Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3 - Николай Романецкий

Хьюго пожал плечами. Месяц назад он обнаружил дома на полке два стоявших неподалеку один от другого экземпляра «Эпохи потрясений» Гринспена. Книгу он купил в феврале в магазине Хассе на Седьмой Северной улице, когда шел пешком из только что открывшегося нового здания библиотеки.

А второй экземпляр… Подумав, Хьюго решил тогда, что купил его позже, забыв о том, что уже приобретал книгу. Где купил — он не помнил, но память странная штука, порой забываешь даже то, что произошло час назад.

— Да, — сказал Хьюго, — случалось. Всего не упомнишь.

— Вот-вот! — подхватил Аллен. — Все ссылаются на забывчивость. Между тем, квантовая физика пытается объяснить такие явления существованием множества почти одинаковых миров, которые время от времени, когда возникают соответствующие условия, склеиваются друг с другом. Я не сторонник этой идеи, она нарушает принцип Оккама, а это основа науки. Но многие, в том числе известные физики, такие, как Гелл-Манн, Уилер, Вайнберг… эти имена вряд ли вам известны…

Конечно. Он ведь библиотекарь, а не физик.

— «Кварки и ягуар» Гелл-Мана, «Дом во Вселенной» Уилера, «Слава и террор» Вайнберга, — назвал Хьюго.

— О… Простите, вы не физик, да, но вы библиотекарь. Короче, эту гипотезу тоже нельзя сбрасывать со счетов. Правда, она не объясняет, почему книга так стремительно эволюционировала.

— Никакая гипотеза не объяснит этого, — голос Марии прозвучал неожиданно и звонко, мужчины обернулись, — потому что книга — дар Божий.

Она встала.

— Хью, — сказала Мария. — Я устала. Я пойду, иначе упаду со стула. Вы оба не понимаете. Вы пытаетесь объяснить и путаетесь в противоречиях.

— Подожди, я…

Хьюго переводил взгляд с Марии на ректора — он хотел доспорить, он впервые встретил такого заинтересованного, эрудированного собеседника. Оппонента. Вдвоем они могли бы разобраться.

— Мисс Барбьери права, — Аллен вышел из-за стола. — Отдохните, а утром мы проведем эксперимент, о котором договорились. И продолжим разговор. Хочу еще сказать: на очередном заседании попечительского совета я попрошу ввести должность главного библиографа-консультанта — у нас есть на это деньги — и предложу вашу кандидатуру. Лиз меня поддержит, а остальные, конечно, не станут возражать. Спокойной ночи, библиотекарь. Спокойной ночи, синьорина.

Хьюго протянул руку за стопкой черных листов.

— Вы можете оставить… — начал Аллен, но Хьюго запихнул бумагу в рюкзачок, взял Марию под руку и направился к двери.

Они шли по коридору, и в одной из комнат Хьюго увидел женщину, сидевшую в кресле под торшером и читавшую то ли журнал, то ли большую книгу в мягкой обложке. Миссис Аллен подняла голову и едва заметно улыбнулась — Хьюго не был уверен, что улыбка предназначалась ему. Скорее всего — Марии.

На секунду он замедлил шаг. Может, все-таки предупредить миссис Аллен о том, что однажды вечером на выезде с бульвара Альбрехта… Жизнь ее станет кошмаром ожидания, если она поверит.

Нет.

Ректор проводил их до входной двери и, когда Хьюго поворачивал ручку, спросил:

— Глобальное потепление так и будет продолжаться, пока не уничтожит человечество?

— Нет, — ответил Хьюго, не задумываясь. — Все закончится благополучно. Уровень океана поднимется на два с половиной сантиметра, береговая часть африканских стран будет затоплена. А потом начнется похолодание, новый ледниковый период.

— Когда? — спросил Аллен. Он стоял, сложив на груди руки, и вопросы задавал жестким тоном, как следователь в полиции.

Хьюго молчал. Что-то удерживало его от того, чтобы произнести вслух два-три слова. Он хотел сказать. И не мог.

— Когда закончится глобальное потепление? — голос Аллена стал еще более жестким, даже грубым, будто доброго следователя на допросе сменил злой. — При жизни нашего поколения? При наших детях?

— Не… могу сказать…

— Не знаете или не можете сказать?

— Сказать… не могу.

Ректор кивнул.

— Простите, — сказал он, — что я так… Теперь вы понимаете, что произошло с книгой?

Хьюго знал. Он знал еще тогда, когда бумага только начала темнеть. Это было смутное ощущение, беспокойство, которому он находил объяснения, не сопоставимые с реальностью. Он знал, но не знал, что знает. Чувствовал, но не понимал своих ощущений. Вопрос ректора выбросил из подсознания ответ, как выбрасывает жетон автомат при нажатии на нужную кнопку.

Взявшись за руки, они шли по улице, оставив машину возле дома Алленов. Когда проходили мимо спрятавшегося в ночной темноте мусорного бака, Хьюго остановился.

— Что? — спросила Мария. — Ты что-то вспомнил?

Хьюго достал из рюкзака стопку бумаги и, взвесив на руке, размахнулся.

— Хью! — вскрикнула Мария.

Черные страницы разворачивались и шелестели в полете.

— Хью! — кричала Мария.

Невидимая в темноте бывшая книга шлепнулась обо что-то и осталась в прошлом.

— Хью… — шепот был почти не слышен.

— Теперь мы уже не найдем это место, — сказала Мария, когда они прошли несколько кварталов, всякий раз сворачивая то направо, то налево.

— Не найдем, — согласился Хьюго.

— Где мы? — спросила Мария. — Я плохо знаю город.

Впереди сверкала реклама супермаркета «Дэнни», слева и справа уходила в темную даль улица, название которой светилось на указателе: «Южная Элм-стрит».

— Ты знаешь, где мы?

Хьюго кивнул.

Когда они пришли домой, небо на востоке было серым. Две темные фигуры на фоне светлевшего окна застыли посреди комнаты, прижавшись друг к другу. Целовались? Может быть. Что-то говорили? Возможно. Молча смотрели в глаза? Скорее всего.

Когда взошло солнце, Мария поймала отражение в глазах Хьюго и, ослепленная, поняла, как мало ей нужно для счастья.

— Мы будем счаст… — начала она, и Хьюго не позволил ей договорить, закрыв рот поцелуем.

— Ты не хочешь сказать или не знаешь? — спросила Мария много времени спустя, когда все мысленные клятвы были даны и повторены многократно.

Хьюго гладил ее безнадежно своевольные волосы. Мария не стала повторять вопрос — ей было слишком хорошо сейчас, чтобы думать о далеком будущем, а в ближнем она была уверена.

— Хью, — спросила Мария, — ты знаешь все, что будет с людьми? С миром? До конца времен?

— Может быть, — Хьюго был сосредоточен, он хотел ответить правильно, так, как чувствовал. — Я знаю, когда меня спрашивают. Или когда сам спрашиваю себя. Но вопрос нужно правильно задать — тогда я вижу ответ, будто надпись на белой стене.

— На языке Бога?

— По-английски, конечно.

— Как Моисей, с которым Бог говорил на своем языке, а пророк слышал арамейский?

Хьюго покачал головой. Он не ощущал себя пророком, хотя и понимал, что переполнен не известными ему знаниями.

— Я библиотекарь, — сказал он. — И ничего больше. Книги будущего стоят на полках в моей памяти, но, чтобы вспомнить, я должен снять с полки нужную книгу, поднести к внутреннему взгляду и прочитать написанное.

— А когда ты… Когда…

Хьюго понял.

— Книгу смогут читать наши дети, — сказал он.

— Наши… Ты уверен, что…

Хьюго поцеловал Марию в губы, вопрос так и не был задан.

— Я голоден, как сто Пантагрюэлей, — объявил Хьюго. — И выпил бы миллион чашек кофе, как Гаргантюа.

— Скажи, — спросила Мария, когда они сидели на диване перед журнальным столиком, жевали бутерброды и запивали горьким, как счастье, кофе, — если в твоей библиотеке есть все, то ты можешь ответить: почему Бог именно тебе и именно сейчас послал свою книгу.

— Бог? — с сомнением произнес Хьюго. — Не думаю. Это была библиотечная книга, верно? Из той библиотеки, которая…

Он замолчал.

— Я поняла, — Марии не нужно было объяснять, ей казалось, что всякий раз, когда она смотрит Хьюго в глаза, на нее снисходит благодать, к ней приходит вдохновение, что-то взрывается в ее душе и, расплескивая, приносит понимание единственного для нее человека.

— Вселенная, — произнес Хьюго, глядя в глаза Марии и вглядываясь в себя, — некоторые называют ее Библиотекой — состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей…

— Библиотека, — подхватила Мария, — это шар, точный центр которого находится в одном из шестигранников, а поверхность — недосягаема. На каждой из стен каждого шестигранника находится пять полок, на каждой полке — тридцать две книги одного формата, в каждой книге четыреста страниц, на каждой странице сорок строчек, в каждой строке около восьмидесяти букв черного цвета.[4]

— В каждой книге, — поправил Хьюго, — пятьсот пятьдесят три страницы, на каждой странице девятнадцать строк, в каждой строке по двадцать девять букв. Черного цвета, да.