Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - Леонид Колосов

– А если у меня ничего не получится? Ведь я же никогда не выступал в роли журналиста…

– Вы теперь разведчик, Леонид Сергеевич, и поэтому должны себя чувствовать одинаково вольготно и в роли журналиста, и в роли дворника, если этого потребует наша партия…

…Я не буду рассказывать все перипетии уже известной читателям моей беседы с Алексеем Ивановичем Аджубеем, благодаря которому я стал журналистом. Не буду говорить и о полной всяких неожиданностей, приятностей и неприятностей стажировке в иностранном отделе газеты, где не всем понравился внезапно появившийся «марсианин», претендующий непонятно почему на место собкора в прекрасной Италии. Потом были быстрые сборы и пьяные проводы, ибо закатил я шикарнейший прощальный банкет в ресторане «Арагви», чтобы елико возможно задобрить моих будущих кураторов, редакторов и просто завистников.

…Короче говоря, рано утром 5 августа 1962 года электровоз плавно замедлил свой бег у платформы римского вокзала Термини, белокаменного сооружения с огромным железобетонным козырьком над центральным входом, где даже при большом количестве приезжающих и отъезжающих никогда не бывает вавилонского столпотворения. На перроне стояла группа моих новых коллег – корреспондентов «Правды», ТАСС, АПН, Радио и Телевидения. Из всех журналистов я был знаком лишь с правдинским корреспондентом Володей Ермаковым, с которым очень дружил и даже пытался писать совместные статьи в мой «чистый» внешторговский период работы в Италии и который предсказал в один из наших загулов мое «журналистское» будущее. Он уже по второму заходу трудился несколько месяцев в Риме от своей родной «Правды». Володя стоял на перроне в желтой рубахе с короткими рукавами, холщовых голубых штанах, в сандалиях на босу ногу, с неизменными черными очками на носу. Он первым заграбастал меня в свои объятия, расцеловал и, сказав: «Ведь я же говорил тебе, старик, что вернешься в Рим журналистом», начал представлять будущим коллегам, с которыми предстояло работать в Вечном городе…

Редко случается так, что журналист остается верным одной стране, в которой побывал однажды, а потом неоднократно возвращался туда вопреки объективным закономерностям и субъективным частностям. Володя проработал на Апеннинах собственным корреспондентом «Правды» десяток лет, а когда оказался в других странах, в его очерках и корреспонденциях продолжала звучать «итальянская нотка» – то древнеримской пословицей, то сопоставлением с событием, происшедшим на апеннинской земле. Он знал большие и маленькие «секреты» жизни в Италии, большие и маленькие «сфуматуры», то бишь частности языка этой страны. Потому-то и не были редкостью его пяти- и шестиколонные подвалы с очерками и репортажами из Италии.

Владимир Ермаков был журналистом-международником в самом широком смысле слова, и его последняя должность – политического обозревателя АПН – как нельзя лучше соответствовала его возможностям и способностям, его знаниям политических аспектов европейских проблем.

Наверное, самое тяжелое для журналиста – писать о безвременно ушедшем друге, с которым делил горести и радости, удачи и неудачи. С другой стороны, кто же напишет, как не ты, знавший его как журналиста и как человека лучше, чем другие?

Дружба наша была сложной. Мы ссорились и мирились, расходились и сходились, любили и не любили друг друга, чего только не случалось на длинной дороге жизни, в которую вошел и «итальянский» период, и «московский»… В Италии, правда, мы встречались чаще, в Москве – реже. И только по нашим детям да новым клочкам седых волос замечали, до чего же быстро бегут годы. Мне и сейчас кажется, что вот-вот зазвонит телефон и в трубке раздастся его голос, всегда очень бодрый и самонадеянный, несмотря ни на что.

– Привет, Леонида (это на итальянский манер), привет, каро мио (то бишь дорогой мой)! Как твое ничего?

– Ничего. А ты где прыгаешь?

– На кровати…

– ?..

– В больнице лежу, сердечко прихватило что-то…

– Серьезное что-нибудь? Я приеду завтра.

– Да ерунда. Свидимся, когда выпишусь…

Это был наш последний разговор по телефону. Тогда, много уже лет назад, у нас не прихватывало сердец, седина не лезла в бороду. Почему-то наши знаменательные встречи приходились на август.

То был август 1954 года. Я сидел в маленькой комнатушке на последнем этаже Торгпредства и, мучаясь от нестерпимой жары, сочинял под свист двух вентиляторов обзор для глубокоуважаемого управления торговли с западными странами Министерства внешней торговли. Если бы я знал тогда, что мои творческие муки, воплощенные после руководящих замечаний товарища торгпреда в восьми десятках страниц тонкой «папирусной» бумаги, попадут на стол еще более юному, чем я, экономисту управления, который будет читать их лишь на предмет составления подробных замечаний по обзору, я бы, конечно же, так не старался. Оказавшись после загранкомандировки на работе в управлении, я, как и мой предшественник на этом месте, выуживал из восьмидесяти страниц очередного обзора несколько основных абзацев и цифр, которые, как правило, умещались на полутора страничках машинописного текста…

Но это было потом, а в тот августовский день я старался вовсю и, конечно же, не очень обрадовался неожиданному визиту римского корреспондента «Правды» Владимира Ермакова. Вот как напишет он об этой встрече много лет спустя:

«Я мучительно искал тему для „солидной“ статьи. Идея пришла неожиданно, будто квитанция на уплату штрафа за давно забытый автоинцидент. Напишу-ка я статью об итало-советской торговле: полезно, с одной стороны, и солидно – с другой. Чтобы строчки об этих важных делах зазвучали для московского редактора более веско, мне показалось тактически и дипломатически выигрышным найти соавтора. „Вот бы торгпреда, – мечтал я, – или, на худой конец, его зама…“ Но пришлось довольствоваться экономистом, кажется, тогда еще даже не старшим. Звали его Леонид Колосов. Встретил он меня не то чтобы любезно; правда, усадил в широкое кресло, которое застонало всеми своими пружинами, жалуясь на старость. Л. Колосов показывал мне колонки цифр и о биржевых бюллетенях говорил, как о стихах Превера…». В тот день Ермаков мне так и сказал: «Ты рассказываешь о биржевых бюллетенях, как о стихах Превера».

Стихов Превера я никогда не читал, и упоминание имени незнакомого поэта показалось ненужным пижонством. «Ишь, как выпендривается», – подумалось мне. Но Володя и не думал ставить меня в тупик. Просто он был энциклопедически образованным человеком, чем не так уж часто могут похвастаться представители нынешнего молодого журналистского племени. Из извилин своей памяти он вытаскивал перлы удивительные и неожиданные. Он не боялся встреч ни на каком уровне и с легкостью находил не только общий, но и профессиональный язык со смотрящими на все свысока звездами кино, с привыкшими к запаху крови циниками-хирургами, с отрешенными от всего земного астрономами и просто… с простыми людьми.

Дело заключалось вовсе не в Богом данной цепкой памяти, а в том, что Ермаков терпеть не мог праздного безделья и никогда не расставался с книгой – будь то французский роман на французском, трактат по истории религий на итальянском или книжка о врачевании на русском. «Для того, чтобы выплеснуть что-то на полосу из копилки, – любил повторять он, – надо сначала туда что-то положить. Нечто не возникает из ничего…»

Пишу и думаю, как бы не получился у меня Володя уж очень безоблачным персонажем. Нет, не потому пишу так, что «о мертвых хорошо или ничего». Просто знал его лучше, чем другие. Знал, скажем, что за кажущейся легкостью, с которой он знакомился с людьми, скрывалась не без усилий преодолеваемая врожденная застенчивость. В дружбе он был надежен и широк. Отнюдь не из-за того, что первым хватался за бумажник, пока другие подозрительно долго рылись в карманах, а потому, что умел прийти и помочь именно тогда, когда в иные моменты жизни вокруг тебя вдруг образовывалась пустота.

Мы попадали с ним и в автомобильные аварии на провинциальных дорогах, и под дубинки полицейских во время разгона демонстраций в неспокойном Вечном городе, и под проливной дождь в открытом море, когда на утлой лодчонке с подвыпившим гребцом-итальянцем пытались попасть на остров Иф, где «томился» рожденный фантазией Дюма граф Монте-Кристо. Мы попадали, повторяю, в разные переделки, и никогда, ни разу не усомнился я в его мужестве. Случались другие жизненные коллизии – без аварий, дубинок и дождя. И здесь друг не оставлял в беде, хотя, может быть, сомневался в твоей правоте и не всегда одобрял тебя.

Помню, как помчались мы из разных концов Рима осенней дождливой ночью навстречу очередной сенсации (наш общий друг из газеты «Паэзе сера» позвонил и сообщил, что в местечке Гротта Росса нашли мумию «фанчуллы», маленькой девочки, появившуюся на свет божий через двадцать веков после захоронения), и Володя приехал раньше. Раньше получил первую информацию и… отдал ее мне. «Старый, я уже не успеваю в номер, а у тебя есть „Неделя“, ты сможешь дать побольше».