Последний вечер в Монреале - Эмили Сент-Джон Мандел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Сан-Диего у нее никого не было; она прибыла, юная и вопиюще одинокая, и три месяца торговала пончиками, а затем принялась двигаться вверх по побережью. Когда она дошла до верхней точки американской береговой линии (было бы неразумно пересекать границу), то развернулась и стала возвращаться вниз. К этому времени ей уже было семнадцать, и где бы она ни поселилась, на нее обращали внимание. В Сан-Франциско это был Эдвин. Он бродил с ней по холмам под дождем и держал за руку в парке. В Сакраменто – Артур, который готовил изысканную пасту и мечтал стать шеф-поваром. В Санта-Пауле – Джин, а Сантос жил в Пинто-Бич. В Лос-Анджелесе – Трент, потом еще один Эдвин, намного интереснее первого, но не такой добросердечный. Во время ее второго захода в Сан-Диего – Гарет, а затем она повернула в глубь континента, и последовала вереница ничем не примечательных Майклов и Дейвов. В ее воспоминаниях о дюжине других городов остались призраки без имен. И наоборот, было несколько заурядных сожителей, географические координаты которых не запечатлелись в памяти за исключением мелких подробностей вроде персидского ковра в одной квартире, косых лучей уличного фонаря на потолке в другой, ярко-синего будильника в спальне третьей. Первая девушка – Люси, жила в Денвере. В Индианаполисе – Питер, который крутил Вивальди на проигрывателе и складывал лебедей из бумаги. В Сент-Поле был Майкл покруче – ценитель дорогих красных вин, который пытался стать писателем. В Миннеаполисе – Тео. В Сент-Луисе – никого, правда, она там пробыла всего неделю.
В Чикаго ей встретилась Эрика. К тому времени Лилии минуло двадцать два, она чувствовала некоторую усталость и стала подумывать о Нью-Йорке – одном из немногих городов Америки, в котором она не бывала. Она провела в Чикаго пару месяцев и уехала практически без предупреждения. В последний вечер она повздорила с Эрикой, и они долго просидели молча за столом у балюстрады на бельэтаже любимого бара Эрики, которая, потягивая пиво, смотрела вниз поверх перил. Близилась полночь, и официантка поставила на каждый столик по свечке; они мерцали во мгле, и Лилия отрешенно глазела на сотню рассеянных огоньков, думая, каким может быть Нью-Йорк и как выбраться из бара, чтобы Эрика снова не заплакала.
Эрика придвинула свой бокал к свече. Пламя, сияющее сквозь стекло, превратило пиво в кубок чистого света. Лилия не сразу сообразила, что Эрика обращается к ней.
– Извини, что ты сказала?
– Эта официантка, – повторила Эрика, – интересная, не находишь? – Она посмотрела вниз.
Девушка, которая принесла пиво и свечу, протирала столик у бара и на первый взгляд показалась Лилии вполне заурядной: белая рубашка, черные брюки, аккуратно собранные в хвостик волосы, лицо без следов эмоций, красная помада.
– Что в ней такого интересного? – Лилия неохотно отвлеклась от грустных мыслей о расписании автобусов на завтрашнее утро и о том, что больше не увидит Эрику. С бельэтажа девушка выглядела как любая другая официантка. С некоторых пор Лилия стала с беспокойством замечать, что все люди и все города выглядят на одно лицо.
– У нее татуировка на тыльной стороне запястья, – мечтательно сказала Эрика. – Когда она протягивает руку, тату виднеется. – Она наблюдала, как девушка протирает темную столешницу.
– Ну и?
– Мне нравятся официантки с татуировками, – сказала Эрика. – Это свидетельство скрытой от глаз жизни.
Лилии идея пришлась по душе, хотя она не призналась в этом Эрике, и когда официантка принесла новую пепельницу, то заметила на левом запястье ту самую татуировку – синевато-зеленую обруч-змею, кусающую себя за хвост.
– Неплохая татуировка, – сказала Лилия; но мысли Эрики уже унеслись прочь. Улыбаясь Лилии и задумчиво глядя на нее, она отвела с лица прядь синих волос и заговорила:
– Лилия, я все же думаю, что это дерзко, – просияв, сказала она, идя по следу предыдущей перепалки, – что бы ты об этом ни думала.
Лилия вздохнула и без настроения пригубила вино, ей уже хотелось быть подальше отсюда. В тот вечер она решила отныне никогда никого не предупреждать об отъезде.
– Я знаю, что ты считаешь это пустяком, но меня это впечатляет. Я бы так ни за что не смогла. Просто собраться и уехать без… ну, или почти без предупреждения, скатать и унести всю свою жизнь…
– В этом нет ничего особо дерзновенного. Я не говорила, что это пустяк. Я только сказала, что в этом нет ничего вызывающего.
– Ну конечно. – Эрика на мгновение отвлеклась на пиво. – Ты хоть знаешь кого-нибудь в Нью-Йорке?
Лилия покачала головой. Она отвлеченно складывала зыбкий домик из пары пустых сигаретных пачек, солонки и перечницы.
– У тебя есть где остановиться?
– Нет.
– А работа?
– Что-нибудь подвернется.
– Вот видишь? – Эрика откинулась на спинку стула, словно что-то доказала. Ее улыбка граничила с самодовольной ухмылкой. – Вот в чем смелость, – сказала она, – называй это как хочешь.
– Ты не понимаешь, – в тот миг Лилия осознала, что у нее сил нет терпеть этот город, эту улицу, новомодный бар, одинаково одетых официанток, снующих между столиками, синевласую девицу, попивающую пиво напротив, наводящего тоску сине-зеленого змея, вечно кружащегося на утомленном запястье. Домик из сигаретных пачек развалился. – Это не смелость, Эрика, а нечто прямо противоположное. Ничего хорошего. Это бегство от всего, что имеет смысл. Жаль, я не могу это тебе втолковать.
– Будь добра. Сколько раз ты переезжала с тех пор, как зажила самостоятельно?
– С шестнадцати? Не знаю. Может, двадцать. Скорее всего, больше. Но ты все равно не улавливаешь суть.
– Скажем, за последние два года. Сколько раз ты переезжала за два года?
– Я не знаю, Эрика. Ты все еще не понимаешь. Послушай. За всю свою жизнь я ни разу никуда не переезжала. Когда я появляюсь в городе, это не значит, что я туда прибыла, а только означает… когда я появляюсь, – сказала Лилия, запутавшись и повторяясь, – что
