Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3 - Николай Романецкий

Все встали. Серебристое жюри выстроилось в центре круга. Прежняя красивая женщина вышла вперед и заговорила.

— Итак, дорогие юные дарования, отборочный тур конкурса подошел к концу…

(Тим услышал, как чей-то папа у него за спиной тихо хрюкнул.)

Клоуны, как по команде, закричали и захлопали. Тим, его мама и все остальные сделали то же самое.

Женщина продолжила, когда все стихло.

— Должна вам сказать, дорогие мои, и уважаемое жюри меня поддержит, — говоря это, она поиграла глазами вправо и влево в адрес стоящих в ряду мужчин, на что те кокетливо заулыбались, — вы нас просто ошеломили! Это ни на что не похоже! Если так пойдет дальше, то президента страны мы будем выбирать из людей вашего возраста.

Тут надо было всем расхохотаться, что и случилось. Но женщина быстренько подняла руку:

— Да-да! Выбирать из вас двух лучших было все равно, что… — видимо, это был экспромт, и в нем она запуталась, — в общем, вы меня и так понимаете.

Снова смех. Женщина тоже рассмеялась.

— Мы чуть было не передрались между собой! Но… — она снова остановила хохот, — конкурс есть конкурс! И как в любом конкурсе, среди самых удивительных и замечательных есть и победители! — эту фразу она произнесла без запинки — наверняка это не было экспромтом.

Она сделала паузу. Все стихли.

— И поэтому… — снова пауза, — я обязана назвать тех, — чудный глубокий вздох, — кто поедет на следующий тур! Вот эти двое!

Вновь загремел и загудел гимн конкурса.

— Номер… пятнадцать…

Клоуны заскакали по залу, и из репродукторов понеслась фонограмма шума радости немножко раньше, чем конкурсанты и их родители успели что-то сообразить. Когда Тим понял, что случилось, он посмотрел на маму и удивился. Она вся съежилась, как будто испугалась.

— Ма?!..

Мама посмотрела не то чтобы на Тима, но на то место, откуда раздался его голос.

— Ма, — повторил Тим. — Чего ты все время такая?.. Мы же выиграли…

— Не «чего», а «почему», — мама поправила его машинально. — Я не могу думать сейчас… потом. — Ей казалось, что другие родители сделают ей темную. В то же время она еще не поняла, что случилось. Но удивлялась тому, что победа не произвела на нее того впечатления, которого она ждала.

Они с Тимом даже не расслышали, как назвали второе имя. Это была девочка. Она, не дожидаясь Тима, сразу потопала в круг. Мама Тима опомнилась и тоже подтолкнула его к кругу.

Он пошел в сопровождении глаза телекамеры, раздумывая: «Как они там выбирали? Чем это я лучше других?» Кто «они», его не интересовало — просто какие-то «они». Всякие «они», а не только те, что были в креслах.

Они с девочкой стояли в центре зала, и уже не одна, а четыре телекамеры плавали вокруг них, и Тиму казалось, что черные глаза камер моргают. Тим покосился на стены, догадываясь, что он там увидит, но всё равно к жути того, что увидел, оказался не готов. Огромные, неправдоподобные лица — числом четыре — были лицами Тима. Но он себя не узнавал. Это был не он, а какой-то ужас, принявший вид, похожий на него. Потом появились лица девочки. Со стен он перевел взгляд на физиономию соседки и заметил две вещи. Первая, что она удивилась своим изображениям ничуть не меньше, чем он, вторая — она изо всех сил не подавала вида, что трусит. Темные завитые кудряшки… Он заметил, что девочка не привыкла к своему пестренькому платью и банту. Все было на ней очень ровно, а потому казалось, что глупо. Костюм был глупее девчонки. Все было здорово и неправда.

Девочка повернула голову к Тиму, кое-что заметила и кое-что поняла. Она натянула носик, закусила губу и даже чуть притопнула ногой. В общем, как могла, выразила досаду.

Пока у них с Тимом проходила эта своя маленькая жизнь, вокруг галдела и пестрела жизнь чуть побольше — величиной с зал. Произносили речи какие-то важные люди. Кому-то давали подарки. Кое-что перепало и Тиму с девочкой, ее звали Мила. По залу продолжали мотаться уставшие и поэтому слегка придурковатые клоуны. Камеры летали, ряды редели, экраны пугали тех несчастных, которые попадали в фокус. Потом загремела музыка, и Тим почувствовал, что пора находить маму и мотать отсюда. Подарок его разочаровал: огромный медведь был для девчонок. Серый во дворе поднимет его на смех. Девчонке почему-то сунули поезд. Она разглядывала подарок и криво улыбалась.

Тим подмигнул ей и показал глазами на медведя. Она кивнула. И как раз вовремя. Музыка грянула еще громче. Это значило, что все уже напоздравлялись и напраздновались и пора заканчивать. Откуда-то сверху посыпались груды разноцветных воздушных шаров, некоторые из которых были с носиками и в очках. Клоуны как будто проснулись и заскакали в общем синхронном клоунском танце. Но каждый — там, где был, к удивлению тех, кто стоял рядом. Из-за этого все приняло вид какой-то ненормальной вакханалии.

В это время Тима и Милу впихнули вместе с родителями, поездами и медведями в машину у выхода и повезли по домам.

Сидя на заднем сидении, ребята наконец-то перевели дух и махнулись подарками. Они еще о чем-то болтали. Тиму наконец-то стало весело и тепло. Они договорились все время выигрывать, чтобы снова увидеться. Тим записал на какой-то картонке для Милы свой телефон, вылез с мамой у своего подъезда, помахал девочке рукой и больше ее не видел.

А дальше дни понеслись, как в кино.

Его куда-то увозили и откуда-то привозили. Перед ним прыгали клоуны, зверюшки, женщины и мужчины в ползунках и слюнявчиках, телекамеры, фотокамеры, мячики, шарики, мультфильмы, глупые и не очень глупые вопросы, не совсем вопросы под названием «тесты» — очень глупые, на его взгляд, задачки, на решение которых давали время или совсем не давали времени. Рядом с ним всегда были такие же, как он, дети. Уставшие, но улыбающиеся, потому что рядом были их родители. Потом появились еще взрослые, кроме родителей. Их роль Тим совсем не понимал, да и не старался понять.

Рядом были его мама и папа. Но они были как бы не так нужны, как раньше, до игры. Нет, они были необходимы. И не меньше, а именно «не так». Было странно. Потому что кто бы ни пропадал, вместо них всегда оставалось действие — Игра.

Детей заставляли читать стихи, разыгрывать сценки, петь песенки. Кажется, он побеждал. Во всяком случае, он уже привык, что в конце какого-нибудь конкурса называли его имя.

Они часто куда-то летали, возвращались, опять летали. Он невзлюбил самолет с первого раза, с первого конкурса, на который нужно было лететь из города. Еще он думал о маме, о том, что чем быстрее все кончится, тем быстрее она успокоится. А пока было наоборот. Чем больше было всяких побед, тем больше она нервничала.

Однажды в какой-то гостинице она устроила истерику полной женщине из организаторов. Мама шумела, обвиняла кого-то в гнусностях. Потом кинулась собирать вещи — свои и Тима. Женщина все время молчала. Она наблюдала за мамой — недолго, потом вышла.

Мамина истерика ничем не закончилась. Они, конечно, никуда не уехали. Но сказки на ночь Тиму стали с длинными паузами и забывчивыми героями.

Прошло всего три месяца с начала всей кутерьмы, но Тим уже не чувствовал времени. Мир вокруг изменил вкус, запах и цвет и превратился в две вещи — тишину и ее отсутствие. Фейерверк игр и конкурсов был как бы самодостаточным. Как карнавал он был интересен самому себе, и его мало интересовали участники. Тим ждал тишины.

Им с мамой объявили, что он вышел в финал. Для Тима эта новость не имела лица. Когда он уснул, слова приснились ему в виде компьютерной песенки, под которую танцевали зверюшки, перекидываясь головками. Утром он проснулся с головной болью.

Финал должен был состояться через две недели.

Финал

Тим догадывался о том, что Игра наделала шума и вообще проводилась с помпой и вкусом.

Финал, например, проходил на не самом дешевом детском курорте, а детей с родителями поселили в отдельных домиках.

Море было теплым, народ улыбчивым, до конкурса оставалось еще семь дней. Что еще надо?

Перед конкурсом маму, папу и его привели в большой зал, где родителей попросили торжественно подписать разные бумаги в красивых пурпурных папках. Родители уже читали то, что должны были подписать. Тим тоже знал, что там. Где-то за месяц отец сказал ему, что после конкурса, если он, конечно, хочет, он будет учиться с другими детьми в специальной школе «для одаренных», как он сказал. А когда Тим спросил, при чем тут его хотение, выяснилось самое интересное: школа — интернат, и он уедет далеко от родителей.

— А когда я буду вас видеть? — спросил Тим. Тут же все понял и испугался. — Не хочу.

Отец помолчал.

— Ну, ты подумай, — сказал он, тронул его за плечо и вышел из комнаты.

Тим понял, что его родители этого хотят. Не понял только одного: почему? Потом были разные разговоры о перспективах, о будущем, но какое ему было до этого дело? Помнится, он вызвал панику, когда спросил: