Бич божий. Величие и трагедия Сталина. - Олег Платонов

Даже перестроенный на другие цели механизм большевистского террора еще некоторое время по инерции продолжал выполнение той задачи, для которой был создан изначально — совершать геноцид Русского народа и уничтожение его лучших представителей.

Более того, у Сталина и его ближайшего окружения изменение позиции с антирусской на национально-государственную происходило не сразу, а этапами: вначале под влиянием внешних обстоятельств и лишь позднее получив характер внутреннего убеждения. Уничтожив в высшем руководстве большую часть еврейских большевиков, Сталин тем не менее в силу двойственности своего положения продолжал держать возле себя некоторое число «пламенных революционеров», старательно выполнявших все указания вождя.

Конечно, больше других старался Каганович, бывший законченным садистом и ненавистником всего русского. Весной и осенью 1938 он приезжал в Донбасс в сопровождении работников НКВД. Во время этой поездки были репрессированы сотни руководителей угольной промышленности, в основном русских. Вернувшись в Москву, Каганович хвастался на совещаниях и заседаниях коллегии наркомата тем, что он убрал «два слоя» якобы орудовавших в промышленности Донбасса врагов народа[55].

Не отставал от Кагановича и его преемник на посту секретаря МГК ВКП(б) Н.С. Хрущев, лично составлявший многочисленные расстрельные списки, в которые наряду со старыми большевиками и их приспешниками включалось значительное число ни в чем не повинных русских людей. Хрущев продолжил начатую Кагановичем «реконструкцию Москвы», в результате которой она в значительной степени потеряла свое историческое лицо. «Перестраивая Москву, — заявлял Хрущев на февральско-мартовском Пленуме 1937 года, — мы не должны бояться снести дерево, церквушку или какой-нибудь храм». Кульминационным пунктом «реконструкции Москвы» должно было стать возведение Дворца Советов, согласно проекту — самого высокого здания в мире с венчающей его 100-метровой статуей Ленина. До войны была поставлена значительная часть каркаса. Позднее Сталин отдал приказ остановить строительство.

Антирусская деятельность проявлялась в самых различных формах. Осуществив в 20-х годах убийство многих русских писателей и деятелей культуры, замаскировавшиеся представители еврейского интернационала не уставали планировать новые преступные акции.

В 1938 году начальник Ростовского облуправления НКВД Гречуха и его заместитель Коган разработали операцию по убийству М. Шолохова. Задание было дано одному из чекистов — Погорелову, который, узнав об этом, как русский человек пришел к Шолохову и во всем признался. Шолохов действовал быстро. Посадив чекиста в машину, он на полной скорости направился к Сталинграду. По дороге высадил чекиста в укромном месте, приказав ждать его. Позвонив в Москву, он договорился о приеме у Сталина. Шолохов и Погорелов были приглашены на Политбюро ЦК ВКП(б), где Погорелов сообщил, что Коган объяснил ему, давая задание, что Шолохов готовит контрреволюционное казачье восстание и ликвидация Шолохова — приказ Сталина и Ежова. На Политбюро были Сталин, Молотов, Каганович, Андреев, Ежов, Гречуха, Коган. На очной, ставке заговорщики были разоблачены и арестованы, а Шолохову обеспечена охрана и безопасность. Как пишет В. Чивилихин, лишь «счастливейшая случайность спасла великого писателя». Если бы операция удалась, убийца Шолохова был бы тоже уничтожен, и объяснение бы гласило, что враги народа, белоказаки, расправились с Шолоховым[56].

После сокрушительного удара многие еврейские большевики ушли в подполье и оттуда продолжали свою борьбу против Русского народа. В 1938 году два еврейских необольшевика М.А. Корец и Л. Д. Ландау объявили о создании Антифашистской рабочей партии и от ее имени выпустили листовку, в которой говорилось:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи!

Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи. Миллионы невинных людей брошены в тюрьмы, и никто не может знать, когда придет его очередь. Хозяйство разваливается. Надвигается голод. Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот. Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет. В своей бешеной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини. Разрушая ради сохранения своей власти страну, Сталин превращает ее в легкую добычу озверелого немецкого фашизма. Единственный выход для рабочего класса и всех трудящихся нашей страны — это решительная борьба против сталинского и гитлеровского фашизма, борьба за социализм.

Товарищи, организуйтесь! Не бойтесь палачей из НКВД. Они способны избивать только беззащитных заключенных, ловить ни о чем не подозревающих невинных людей, разворовывать народное имущество и выдумывать нелепые судебные процессы в несуществующих заговорах.

Товарищи, вступайте в Антифашистскую рабочую партию. Налаживайте связь с ее Московским комитетом. Организуйте на предприятиях группы АРП. Налаживайте подпольную технику. Агитацией и пропагандой подготавливайте массовое движение за социализм.

Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности. Пролетариат нашей страны, сбросившей власть царя и капиталистов, сумеет сбросить фашистского диктатора и его клику.

Да здравствует 1 Мая — день борьбы за социализм!

Московский комитет Антифашистской рабочей партии»[57].

К числу антирусских тенденций 30-х годов следует также отнести произвольную перекройку внутренних границ России и создание на коренной русской территории нерусских национальных республик. В 1936 году автономное образование в составе РСФСР Киргизская АССР преобразуется сразу в две союзные республики — Казахскую ССР и Киргизскую ССР. Это произошло несмотря на то, что большую часть населения так называемой Казахской ССР составляли русские.

В 1940 году в составе РСФСР таким же образом создается Карело-Финская АССР (число карел и финнов в ней не превышало пятой части населения), а из Малороссии выделяется так называемая Молдавская ССР.

В конце 30-х годов возник конфликт между поэтами и писателями разгромленной Сталиным антирусской политической группировки (старых большевиков) и новыми поэтами и писателями патриотического направления.

Певцы геноцида Русского народа, чекистских застенков, чисток и концентрационных лагерей составляли довольно компактную и этнически однородную массу лиц заинтересованных в сохранении своего положения. Их позиция была проявлением одновременно шкурного интереса и своеобразной антиидеи, заключавшейся в отвращении к патриотической теме, презрении к историческому прошлому России. Этот антипатриотизм деятели «малого народа» нередко пытались представить как борьбу за эстетику, хотя эстетизм их был крайне убог.

К началу 30-х годов советская интеллигенция вполне перестроилась: от восхваления и восхищения космополитами 20-х годов она легко переходит к прославлению Сталина и других лидеров государственного строительства. Сочиняются книги, пишутся стихи, говорятся речи. «Я, — заявлял писатель Тынянов, — восхищаюсь Сталиным как историк. В историческом аспекте — Сталин как автор колхозов, величайший из гениев, перестроивших мир».

Для многих восхищение сталинским руководством имело вполне искренний характер. Трудно заподозрить в лицемерии писателя К. Чуковского, испытавшего вместе с поэтом Б. Пастернаком упоение личностью

Сталина. В своем дневнике 22 апреля 1936 года К. Чуковский записал эпизод, который очень характерно отражает состояние советской интеллигенции того времени: «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» — и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко заслоняет его! (на минуту)». Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью...»[58]