Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3 - Николай Романецкий

— Как вскрылся!? — авторитет вскинулся на нарах. — Когда?

— Только что. Амбалу до сортира приспичило. Глядит, а Вяхирь там на полу остывает. Вены на обеих руках порезаны. И на шее, где сонная артерия. В кулаке перо. Кровищи натекло, мать-перемать. Тогда Амбал…

— Амбал, говоришь? — прервал Девятку авторитет. — Где он сейчас?

— Так к куму забрали. Там, в сортире, хипеш был вокруг Вяхиря. Сам кум и прискакал вместе с лепилой. Кто, мол, говорит, обнаружил? Ну, вот Амбала и прихватили, теперь, небось, в кумовской с ним базар-вокзал.

— А ну, выйдем, — велел Мишаня. — Проветримся.

Снаружи, в утренних вязких сумерках, закурили, постояли с минуту молча.

— Царствие небесное, — помянул авторитет покойного Вяхиря. — Ну, а про Амбала что можешь сказать?

— Да ничего. То же, что и все. Бугаина здоровый.

— А вот ты как меркуешь, почему такой бык у меня в сявках? Ему пристало мазу по бараку держать, а он пятки чешет.

— Так статья же у него, — растерянно сказал Девятка. — Сто тридцать вторая — изнасилование малолетней. С такой статьёй или в сявки, или в петухи. Ему пофартило ещё, что ты его пригрел, до себя приблизил.

— Пофартило, говоришь? А где Амбал был, когда Скокаря в шизо уработали?

— Не знаю, — признался Девятка. — Но можно узнать. Ты что же, думаешь, это Амбал? Неужто он? Но почему тогда Вяхиря?

— Почему?.. А вот знаешь, почему я в авторитете, а ты у меня в пристяжи, а не наоборот? — вопросом на вопрос ответил Мишаня.

— Ты пахан, на тебе дела.

— Нет, не поэтому, деловых на зоне хватает. А в авторитете я потому, что мозгой шурупить умею. Вяхирь ведь в несознанке был, на зону угодил по совокупности косвенных. И молчал всё время, даже мне его дела неизвестны. А вчера про инкассаторов языком болтанул, помнишь? А Амбал слышал. Вот и заделал его. И в сортире как бы случайно оказался. Я давно уже к Амбалу приглядываюсь. По мне — тихарёк он, больше некому.

— Так что же, будем его кончать?

— Повременим пока. Но ты деловым шепни. Пускай берут Амбала в клещи. Так, чтобы каждый его шаг, каждый вздох чтобы был мне известен.

— Героя романа Катерпиллера звали Альхр, — продолжил рассказ Трепло на следующий вечер. — Ему дали имя в честь планеты. Ещё в младенчестве тесты выявили у него антисоциальные наклонности. Причём коэффициент опасности для общества у Альхра оказался чрезвычайно высоким. Альхейские специалисты говорили, что подобные ему рождаются раз в несколько тысяч местных лет. За всю историю таких было наперечёт, и каждый оставил след по себе.

— Какой след? — насмешливо спросил Девятка. — Сотню жмуриков за горбом?

— Нет, не сотню. Гораздо больше. Этим альхейцам были подвластны великие дела. Их не сдерживала мораль, не ограничивала неспособность к насилию. Они вершили то, на что их соотечественники были неспособны, — меняли ход истории отсталых цивилизаций. Как и прочие альхейцы, они свободно перемещались во времени и пространстве. Как и прочие, были способны менять обличье и обладали феноменальной регенеративной способностью — уничтожить альхейца чрезвычайно сложно, он останется в живых, даже будучи в эпицентре ядерного взрыва средней мощности. Как у прочих, чувство социальной справедливости было развито в них абсолютно. Однако в отличие от всех остальных они были способны убивать. Свергать тиранов, устранять террористов, умерщвлять насильников и убийц.

— Ловко, — сказал Амбал. — Мне бы так, я бы таких делов натворил.

— Тебе грех жаловаться, — Мишаня, прищурившись, заглянул Амбалу в глаза. — Ты и так натворил. Четыре малолетки на тебе, куда там до тебя этому, как его, супермену… Ладно, вы побазарьте тут без меня. Девятка, а ну, выйдем на воздух.

— Пахан, зачем ты про малолеток сказал? — сунулся к авторитету Девятка, едва они оказались снаружи. — Не по понятиям ведь про чужие дела на людях.

— А ты что же, не въезжаешь, зачем?

— Нет, клянусь.

— Ну и ладно. Ты вот что. Иди, разыщи шныря, скажи, что я велел. Пускай, кровь из носу, найдёт Жорку-библиотекаря. Где хочет пусть сыщет. Хоть с бабы его снимет, хоть из гроба вытащит. И пускай Жорка сей момент до своей библиотеки шустрит. И не позже чем через час придёт ко мне и всё обскажет.

— Что обскажет-то, пахан?

— А то, есть ли такой писака Дэн, как его… Катерпиллер. Хотя я мазу могу поставить, что такого и нет вовсе. Но если вдруг есть — на всё, что тот нахреначил, пускай Жорка мухой составит список. По названиям. И волочёт этот список ко мне. Всё понял?

Мишаня бежал из лагеря в ту же ночь, воспользовавшись суматохой, образовавшейся после того, как зарезали Амбала. Нырнул под колючку. Петляя под выстрелами с вышек, прорвался через контрольную полосу и вломился в тайгу. Сутки, не давая себе передышки, отчаянно пёр на юг, уходя от преследующего по пятам собачьего брёха. Вышел, наконец, к реке, из последних сил одолел её вплавь. Ещё часа полтора трудно отползал от берега в чащобу — идти он был уже не способен.

Мишаня позволил себе забыться коротким сном, лишь удостоверившись, что лай за спиной стих, а значит, на берегу псы потеряли след. Через пару часов он заставил себя подняться и ещё полдня, стиснув зубы от усталости и боли, упорно хромал на юг.

Альхеец настиг его на закате. Возник перед авторитетом ниоткуда, из воздуха, и коротким ударом свалил на землю.

— Я знал, что ты меня достанешь, — утерев со рта кровь, проговорил Мишаня. — Может, дашь уйти, а? Проси, что хочешь. Деньги, связи — всё отдам.

— Такие, как ты, не должны жить, — сказал альхеец, — их следует уничтожать. Путь к добру вымощен костями, знай это. И замешан он на крови.

Мишаня, собрав всё, что в нём ещё оставалось, поднялся. Кем-кем, а трусом он никогда не был.

— «Вымощен костями», — передразнил он альхейца. — «Следует уничтожать». Дерьмо этому цена, Альхр, или как там тебя. Ты — такой же, как я. Ты убиваешь просто потому, что тебе это нравится. И для того, чтобы твои грёбаные земляки перед тобой прогибались. Херой, мать твою.

— Ты прав, я амбициозен и хочу, чтобы потомки меня помнили. Им будет за что — ваша цивилизация погрязла во лжи, коррупции и насилии. Я это исправлю.

— Дешёвка ты, — сказал авторитет презрительно и сплюнул на землю. — Недаром тебе на зоне позорную кликуху повесили. Трепло — ты трепло и есть — пустобрёх. Цивилизацию он исправит, баклан. Замочив для этого десяток несчастных зеков.

— У меня больше нет на тебя времени, — Альхр шагнул вперёд. — Ты ничего не понял. Думаешь, мне легко убивать? Я переступаю через своё естество каждый раз, когда вынужден сделать это. Но мне предстоит убивать, и много. Поэтому сейчас я лишь тренируюсь. На таких, как ты, на мерзавцах, которых не так жалко. Я пока всего лишь прохожу практику.

Мишаня посмотрел на Альхра в упор.

— Которых не жалко, значит, — сказал он. — Знаешь что, фуцан. Я — дерьмо. Ты прав, таких, как я, надо уничтожать. Но таких, как ты, практикантов… Будь моя воля, я бы зарезался, удавился бы, вспорол себе брюхо. Только за то, чтобы такая сволочь, как ты, никогда не родилась. По сравнению с тобой я…

Мишаня не успел закончить фразы. Инопланетянин сделал едва заметное движение, и авторитет умер прежде, чем его тело коснулось земли.

Альхр с минуту постоял, опустив голову и скрестив на груди руки. Затем плавно повернулся и растворился в вечерних сумерках.

«Только за то, чтобы такая сволочь, как ты, никогда не родилась, — бились у него в виске последние слова покойного. — Сволочь. Никогда не родилась. Сволочь. Никогда…»

ДАРЬЯ БЕЛОМОИНА

Память

Рассказ

Без меня в доме завелся непарный носкоед. Муж по утрам никак не может найти носки.

— Возьми вон тот в углу и этот на стуле, — говорю я. — У них хотя бы дырки симметричные.

— Я опаздываю, — сердится он, — лучше бы помогла.

Я улыбаюсь и развожу руками.

— Поищи в комоде поглубже. Может, еще те остались, которые я…

— Больше месяца прошло, Стаска, — грустно говорит он. — Какое там…

Но все-таки поискал, все-таки нашел.

— Я еще полезна, видишь.

— Стаска, родная. Пойду уже, — он прыгает на одной ноге в прихожую, надевая носок, я иду за ним. Мальчишка мальчишкой. — Ты только не уходи без меня, ладно?

— Я родителей сегодня навещу.

— Иди. Только не уходи совсем. Я люблю тебя.

Улыбаюсь.

— Что-то ты часто повторять это стал. Не уйду.

— Не уходи. Я буду о тебе думать. Ну, давай, закрывайся.

— Эй-эй!

— Извини. — Хлопнул себя по лбу. — Да, я сам закроюсь.

Ушел. Родной мой.

Днем мама сказала то же:

— Ты только не уходи.

— Не уйду, — смеюсь я. — Заладили!..

Мама смотрит мне в лицо:

— Какая ты красивая у меня! Только бледная.

— Ну, загорелой я уже не буду, мам. — Я тянусь к кружке, промахиваюсь, снова смеюсь. — Ох уж эта привычка чаевничать! Неискоренимо. Мама, ты мне, что ли, пирог отрезаешь? Мне не надо. Я на диете.