Посвящение в Мастера - Павел Парфин

Ходасевич потянулся к голове-горе. Покусывания в его собственной голове стали ослабевать, переместившись далеко вниз, в область паха, и Вадьке вновь захотелось испытать немного болезненное и вместе с тем сладостное ощущение горения, покусывания в мозгу - то желания, как слепые птенцы в скорлупе, искали себе выход.

- А что если я еще хлебну... как ты его назвала, Гиппо..?

- Гиппокрена фиалково-темный, лошадиный источник. Своим существованием он обязан Пегасу, сыну редкой стервы - горгоны Медузы и владыки океана Посейдона. Имя крылатого коня, служившего оруженосцем у Зевса, происходит от греческого pege - источник. Однажды Пегас, как обычно мотаясь по воздушным просторам, решил передохнуть на вершине Геликона. Приземляясь, ударил копытом и высек вино, то есть источник - источник вдохновения. Первое время в нем купались, набираясь вдохновения, точно мужества и отваги, исключительно музы. Сначала те три, которых я тебе назвала, потом девять юных, появившихся на свет с легкого благословения некоего Пиэра, прибывшего в Грецию из Македонии. Юные вдохновительницы заняли место трех старушек, уж не знаю, в какие глубины сознания их вытеснив. Резвились безудержно на вершине, спускались к подножию Геликона, встречая в окрестностях бродячих, будто собак, певцов и поэтов, вновь поднимались с ними на вершину, увлекали в безумные хороводы вокруг Гиппокрены, шаля и возбуждаясь, сталкивали юношей в волшебный источник, где вместе купались и, не давая поэтам опомниться, спаивали их до одурения вдохновением и лишали девственности.

- Твой рассказ, Катарина, не просто красив, не просто образ...Ходасевич, оторвавшись от головы-горы, смачно икнул,- ...зец изящной сло... словесности. Твой рассказ возбуждает меня, Катарина!.. Прости, если что не так сказал,- Ходасевич был пьян.- Но где же они, те девять сестер? покачнувшись, Ходасевич развел руками.- Что купались с моими предшественниками в Гиппо... по... Тьфу! В лошадином источнике!

- Сейчас ты всех их увидишь. Но сначала помоги мне сотворить небо.

- Небо?

- Да. Вот возьми и натяни так же, как первую простыню,- Катарина протянула Ходасевичу прозрачную ткань, испещренную крупными золотыми блесками, с замками-карабинами по углам. Когда вторая простыня была натянута в полуметре над первой, Ходасевич с восхищением открыл на ней огромный золотой месяц и с десятка три звезд, щедро разбросанных по прозрачному небосводу.

- Ты должен полностью мне доверять,- сказала Катарина. Она вдруг медленно стала отступать спиной от Вадима, устремив на него томный, растерянный взгляд, словно кто-то невидимый призывал ее в свои объятия, раскрытые где-то на краю земли. Уже погас свет ее глаз цвета разведенного виноградного сока, но еще доносился до Вадькиного слуха густой, как кагор, голос Катарины... Как вдруг все изменилось!

*8*

Шумной, хлесткой музыкой, как острым запахом зелени после дождя, наполнился воздух в комнате. Катарина, на лице у которой опять сверкала маска (на этот раз покрытая белой эмалью), скорчившая озорную гримаску, подхватила под локоть Ходасевича и потянула за собой. Нетвердо стоявший на ногах Вадька не сразу сообразил, чего хочет от него эта странная, беспокойная девушка...

- Танцевать!! - жарко прокричала она ему в ухо.- Оргия - это прежде всего неистовый танец! Вадька, стряхни со своих плеч и бедер груз забот и условностей! Пусть в танце выйдет с потом все непотребное, что замалчивала твоя плоть и душа! Танцевать, Ходасевич! Ор-р-гия!! - Катарина от удовольствия зарычала.- Пусть твоя тайна изойдет смехом! Знай, я - Талия, муза комедии! Комедии!..

Ходасевич неуклюже пустился в бешеную пляску, едва поспевая за быстрой и пластичной Катариной. Обегая вокруг кровати-вселенной, он пару раз задел этажерки, наконец опрокинул одну из них. Из-под этажерки с гулом выкатился бронзовый барабан лаквьетов - это только придало Ходасевичу большей смелости и задора. Вадька отважно нагнал Катарину, подхватил ее на руки, стремительно пронес над простыней-небосводом, хотел было уложить ее на ложе, да в последний момент обнаружил на Катарине маску, исполненную глубокой печали, нет - неизбывного горя. Рук Вадькиных касался прохладный венок, свитый из живого плюща. Ходасевич оторопел от такого, осторожно поставил девушку на ноги.

- Я Мельпомена, муза трагедии, повелеваю тебе: ляг! - тихо, но властно потребовала она. Вадька, отойдя от нее на шаг, послушно исполнил приказание. Простыня прогнулась, приняв его тело, и едва не проглотила его. Тут же в зад ему уперлось что-то острое и твердое, к голове подкатила волна жуткого, мерзкого, цвет которого, как показалось Вадьке, он безошибочно угадал черного! Видимо, то непотребное, от которого он должен был избавиться в танце, но не успел, теперь грозило выйти горлом.

Ходасевич сделал попытку приподняться, но его опередила опрокинувшаяся на него откуда-то сверху новая маска. Вид ее был задумчив, мечтателен и безропотно-нежен. К бледным губам маска прижимала блестящую, как хирургический инструмент, флейту. Но музыка не звучала - по-прежнему по барабанным Вадькиным перепонкам бил хлесткий, монотонный ритм техно. Зато чудесная мелодия родилась в голове Ходасевича, переполняя нежностью к нежной маске. Ходасевич протянул было руку, чтобы вытереть слезы, которые будто бы выступили, как ему показалось, на глазах мечтательной музыкантши, но не успел - маска вспорхнула, как большой мотылек, и исчезла. Ходасевич, ошеломленный, так и замер с вытянутой левой рукой. В следующую секунду раз! - и веревочная петля крепко стянула ему запястье, два! - и рука его оказалась привязанной к стойке кровати! Ходасевич тут же крутанулся на бок, ухватился свободной рукой за веревку, подтянулся, спеша добраться до узла, но Катарина ловко захомутала и вторую его руку...

Тем временем вслед за Эвтерпой, сменяя друг друга, появились и исчезли маски остальных шести муз - Эрато, Каллиопы, Клио, Полигимнии, Терпсихоры, Урании. Катарина, потешаясь над пойманным Ходасевичем, дурашливым голосом выкрикивала имена муз и, дополняя их образ, то перебирала струны неизвестного Ходасевичу инструмента, то размахивала перед Вадькиным носом рулоном бумаги и гусиным пером, то чуть не выколола глаза громадным школьным циркулем, при этом другой рукой прижимая к его груди глобус (уже гораздо позже Катарина объяснила, что с циркулем и глобусом она изображала музу астрономии Уранию, а со свитком и пером была Клио - муза истории). В тот момент, когда циркуль, направляемый рисковой рукой Катарины, раскрыл свои острые объятия в пяти сантиметрах от Вадькиных глаз, Ходасевич попытался бежать. Но единственное, что смог сделать, так это вжаться в тонкое прозрачное ложе, и в ту же секунду испытал новую сильную боль в заду. Твою мать! - ругнулся Ходасевич.- Щас этот глиняный х... трахнет меня!