Отражения - Виктория Яновна Левина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама укладывала волосы красивой волной, прихорашивала меня, папу и, окинув нас довольным взглядом, констатировала факт:
– Ну что ж, можно выходить!
Мы шли в гости. Я очень любила ходить с родителями в гости! Мне нравилась любовь, с которой относились к папе его друзья и сослуживцы, нравилось наблюдать за укладом жизни в других семьях, нравился неизменный «наполеон», с которым меня опасно было оставлять один на один в закрытой комнате (однажды такой опыт уже имел место…).
Дома, которые мы посещали, были похожи на наш – такие же красивые и благоустроенные. Там, как и у нас, имелись тяжёлые бархатные шторы, хрустальные люстры и ухоженные палисадники. Я долго думала, что так живут все, пока меня не пригласил на свой день рождения один мой одноклассник. Его семья всё ещё жила в землянке… Помню, как мне было невыносимо неудобно брать угощение со стола, врытого в землю, как я заливалась краской, когда мама товарища совала мне конфеты в кармашек…
А вот папины друзья, все бывшие офицеры-лётчики, повидали за время войны многое на немецких, чешских, румынских территориях и теперь хотели жить не хуже.
– Они вдруг говорят мне: «Оставайся с нами. Будешь жить в нашем замке и станешь нашим мужем», – рассказывал он в очередной раз историю о том, как в него влюбились три(!) сестры-баронессы в Румынии. – Я им говорю: «У меня уже есть две жены. Вот эта младшая», – и указываю на маму. А они только смеются в ответ: «Она же не баронесса!»
В этом месте папка обычно показывал фотографию трёх жутко красивых, ухоженных брюнеток. Она до сих пор хранится в родительском альбоме, доставшемся мне по наследству, так же как и другие фотографии всех наших друзей.
Вот статный красавец-лётчик в отставке Белоблоцкий с сыновьями двухметрового роста и красавицей женой. Это в их двухэтажном коттедже меня оставили отдохнуть в одной комнате с «наполеоном».
Вот хлебосольные Зборовские, в их доме я впервые увидела настоящие картины музейной ценности в золочёных рамах.
– Трофейные! – хозяин с гордостью показывал их гостям.
У нас в доме тоже была одна «трофейная» картина, гордо висевшая в «зале»: огромный лев чутко всматривался в прерию, охраняя свою львицу. Папа взял её из разрушенного немецкого замка. Эта картина оказывала на меня магическое действие и сопровождала папу до конца его дней.
А вот смотрят с фотографий Ульшины: дядя Петя, тётя Таня и их взрослый сын. Дядя Петя был военным моряком и служил на базе у берегов Японии. Дом его был полон японского шёлка, вышивок, экзотических восточных картин. Тётя Таня, черноокая красавица-брюнетка, бережно смахивала с них пыль с помощью каких-то удивительных перьев и сама казалась мне диковинной птицей из японской сказки.
А вот с их сыном у меня случилась очень странная история.
– Иди-ка сюда! – позвал он меня однажды и указал на свою комнату.
Парень он был видный, можно даже сказать, красавец, сильно походивший на мать. Он только что вернулся из армии, как и мой брат. Мне, второклашке, польстило такое внимание к моей особе, и я с любопытством вошла в его комнату. Рассматривая его коллекцию марок, я оказалась без всякой задней мысли в опасной близости от взрослого молодого человека. Он быстро наклонился ко мне и вдруг – о ужас! – поцеловал прямо в губы долгим, «взрослым» поцелуем! Такого испуга, отвращения и стыда я ещё никогда не испытывала! С ужасом вытирая губы, я выскочила в коридор и до конца визита боялась смотреть людям в глаза.
Кстати, если говорить о моем «половом» воспитании, оно было нулевым. Я почерпнула кое-какие сведения о взаимоотношениях полов из книг, но за ненужностью бессознательно уложила их в дальние ящики своего подсознания, где хранилась информация об окружающем мире. Скорее всего, действовал папин запрет: «Любовь и прочие глупости не для тебя. Ты калека! Тебе не о любви, а об учёбе надо думать!»
Естественно, в этом ракурсе я была неинтересна своим более подкованным одноклассницам и вообще прослыла полной дурой в вопросах пола. Девчонки из моего класса уже шептались о чём-то таинственном по углам и покрывались краской при приближении мальчиков, привлёкших их внимание. А я в это время, презрительно скривив губы в «печоринском» нигилизме, думала про себя, что жизнь довольно скучная штука. И всё-то я про неё знаю. Мне известно всё наперёд. Тоска, одним словом.
В окружающей среде между тем происходили интересные вещи. Наш дом начинал делиться. Сначала одна из дальних спален отпочковалась и превратилась в отдельную единицу жилья с кухонькой, прихожей и большой комнатой. Там поселилась семья смелянской тётки, решившая перебраться в наш город. Большой и уютный дом в Смеле, где когда-то во время войны познакомились мои папа и мама, был продан. Его выставили на продажу и сбыли с рук мгновенно, а новое жильё рядом с нами для тёти Даши и её родных искали долго. Именно поэтому было принято решение сделать самостоятельную пристройку, где они могли бы поселиться.
О, если бы мои родители знали, к каким последствиям приведёт это решение! Ах, если бы знали!
Прошло время, дом был куплен, и тётя, дядя и их семья обосновались на самом берегу Днепра. В том же году, зимой, мою красавицу кузину Милку умыкнул из родительского дома, увёз от строгого отца-старовера «бандит» Гришка – будущий бизнесмен, вошедший в антологию зарождающегося бизнеса на обломках коммунистического строя.
А наш отпочковавшийся «аппендикс» пустовал недолго – там поселилась семья папиной племянницы Сони с мужем Женей и дочкой Лизой. Я называла её тётей Соней в силу возраста (хотя она была мне двоюродной сестрой), а её мужа – дядей Женей. Они приехали, демобилизовавшись из Кустаная, где дядя служил в офицерском чине.
Как я любила их семью! До безумия. До маминой ревности. Я боготворила Соню! А она полюбила меня. Безгранично. До дочкиной ревности. На всю жизнь.
Кроме общего ребёнка – Лизы – в семье имелись две
