Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин

Старая вера на Русском Севере, причины её распространённости

Проповедь апостолов древлеправославия — протопопа Аввакума, инока Епифания, священника Лазаря, диакона Феодора и соловецких страдальцев — имела на севере России огромный успех. К концу XVII столетия старая вера укрепилась по всему Поморью, которое недаром стали называть «старообрядческой Фиваидой». Здесь по завету отцов и страдальцев соловецких возникает крупнейший духовный центр, оказавший мощное воздействие на всё староверие вплоть до наших дней, — Выговская поморская пустыня.

Вот как описывает историческое значение этого духовного центра в жизни страны один из старообрядческих проповедников: «Гонимии за православие во отишии сей пустыни приимаху отдохновение, отсюду получаху образы благочиния, отсюду взимаху добродетельные виды, сими пустынными благочиниями хваляхуся всех стран и городов жителие; понеже убо кто отеческаго благочестия во всех градех и селех ясный гром возгреме? Выговская пустыня. Кто церковныя службы и уставы за неимением церковнослужителей простолюдином изобрете? Выговская пустыня. Новолюбителей ли задаяния развяза кто? Клеветникам ли лютые языки связа кто? Гонительную ли ярость увеща кто? У высоких ли властей щедрую гонимым милость обрете кто? Кто, аще не выговских премудрых учителей и хитрословесных просителей ревность? Ибо в сей Выговской пустыни ораторствоваша проповедники, просияша премудрый Платоны, показашася преславнии Демосфени, обретошася пресладкии Сократи, взыскашася храбрые Ахиллесы, не басненныя повести плетущие, но христианское стадо опасно стрегущие»[46].

Закономерно возникает вопрос: в чём же заключался секрет подобного успеха? Почему именно здесь, на севере России, в Поморье, в конце «бунташного века» возникает крупнейший духовный центр русского старообрядчества?

В истории не бывает простых объяснений. Чтобы понять причины того или иного исторического события или явления, необходимо рассмотреть всю совокупность самых разнообразных факторов, которые, сплетаясь в единую сеть, создают неповторимые исторические условия для того или иного события или явления. Здесь и географические факторы, и экономические, и исторические, и духовные. Было бы серьёзной ошибкой отдавать предпочтение какому-либо одному фактору, закрывая глаза на существование остальных. А потому — начнём издалека…

Сами географические условия Поморья благоприятствовали успешному распространению веры, гонимой правительством и иерархами, густые дремучие леса, пустынность и малонаселённость северного Поморья всегда привлекали к себе любителей уединённой скитской жизни. В обонежском Поморье погост от погоста отстоял весьма далеко — вёрст на шестьдесят, на восемьдесят, а то и на сто! Между погостами простирались огромные непроходимые леса. Селения также были разбросаны на далёком друг от друга расстоянии. Сёла были небольшие, а деревни и того меньше — редко более четырёх дворов. Во многих же деревнях вообще было по одному двору. Всё это затрудняло возможность надзора со стороны правительства и привлекало проповедников старой веры. Леса служили им удобными местами для укрытия и поселения, а многочисленные болота и озёра ограждали их от городов, откуда им угрожала постоянная опасность.

Эти особенности географических условий не могли не оказать своего влияния и на характер церковного богослужения, и на характер религиозности жителей Поморья. Как уже указывалось выше, удалённость от исторических центров русской государственности и незатронутость иноземными влияниями имели своим следствием более свежее и незамутнённое (в сравнении с другими областями государства Российского) восприятие христианского учения. С другой стороны, характерной особенностью северного Поморья была крайняя малочисленность священства и, как следствие, — бóльшая роль мирян в церковной жизни, бóльшая их религиозность и бóльшая степень их ответственности в деле спасения своей души. Хотя священников было и мало, но по всему Поморью во множестве были рассыпаны часовни, в которых по особому чину постоянно совершались богослужения — или дьячками, или просто грамотными мирянами, «начётчиками». Основное же церковное таинство — таинство крещения — также часто совершали благословленные на то миряне, что в случае необходимости вполне допускалось церковными правилами.

Ещё одной особенностью религиозной жизни Поморья до раскола было существование там так называемых несобственных монастырей. Эти монастыри отличались от обычных общежительных монастырей и имели своей целью не столько аскетический отказ от мира ради спасения души, сколько попытку выживания в крайне суровых условиях севера путём создания совместного хозяйства. Люди сбивались в общины, понимая, что выжить вместе легче, чем поодиночке.

Издревле Поморье входило в состав Новгородской республики и было тесно связано с Новгородом. «Свободный дух новгородского веча жил и в стенах обонежских обителей. Настоятель с братиею, на своих братских соборах, свободно обсуждали свои дела, входили в сношения с другими монастырями, заключали договоры, посылали один другому благословения, жалованные грамоты, узаконяли взаимное гостеприимство»[47]. Но и после покорения Новгорода Москвой память о древних монастырских правах ещё долго жила в Поморье.

С началом никоновских реформ вести о «повреждениях в вере православной» начинают проникать и в Заонежье. Однако активное «проведение в жизнь» никоновских «новин» было здесь значительно задержано благодаря местному архиерею, митрополиту Новгородскому Макарию, известному своей приверженностью к церковной старине. Хотя Макарий и не решился открыто выступить на соборе 1654 года против откровенной порчи книг патриархом Никоном, всё же, вернувшись в Новгород с новопечатными книгами, продолжал служить по старым, а новые, как говорит предание, не стал рассылать по церквам, но запечатал «во единой от палат близ Софийского дому». Лишь после его смерти в 1663 году, когда епархию возглавил непримиримый гонитель древлеправославия, будущий патриарх Питирим, стали активнее проводиться новшества на Новгородской земле.

Выдающуюся роль в укреплении старой веры в Поморье сыграла ссылка в Палеостровский монастырь на Онежском озере епископа Павла Коломенского, единственного русского архиерея, посмевшего в открытую выступить против патриарха Никона. На соборе 1654 года этот представитель кружка боголюбцев прямо заявил Никону: «Мы новой веры не примем». Пытаясь «вразумить» непокорного епископа и обосновать необходимость книжной «справы», Никон стал говорить, что речь-де идёт совсем не о новой вере, а лишь о некоторых «исправлениях» и что «ко исправлению требуется грамматическое художество». На это епископ Павел резонно отвечал: «Не по правилам грамматики новшества вносятся; какая грамматика повелевает вам трисоставный крест с просфор отметати? Но не по правилам грамматики седмицу просфор на службе отмещете, символ приложеньми и отложеньми умножаете». Перечислил епископ Павел и прочие новшества, вводимые отнюдь не по грамматическим правилам: и троение «аллилуйи», и сложение перстов, а вместо подписи своей под соборными постановлениями написал: «Если кто от преданных обычаев святой соборной церкви отъимет, или приложит к ним, или каким-либо образом развратит, анафема да будет».

Это привело Никона в ярость. Он собственноручно избил епископа Павла на соборе, сорвал с него мантию и велел немедленно отправить его в ссылку. Дальнейшая судьба Павла Коломенского была печальной. За сопротивление никоновской «реформации» он был брошен в темницу и подвергнут мучениям, однако остался непреклонен. Тогда Никон единолично, без соборного суда лишил его сана и сослал к Онежскому озеру в Палеостровский монастырь.

Здесь, получив некоторую свободу, епископ Павел начал учить местных христиан оставаться твёрдыми в древних отеческих преданиях. Позже его перевели под более строгий надзор в новгородский Хутынский монастырь, где он и был убит. Официальная версия такова: «Никто не видел, как погиб бедный: зверями ли похищен или в реку упал и утонул». А Московский собор 1666–1667 годов, судивший Никона за многие преступления, вменил извержение из сана и смерть епископа Павла в вину бывшему патриарху. «Да ты же, Никон, — говорится в соборном приговоре, — коломенского епископа Павла без собора, вопреки правил, низверг и обругал и сослал его в ссылку и там его умучил, и то тебе низвержение вменится в убийство».

Старообрядческие же источники дают иную версию последних дней жизни епископа Павла Коломенского. Так, диакон Феодор пишет следующее: «Никон [его] воровски обругал, сан сняв, и в ссылку сослал на Хутыню в монастырь Варлаама преподобного… Павел же тот, блаженный епископ, начал уродствовать Христа ради». Весьма характерно свидетельство о взятом на себя епископом подвиге юродства — уникальный случай юродивого епископа, неизвестный ранее ни в Греческой, ни в Русской Церкви! К юродивым на Руси, как известно, было особое отношение. Юродивых любили, к ним прислушивались. Юродивым разрешалось то, что не разрешалось никому другому. Обидеть юродивого не смел даже царь. «Павел Коломенский, единственный русский архиерей, юродствует по двоякой причине, — пишет А.М. Панченко. — Это последняя возможность сохранить жизнь, ибо юродивый считался неприкосновенным. Это последний довод в защиту национальных устоев: епископ, чьё пастырское слово презрели, обращается к народу “зрелищем странным и чудным”»[48].