Последний вечер в Монреале - Эмили Сент-Джон Мандел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама высказала свое мнение, что девушки просто так не исчезают, если они не уходят сделать себе…
– Только не она.
– Значит, она отправилась делать себе…
– Нет же, – сказал он, – она не была беременна.
Ее сын, по ее мнению, заслуживает большего. А что конкретно он подразумевает под исчезновением?
– Она просто села в поезд и…
– Так она уехала.
– Да, но это не было…
– Тогда откуда ты знаешь про поезд?
– Она говорила, что ей надоели автобусы, – сказал он.
Она беспокоилась за него. Сколько времени он уже работает над диссертацией в этих кварталах? (Ее манера выговаривать слово «кварталы» вызывала в воображении страны с сомнительной репутацией вроде Узбекистана, Северной Кореи, Берега Слоновой Кости.) Сколько страниц в его диссертации? Она, должно быть, уже вымахала размером с «Войну и мир». Он вообще ее закончил? Разве крайний срок сдачи был не в прошлом году? Не ей судить, конечно, или критиковать, но пусть он хотя бы учитывает ее мнение. Ей казалось странным, что он транжирит время на безответственных девиц, удирающих на поезде, в то время как он уже пропустил один срок сдачи. Что это за тема, о которой невозможно написать? Он всегда умел хорошо писать. Его так воодушевляли эти мертвые языки; она знает, что у автора может случиться период творческого застоя, или ей казалось, что знает, но насколько это серьезно? Она переживает за него, только и всего. Когда она ему звонит, он кажется ей немного растерянным, несобранным. Ей не хочется, чтобы он пошел по стезе неприкаянного Зеда, слоняющегося по опасным дальним странам. У нее в голове не укладывается, почему он не дописал диссертацию и не получил магистерскую степень. Ей не верится, что он знает, чего хочет. Скорее всего, не знает.
Илай читал одиннадцатый стих псалма: «Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет».
Она втолковывала ему, что значит ответственность и возмужание. У нее были свои представления о взаимодействии с окружающим миром, о преуспеянии в жизни, особенно после того, как насладишься благами длительного университетского образования за счет матери. Что, естественно, обошлось недешево. Не то, чтобы она была в претензии, конечно, нет, и она заговорила об этом не для того, чтобы вызвать у него угрызения совести. Просто ей не хотелось, чтобы он разделил судьбу брата. Она была несколько обеспокоена и хотела знать, отдает ли он себе…
– Я знаю, чего хочу, – сказал он тихо.
И вдруг чудесным образом мгла рассеялась. Решение было принято. Он позволил трубке слегка выскользнуть из пальцев, расслабив хватку и почти перестав ее слушать, а другой рукой он взял карту. До Монреаля всего лишь пара дюймов к северу.
Она хотела знать, что он хочет этим сказать, но он уже повесил трубку. Достал бумажник из тумбочки, вложил страничку из Библии, вытащил пальто из гардероба; засунул зубную щетку и карту в противоположные карманы пальто. Спустя минуту телефон снова зазвонил, но он уже вышел за порог.
Часть вторая
10
За несколько лет до появления Илая в городе, в тускло освещенном монреальском джаз-клубе, у стойки бара сидел в одиночестве сыщик. Ему предстояла встреча со старинным приятелем, который запаздывал, и он коротал ожидание, разглядывая в мягком притушенном свете подарок жены на день рождения, сделанный месяц назад, – свою шляпу; ее новизна бросалась в глаза. Она обладала безупречным шоколадным оттенком. Он медленно вращал ее, любуясь со всех сторон, положил на темную полированную древесину бара и заказал пинту «Гиннесса», которую пришлось дожидаться.
Он умел распознавать закономерности – предвестники беды. Его работа заключалась в изучении пересечений – перекрестий, где сходятся детские травмы и тяга к насилию, где темпераменты сталкиваются с надписями на зеркалах красной помадой, разодранные чулки валяются на улицах промзоны у станции метро «Пий IX», задние сиденья подержанных автомобилей и косые лучи лунного света падают на запятнанный бетон. Он обладал непревзойденной, порою жутковатой интуицией, которой он орудовал как скальпелем и никто в Монреальском департаменте полиции не мог с ним тягаться. До этого полудня он обычно работал с насильниками и убийцами, и никогда с пропавшими детьми. В пустующем джаз-клубе появился его друг, опоздав на сорок пять минут, угостил второй кружкой пива за причиненное неудобство и достал из чемоданчика Библию.
– Кристофер, – сказал друг, – мне нужна твоя помощь.
Кристофер перевел взгляд с Библии на Питера. – Только не говори мне, что ты обрел веру, – сказал он.
– Нет, это улика. Послушай, – сказал Питер, немного склоняясь к нему, – ты когда-нибудь думал перейти ко мне на работу?
– Даже не задумывался.
– Тебе понравится. Немного больше свободы маневра. Меньше… формальностей, за неимением более подходящего слова. Я не любитель бумагомарания. Но смотри, тебе не нужно прямо сейчас решать, работать на меня или нет. Я бы хотел, чтобы ты взглянул на это. Помнишь дело о родительском похищении, которое я расследую? Я тебе рассказывал.
Питер открыл Библию на стойке бара. Желтой наклейкой была заложена одна страница.
Неровные синие чернильные строки детского почерка, сползая вниз по странице, пересекались с началом Двадцать второго псалма: «Хватит меня искать. Я не пропала; не хочу, чтобы меня нашли. Я и впредь буду исчезать. Не хочу домой. Лилия».
– Боже праведный, – сказал сыщик. Он взял Библию из рук Питера. – С такими уликами я нашел бы ее за десять минут. Сколько, ты говоришь, ей было лет?
– Одиннадцать с половиной. Пропала более четырех лет назад.
– Ровесница моей дочери. Откуда исчезла?
– Из какого-то захолустья, к югу отсюда. У ее матери дом в Сен-Жане, недалеко от американской границы. Отец – американец. Так что у ребенка двойное гражданство, и они с отцом, скорее всего, пересекли границу до того, как мать успела заявить об исчезновении. Так или иначе, девочка пропала на годы, и от полиции было мало толку. В прошлом году кто-то опознал их по плакату, и они чуть не попались в Цинциннати, но после этого как в воду канули. Бесследно. Сегодня вечером она может находиться где угодно.
– Записка свежая?
– Не очень. Некий набожный коммивояжер нашел ее в номере мотеля в Толедо три года назад.
– Три года назад. Значит, ей было восемь лет, когда она это написала. – Он все еще разглядывал записку, покачивая головой. Перед глазами промелькнула картинка – маленькая, коротко стриженная русоволосая девочка сидит, скрестив ноги, на кровати в номере мотеля и старательно пишет на Библии…
