Очная ставка - Анна Клодзиньская

Моника смотрела на них с завистью, обидой, горечью. Поэтому телефонный звонок Казимежа подействовал на нее как сигнал трубы на кавалерийского коня. Она молниеносно переоделась, старательно накрасилась и через двадцать минут уже ехала на своей синей «вольво» в кафе.

Казимеж сидел в самом углу, в конце зала. Увидев ее, он встал, приветствуя улыбкой, которую она так хорошо знала. Моника заметила, что взгляды всех женщин обратились в его сторону. В одну минуту лицо ее прояснилось, казалось, она сбросила пятнадцать лет. При чем здесь возраст, ведь с ней снова был любимый, который ждал ее и теперь все свое внимание обратит только на нее.

— Ну, получила ты негативы снимков? — спросил Казимеж, когда она заняла место за столиком напротив него.

— Да. Через два дня после того, как я оставила деньги там, на Охоте[20]. В письме лежали шесть негативов, несколько фотографий и записка. — Она засмеялась, тогда содержание записки возмутило ее — теперь же показалось забавным.

— Что там было написано?

— «Дорогая пани Моника! Может быть, мы когда-нибудь увидимся, тогда я позволю себе поцеловать ваши ручки».

Казимеж нахмурил брови.

— Бессовестный негодяй! — зло прошипел он. — Надеюсь, больше он не даст о себе знать!

— А ты внес второй взнос?

— Да. Несколько дней назад мне пришло письмо. Он вновь требовал двадцать тысяч.

— И куда ты их отвез?

— Как и первый раз, положил под скамейкой в Вилянуве. Он изменил только час, так что я прибыл туда в полночь. Признаюсь тебе, пришлось преодолеть огромные трудности, чтобы собрать наличные. В конце концов… — Он замолчал, с грустной миной посмотрел на нее.

— Но, надеюсь, ты не украл! — засмеялась она. Его вид неожиданно развеселил ее.

— Будем считать, что нет, — признался он с заметным стеснением. — Взял из домашней кассы, которой распоряжается только Данута. Понимаешь, она там прячет деньги на закупки для бара. В кассе лежало более восьмидесяти тысяч. Я взял, конечно, только двадцать. Ключи… ну, в общем, я взял у нее ночью из сумки, когда она спала.

— Ты рисковал, — заметила она. — А что было бы, если бы она пересчитала кассу?

— Ничего. — Он пожал плечами. — Она знает, что у меня нет ключей от кассы, поэтому я вне подозрений. Мне удалось бы убедить ее, что она просто ошиблась в подсчетах.

— И она бы поверила?

— Думаю, да. А впрочем… — Он пренебрежительно махнул рукой. — В баре такие большие обороты. Что для нее значат какие-то пустяковые двадцать кусков? Чистый заработок нескольких дней.

— Ты не преувеличиваешь? — удивилась она.

— Нет. — Он вдруг помрачнел. — Моя жена богата, это у меня ничего нет. Самое большее, на что я могу рассчитывать, это на прибыль от посредничества при продаже земельного участка или дачи. Сейчас некоторые хотят быстро от них избавиться, потому что ревизоры идут по пятам, — засмеялся он с издевкой. — Ну так я выставляю им нужные счета задним числом, иногда многолетней давности. Знаешь, мне рассказывал знакомый каменщик, что его пригласили в особняк одного высокопоставленного лица тщательно заделать всю мраморную облицовку, панели и прочие украшения. Стены должны были стать совершенно голыми. Но ты мне не рассказала, где достала деньги? Продала что-нибудь?

— Да, — призналась она с неохотой. — У меня дома нашлись две золотые двадцатидолларовые монеты, царский золотой и дукат.

Он посмотрел на нее, его голубые глаза округлились от удивления.

— И сколько тебе за это дали?

— Порядочно. Сто двадцать тысяч, — ответила она с гордостью.

Казимеж разразился столь громким хохотом, что даже посетители за столиками обернулись. Он долго не мог успокоиться, наконец вытер слезы, выступившие на глазах, провел ласково ладонью по ее лицу и сказал:

— Мое наивное, глупое дитя! Почему ты не посоветовалась со мной, прежде, чем отправиться к какому-то там спекулянту, проще говоря, жулику?

— Как это жулику? — нахохлилась она. — Это мой знакомый ювелир, он не мог меня обмануть!

— Но, дитя, тем не менее он страшно надул тебя! Воспользовался твоим полным незнанием нынешней стоимости монет. Знаешь ли ты, что за одну золотую двадцатидолларовую монету сейчас можно получить двести двадцать, даже двести тридцать тысяч? За одну! А ты продала ему две. И еще царскую монету и дукат. Он должен был дать тебе за это, как показывают простые подсчеты, более полумиллиона!

Ей сделалось нехорошо. Взяв дрожащей рукой чашку кофе, она отпила глоток и вытерла вспотевшее лицо.

— Но это невозможно! — пробормотала она.

— Значит, возможно, — возразил он грубо. — Если имеешь дело с полной идиоткой, то на ней можно заработать кругленькую сумму. Эх, Моника… Ты потеряла большие деньги. Почему не позвонила мне? Скажи, по крайней мере, кто это?

— Я завтра поеду к нему, — решила она. — Ему придется заплатить мне столько, сколько положено.

— Поедем вместе. Встретимся в половине одиннадцатого. Здесь, в этом кафе. Я помогу тебе.

На следующий день в начале двенадцатого синяя «вольво» остановилась у небольшой ювелирной мастерской в Воле[21].

— Это здесь? — спросил Казимеж, рассматривая более чем скромную, замызганную витрину. — Жалкое заведение.

Они вошли в помещение. Владелец был один. Он сидел за столом, загроможденным инструментами. Увидев вошедших, ювелир поднял голову и вежливо произнес:

— Слушаю вас.

— Вы не узнаете меня? — удивилась Моника.

— Извините, но… — Он некоторое время смотрел на женщину, потом с сожалением тряхнул головой. — Вы что-то отдали в починку?

— Но, пан Владек! Что за шутки? — Она стала терять терпение. — Мы ведь знакомы год, даже больше!

Казимеж решил, что ему пора вмешаться.

— Недавно вы купили у этой пани две двадцатидолларовые монеты, царский золотой и дукат, — произнес он резким тоном. — И заплатили ей за все сто двадцать тысяч, хотя прекрасно знаете…

— Послушайте, вы несете какую-то несусветную чепуху! — Ювелир поднялся и занял место тут же, у прилавка. — Может быть, не стану отрицать, когда-то я имел удовольствие познакомиться с этой особой. Но я не покупал у нее ни недавно, ни давно вообще никаких золотых монет. Я не занимаюсь такими делами. У меня нет возможности платить сотни тысяч злотых. Вы ошиблись адресом.

Казимеж, нахмурив брови, водил глазами по лицам Моники и ювелира. Он несколько потерял уверенность в себе.

— Послушай, может, ты действительно перепутала мастерскую? — спросил он вполголоса.

— Как же! — возразила она раздраженно. — Я прекрасно помню, кому и что продала. И этот жулик, этот…

— Извините! — Ювелир повысил голос. — Я не позволю оскорблять себя! Вызову милицию, пусть она этим делом займется. Я потребую немедленно произвести обыск как в мастерской, так и в квартире. Никаких золотых монет у меня не найдут, потому что там их никогда и не было. Так что до свидания, господа!

Он вышел из-за прилавка, широко распахнул двери и многозначительным жестом предложил посетителям удалиться.

— Кто-нибудь был свидетелем продажи? — спросил Казимеж, озабоченно глядя на Монику.

— Нет.

— Расписки тоже нет?

— Ты что, шутишь? В таких делах квитанции не выдаются.

— Ну, моя дорогая… Придется нам убраться ни с чем. Продала ты монеты или нет — тут уже ничего не сделаешь.

Ювелир на прощание насмешливо взглянул на посетителей и захлопнул дверь. Некоторое время они стояли у машины, все еще находясь в нерешительности.

— Твой муж знает о том, что вы знакомы? Мог бы он, если понадобится, засвидетельствовать, что у тебя были такие монеты?

Моника пришла в ужас: ведь она не сказала Казимежу, кому они на самом деле принадлежали.

— Ни за что на свете! — воскликнула она. — Яцек не должен ни о чем знать. Ни о монетах, ни о ювелире.

Какое-то время он смотрел на нее, скривив губы, потом сказал с иронией:

— Признайся, это был твой любовник?

— Тогда я еще не знала тебя, — пролепетала она неохотно.

— А монеты ты похитила у мужа?

Она отвернулась, чтобы он не смог увидеть ее лица, вскочила в машину и резко рванула с места. Казимеж так и остался стоять на тротуаре, все еще злобно ухмыляясь.

Скупщик краденого ждал. Человек, с которым они условились встретиться, вообще не подводил, но никогда не было известно, удастся ли кража. Что правда, то правда, этот рыжий пронырливый воришка забирался в квартиры, закрытые на самые надежные замки, проскальзывал, словно мышь через нору в полу. Обращали на себя внимание его изящные, женственные руки с длинными пальцами, на которые он надевал тонкие перчатки. Среди воров он был известен под кличкой Оператор, и скупщик временами ловил себя на мысли, что если бы этого человека когда-то направили на путь иной, то, может статься, из него вышел бы замечательный хирург.