деле только мировая война согнала в один барак этих людей из разбросанных на тысячи километров российских селений.

Слова были непонятны — и все-таки Мартон понимал их смысл. Его охватила вдруг невыразимая любовь к этим людям, которые так прекрасно поют. Русские!.. Вот никогда бы не подумал!

И песни лились одна за другой. Одна уныло накрапывала нескончаемым осенним дождем, другая неслась рекой в половодье…

Мартон был потрясен. Он протиснулся ближе к поющим, и ничто ему не мешало: ни жесткие доски нар, ни тяжелый запах сохнущих рубах и портянок. Временами он наблюдал за Пиштой и вдруг с удивлением заметил, что Пишта занят совсем не песнями; бурно жестикулируя, разговаривал он с высоким, стройным пленным, стоявшим у окна; потом что-то передал ему, взял у него. Но вот он повернулся, направился прямо к Мартону и шепотом попросил его сойти с нар. Втроем вышли они из барака.

— Хочешь нам помочь? — неожиданно спросил Пишта у Мартона.

— Кому?

— Нам. — И Пишта указал на себя и на русского пленного в лихо заломленной фуражке, который стоял и улыбался.

— Не понимаю…

— Вот этот русский… Он очень хороший человек. Словом… Скажи, Мартон, тебя ведь кусала когда-то собака, правда?

— Правда, — с удивлением подтвердил Мартон.

— И ты ходил на уколы в Пастеровский?

— Да.

— Вот что я хочу узнать: если укусит собака, обязательно ходить в Пастеровский институт?

— Если неизвестно, бешеная собака или нет, — тогда обязательно.

— Ладно. Значит, нужно сделать так, чтобы русского укусила собака и чтобы никто не узнал, какая она — здоровая или бешеная.

— Зачем это?

— Этому русскому надо часто