Подозреваются в убийстве - Виталий Гладкий

– А мы в скором времени будем иметь возможность полюбоваться этой "фантастикой". В данный момент, гражданин Самохин, наши сотрудники в присутствии понятых составляют протокол на предмет изъятия вышеупомянутой иконы, которую ваша жена пожелала предоставить в наше распоряжение добровольно.

– Жена?! Добровольно… – Самохин захрустел пальцами рук. – Жена…

– Так вы признаете…

– Признаю, признаю, – перебил следователя Самохин. – Сажайте. Так мне, дураку, и надо. Кому доверился? – бабе… У-у-у… – постучал себя кулаком по лбу.

– Теперь у меня возникает следующий вопрос: почему вы избавились только от книг? И притом весьма оригинально, подсунув старику со второго этажа, да еще и за бесценок. А вот икону придержали. Даже при вашем чересчур развитом чувстве собственной корысти это было, по меньшей мере, неразумно.

– Так уж вышло…

– Ну не скажите… Самохин, где мой "дипломат" с записями по делу Басаргиной? С записями, в которых об иконе не сказано ни слова, потому что тогда я еще понятия не имел о ее существовании?

– Не знаю… – коротко ответил Самохин.

– И по голове меня приголубили, не зная за что?

– Почему? Могу ответить, – в глазах Самохина полыхала ярость. – Я шел за вами следом. Я люблю Юлию. Да, люблю! И давно… Когда я увидел, что она вас целует… Я готов был убить обоих! Пусть мне еще и за это зачтется, но вас я все равно ненавижу. Не-на-вижу! Так и запишите. Это я и на суде скажу, если спросят. Бояться мне уже нечего. Что заработал, то и получу.

– Так все-таки, где "дипломат"?

– Что, жалко чемоданчика? Не знаю, я же сказал. Выбросил его в мусорный ящик. Записи забрал, его – на помойку. На кой… он мне…

"Что же получается? – думал Калашников два часа спустя. – Самохин к исчезновению Басаргиной непричастен. Доказано. Рябцев утверждает, что заходил к Басаргиной за очередной суммой "премиального фонда": срочно понадобились, чтобы расплатиться за сварочные работы, так как Басаргина на следующий день появляться на заводе не собиралась. Допустим, это правда. Ушел он около одиннадцати вечера. Но, по его утверждению, в квартире Басаргиной кто-то был. Мужчина. Кто? Не видел, Басаргина дальше прихожей его не пустила. Юрков? Нет, он к этому времени не поспевал… Осташный. Он появился в квартире Басаргиной где-то около часу ночи, когда ее уже там не было. Значит, в промежуток между одиннадцатью и часом ночи в квартире Басаргиной произошли какие-то события. Какие? Разбитый фужер, опрокинутый табурет, пустая бутылка из-под коньяка на полу, кровь… Почему никто ничего не видел и не слышал? Вполне объяснимо: до без пяти двенадцать шла в записи телепередача о международном фестивале песни. Как выяснилось, ее смотрели практически все жильцы подъезда. Тогда что же получается? Временной промежуток событий сокращается с одиннадцати до без пяти двенадцать. Интересно, а не приурочили все это именно к телепередаче? Чего-чего, а шуму вполне достаточно… Вопрос… Ладно, дальше: Юрков мог заявиться к Басаргиной, например, в половине двенадцатого? Мог! Отношения между ними позволяли такой поздний визит. Может, и негаданный, если учесть состояние Юркова… Итак, вариант: Юрков и кто-то еще. Кто? Плотного телосложения, в годах? У которого есть "Жигули" светлой окраски… Судя по описанию сторожа Табунщикова, второй мужчина, который разговаривал с владельцем "Жигулей", здорово смахивает на Юркова. А Юрков уперся, стоит на своем: гулял по городу… Что за этим всем кроется? И, наконец, где все-таки Басаргина? Что с ней? Жива ли она вообще?"

Отступление 4

Ночь впитала в себя все звуки. Пустынному переулку, по которому шел Юрков, казалось, не будет конца. Ноги, уже не подвластные рассудку, переступали машинально, мысли тяжело ворочались в черепной коробке – путаные, несвязные, нелепые. Мучила жажда.

На водоразборную колонку он наткнулся случайно – споткнулся, ушиб колено, едва не упал, но успел придержаться за чахлый тополек возле тротуара.

Пил долго, жадно, взахлеб. Затем опустился на колени, подставил голову под холодную струю и стоял в такой неудобной позе до тех пор, пока хмельной ералаш в голове не уступил место связному и цельному восприятию окружающего.

Поднялся, вынул из кармана носовой платок, вытер мокрое лицо, шею, пригладил волосы. Закурил. Потоптался несколько минут в нерешительности, пытаясь сообразить, где он находится. Не получилось. Тогда он поплелся дальше, все убыстряя шаг, в конец переулка, где ярко светилась лампочка фонаря и где изредка мигали огоньки автомобильных фар на шоссе.

Такси проносились мимо, не останавливаясь. Устав поднимать руку, он выругался и хотел было перейти на другую сторону автострады, как возле него притормозили "Жигули"…

Ехал, клевал носом – хотелось спать. Уже возле общежития вдруг встрепенулся, очнувшись от полузабытья.

– Стоп! Давай, дружище, на Тенистую…

Сунув водителю червонец, зашагал мимо скверика к дому Басаргиной.

Машину главбуха узнал сразу, по наитию. Подошел поближе, для верности посмотрел на номерной знак и почувствовал, как его затопила волна гнева, прогоняя остатки хмельной сонливости.

Почти не касаясь ступенек, взлетел на третий этаж, перевел дух. Приник ухом к двери квартиры Басаргиной, прислушался. Рокочущий бас главбуха, приглушенный расстоянием и дверной обивкой, узнал сразу. Не помня себя от ревности, изо всей силы надавил на кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не отворилась дверь.

– Петр, что с тобой?

Басаргина, раскрасневшаяся, настороженная, а поэтому какая-то чужая, смотрела на него строго, неприязненно.

– Ты пьян?

Не отвечая, Юрков грубо оттолкнул ее с дороги и ринулся на кухню.

Главбух встретил его с улыбкой:

– Петр Петрович, какая приятная неожиданность! Садись, сейчас мы тебе штрафную…

Юрков, бледный от ярости, молча опустился на табурет. Вошла Басаргина. Не глядя на Юркова, присела возле стола, взяла лимонную дольку, пожевала, морщась.

– Ну, что скажете? – гнев распирал Юркова.

– Петр Петрович, никак приревновал? – уколол его острым взглядом главбух. – Меня, старика?

– Ты мне зубы не заговаривай! – Юрков перевел взгляд на Басаргину. – Такая твоя любовь? Не зря, значит, поговаривали…

– Слушай, Петр, – Басаргина говорила глухо, с хрипотцой. – Мне кажется, я тебя сегодня не приглашала. И выяснять отношения с тобой не намерена.

– Как же, как же! – повысил голос Юрков. – В таком изысканном обществе, в такой вечер…

– Петр! Замолчи!

– А я не хочу молчать! Мало того, что ты с ним делишки темные проворачиваешь, так еще и в постель затащила?

– Уйди, негодяй… – Басаргина неожиданно коротко, без замаха, по кошачьи влепила Юркову пощечину. – Сейчас же уйди!

– Ну уж нет! – держась за щеку, Юрков вскочил. – Хватит! Пришла пора объясниться. Я и так чересчур долго прикидывался дурачком, наблюдая ваши комбинации со стеклотарой. Удивлен, Григорий Леонидович? Считал себя умнее всех? Думал, что неуязвим, что не придется ответ держать?

– Так-так… – главбух подобрался, словно перед прыжком; под пиджаком, плотно обтягивающем его грузное тело, взбугрились мышцы. – Говоришь, тебе все известно? Тем лучше. Варвара, значит, ляпнула – ты со своим умишком до этого бы не допер. Да ты сядь, сядь, попрыгунчик! Герой… Сядь и выслушай сначала, что я тебе объясню, – главбух был страшен. – Ты за какие шиши машину и дачку купил? На какие средства по югам раскатывал? Кто за тебя в кабаках расплачивался? Забыл? Ты как последняя шлюха был на содержании у Варвары! И совесть тебя не мучила – пригрелся и помалкивал. Что, побежишь к прокурору с повинной? Давай, скатертью дорожка! Только сначала прикинь, как будешь объяснять, откуда у тебя столько денежек завелось. Наследство бабушки-графини? Экономил на спичках? Что приумолк? И последнее. Подведу черту под прениями, так сказать. Если ты где-нибудь вякнешь по скудоумию о том, что тебе известно, тюремные нары будем тереть бок о бок. Запомни! И не надо тешить себя иллюзиями: у меня имеются кое-какие бумаженции, где стоит и твоя подпись, дражайший Петр Петрович. Я, знаешь ли, предвидел нечто подобное.

– Подонок… Ах, какой подонок… Мразь… – Юрков протрезвел совершенно. – Ты! – он неожиданно перегнулся через стол и схватил главбуха за грудки.

Главбух ударил с левой, словно молотом; Юрков мотнул головой и вместе с табуретом завалился на пол; из носа хлынула кровь.

– Выбирай выражения, паршивец… – главбух поправил очки, поднялся и пошел к двери. – Извини, Варвара Петровна, погорячился. Ты тут с ними… поговори, пусть не блажит…

Ушел. Юрков ворочался на полу, размазывая кровь по паркету. Варвара сидела, как истукан, прижав кулаки к подбородку. Наконец он поднялся и пошел в ванную.

Возвратился Юрков бледный, робкий, растерянный. Басаргина все так же сидела, молчаливая и неподвижная.

– Кровь… – Юрков нашел тряпку и принялся подтирать пол.