Другие из нас. Восхождение восточноевропейских евреев Америки - Стивен Бирмингем

Хотя некоторые из тех, кто мог себе это позволить, преодолевали некоторые из этих расстояний на поезде, большинство преодолевало долгие километры пешком, причем эти переходы часто были связаны с переплыванием пограничных рек и неизбежными столкновениями с патрулями, которые неплохо наживались на судьбе беженцев. В течение нескольких недель перед отъездом молодые еврейские мужчины и женщины не только копили деньги, но и тренировались в ходьбе на длинные дистанции, чтобы закалить свой организм к предстоящим испытаниям.

По прибытии в европейские портовые города беженцев ждала еще большая неразбериха. Длинные очереди людей по несколько дней стояли у причала, чтобы попасть на погрузочные суда, но в итоге им говорили, что свободных мест нет. В Бремене, Гамбурге, Роттердаме и Амстердаме тысячи людей спали, сгрудившись в дверных проемах, на улицах, в парках, на вокзалах и в общественных туалетах. Днем большинство ожидающих пытались найти подработку, а некоторые — но их было на удивление мало — прибегали к попрошайничеству. Ежедневно сигналы менялись. Одной еврейской группе, добравшейся из Амстердама в Лондон, иммиграционный чиновник сказал, что «комитет» им поможет. Но когда они прибыли по адресу, указанному комитетом, им сообщили, что комитет прекратил свое существование. Постоянно возникали бюрократические проволочки. Одного молодого человека, эмигрировавшего из Литвы в 1882 году, когда ему было уже за тридцать, звали Харрис Рубин. Он рассказал такую историю: После нескольких недель ожидания в различных очередях он, наконец, получил драгоценную бумагу — билет для проезда на ожидающем его судне. Но когда он пришел на пристань и предъявил свои документы пассажирскому агенту, ему было грубо сказано, что поскольку он путешествует один, оставив жену и детей, он не может попасть на борт. Принимали только тех, кто путешествует семьями. Однако через несколько дней, увидев, что судно еще не отошло, Рубин решил повторить попытку. С тревогой он понял, что ему придется столкнуться с тем же пассажирским агентом. Но на этот раз он просто пропустил его на борт.

Дальше были суровые условия плавания в купе, которое стоило от двадцати до двадцати четырех долларов, в зависимости от корыстолюбия владельца судна, и длилось от четырех до шести недель, в зависимости от погоды. Мужчины и женщины были разделены по половому признаку в двух больших помещениях, похожих на трюм, с койками, расположенными ниже ватерлинии. Койки были узкими и короткими, стояли ярусами на расстоянии около двух футов друг от друга и были сделаны из дерева. Ни матрасов, ни одеял, ни, тем более, простыней не было. Подушкой служил мешок с вещами, а поскольку вещи состояли из кастрюль, сковородок и, возможно, лишней пары обуви, то подушка обычно была комковатой. Один туалет обслуживал до пятисот человек, и разрешалось ли выходить на палубу подышать воздухом и как часто, зависело от произвола корабельных офицеров.

На борту судна, поскольку большинство пассажиров, находившихся в рулевом отделении, никогда не сталкивались с океанскими путешествиями, морская болезнь была эпидемией, и санитарные условия во многом зависели от самих пассажиров. Однако, как правило, питание было обильным — ни один капитан не хотел, чтобы в его манифесте появлялись сообщения о смертях в море, — хотя и не очень аппетитным. Типичное ежедневное меню состояло из хлеба, масла, соленой сельди, пирога и картофеля в кожуре. Но даже те, кто чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы есть, не желали притрагиваться к пище, которая, как их уверяли, была кошерной, но которую, как они подозревали — и не без оснований, — таковой не являлась.

Неудивительно, что еврейские иммигранты, прибывавшие на остров Эллис, выглядели изможденными и истощенными. Во время переправы их поддерживала в основном надежда. И все же перед высадкой на берег хозяин корабля регулярно требовал от каждого иммигранта подписать документ, свидетельствующий о том, что его хорошо кормили, хорошо лечили, хорошо заботились о нем с медицинской точки зрения, и он находится в отличном состоянии здоровья. К их чести, эти документы помогли многим больным иммигрантам пройти через санитарную инспекцию Иммиграционного департамента США.

Потом был первый взгляд на Америку: башни главного здания иммиграционной службы на острове Эллис, похожие на мечети, возвышались из воды гавани, как сказочный замок, увенчанный причудливыми куполами и финтифлюшками. Несмотря на то, что внутреннее убранство этого здания было сурово институциональным — пещерные комнаты обработки, где иммигрантов прогоняли через лабиринт железных заграждений, похожих на загончики, от одной инспекции к другой, еда подавалась за длинными столами с деревянными скамьями в выбеленных столовых, — по сравнению с плацкартом оно наверняка казалось раем. В огромных, похожих на казармы общежитиях, заполненных рядами двухъярусных кроватей, по крайней мере, были чистые белые простыни, одеяла и толстые пуховые подушки.

Оформление документов на острове Эллис могло занять несколько дней. Самым страшным было обследование глаз на трахому, заразную форму конъюнктивита, которую газета New York Times в довольно тревожном стиле описывала как «обширную чуму, особенно в восточных районах наших городов, завезенную из Европы, [которая] не удивит ни одного медика, знакомого с иностранными условиями и имеющего дело с бурным потоком иммиграции, текущим к нам из источников, не подвластных современной санитарии». Всех, кто подозревался в заболевании, названном газетой «Таймс» «коварной и лишающей зрения болезнью», отправляли обратно в Европу на ближайшем пароходе. В 1904 году из-за трахомы было отклонено двадцать тысяч иммигрантов.

И, наконец, культурный шок по прибытии в город. Конечно, опыт каждого иммигранта был индивидуален, но есть и несколько общих тем. Например, многие жаловались на грубые взгляды и насмешки, особенно со стороны детей и подростков. Однако большинство иммигрантов отметили, что по сравнению с тем, что им пришлось пережить, отношение к ним было на удивление хорошим, хотя некоторые аспекты Америки оказались для них неподготовленными. Вот, например, некоторые из впечатлений одного Айзека Дона Левина. Впоследствии успешный журналист, Левин родился в Белоруссии в 1892 году, а в США приехал девятнадцатилетним юношей.

Прежде всего, его поразили «небоскребы», и он, повернув шею назад, досчитал до шестнадцати этажей одного здания, прежде чем его настигло головокружение. Левин также восхищался почтовыми ящиками, в устройстве которых ему было трудно разобраться, а также частотой получения почты и скоростью ее доставки. В Киеве, отметил он, письмо может лететь двадцать пять лет, прежде чем попадет в пункт назначения. Поначалу его поразило, что милиционеры носят дубинки, а не сабли, и их привычка размахивать дубинками при ходьбе сначала показалась ему пугающей. Позже он решил, что это просто манера поведения, а не угрожающий жест. Он отметил, что американские