Искры - Михаил Соколов

— Не бойся злого, а бойся золотого, знаешь ты это? Четвертную архиерею в зубы — и все хлопоты. Это Яшка. А тебе придется у Нефадея просить благословения.

Леон встал, прошелся возле будки, а Федька, искоса наблюдая за ним, видел, что теперь уж Леон действительно ожесточится, и затаил дыхание.

— А мне не нужно его благословения, заберу Аленку и так, — вдруг заявил Леон.

— Без венца заберешь? Без приданого? — насмешливо переспросил Федька.

— Без венца и без приданого.

Федька снисходительно улыбнулся.

— Это тебе, парень, коса в голову ударила… «Заберу», — язвительно повторил он. — И такое сгородит, что и пьяному в голову не придет, накажи господь! Все в двери ходят, а он в окно, как воряга, будет лезть… Люди спокон веков так живут! Законы на это есть!

Леон остановился, чужими глазами посмотрел на друга. Смуглое, худощавое лицо его потемнело.

— Так что ж, по-твоему, я должен молиться на такие законы? — с дрожью в голосе заговорил он. — Отца в холодную — есть законы? Овечек отымать — есть законы? Земли не давать, губить зеленую пшеницу — тоже есть законы, и только для моей женитьбы на Аленке, для моей жизни нету законов, потому — я бедный мужик? — Сверкнув глазами, он жестко сказал: — Хватит с меня этих законов! Я лучше на большую дорогу пойду и там распытаюсь с атаманом и Нефадеем, почему все законы они обернули против меня! — И, вскинув косу на плечо, он быстро зашагал к балке.

Федьке от таких слов сделалось даже страшно.

— Да-а!.. Он пойдет, на все пойдет, накажи бог! — вслух сказал он, глядя на высокую удаляющуюся фигуру Леона. И долго еще сидел у будки, думая о словах друга. Потом встал и тряхнул головой. Нет, не согласен он с другом. Законы есть законы, и без них жить нельзя.

А Леон сошел в балку, сел на склоне ее, опершись локтями на колени, и устремил задумчивый взгляд куда-то вдаль.

Внизу, перебегая через камешки, журчал ручеек, возле него, боязливо осматриваясь, пила воду длиннохвостая птичка. Вот она клюнула что-то, вытерла клюв и порхнула вниз по балке, радостно чирикнув.

Леон посмотрел ей вслед и, тяжело вздохнув, проговорил вслух:

— Эх, дал бы крылья кто! Залететь бы под облака да грозным беркутом откуда на всех их… — он тряхнул головой и громко сказал: — Кровь брызнула бы! Куски мяса летели бы!..

Оксана собирала в балке цветы. Услышав такие слова, она испуганно выглянула из-за кустов и узнала Леона. Подойдя к нему сзади, постояла немного, ожидая, что он еще скажет, но он сидел, сжав виски ладонями, и смотрел себе под ноги.

— Из кого это ты собираешься кровь пускать? — спросила Оксана, присаживаясь рядом.

— Из Загорулькина, из атамана, из всех, кто ходу мужику не дает. Да и Яшке твоему не сдобровать, — хмуро ответил Леон, явно на что-то намекая.

Оксане стало ясно, как относится Леон к ее роману. Это ее развеселило, и она возразила в шутливом тоне:

— Глупости говоришь. Загонят тебя в Сибирь, и кончится все твое бунтарство.

— Ничего, другие найдутся. Нас, мужиков, много.

— Мужиков, — усмехнулась Оксана. — Народники уже пробовали поднять мужика, а что изменилось? Ничего. Яков — посильнее тебя, а отца боится. Кстати, вчера он мне объяснился в любви. Как это можно понять?

— По-хуторскому любовь сперва года два греется возле сердца, а потом уже девке про нее говорят. А по-городскому — не знаю.

Леон сказал это недружелюбным тоном, и Оксане его слова не понравились. Она заговорила серьезно, с явной обидой в голосе:

— То есть, по-твоему, Яков лжет? Допустим. Но почему ты со мной так зло говоришь? Если он так легко объясняется каждой девушке, то это вовсе не значит, что твоя сестра так же легко поверит ему.

Леону стало неловко, и он хотел извиниться, но Оксана продолжала, задумчиво глядя на лес:

— Я решила: до тех пор, пока не получу высшего образования, замуж не выходить. Об этом сказала и Якову… Ну, ты одобряешь мое решение? — помолчав, спросила она.

Леон слушал ее и мысленно удивлялся: «Такая молодая — и такие речи!»

— Одобряю, — тихо сказал он. — А получишь это самое высшее образование, тогда на Яшку и смотреть не захочешь.

Оксана хотела сказать: «Я об этом тебе не говорила», но промолчала.

На противоположной стороне балки, по верху ее, прижав уши, стремительно промелькнул заяц. Немного погодя из-за кустов терновника выбежала огнисто-рыжая лиса и остановилась, заметив людей.

Леон встал и обернулся к Оксане:

— Пошли, а то отец будет ругаться.

Игнат Сысоич хотел отчитать Леона за то, что он так долго ходил за косой, но постеснялся Оксаны. Лишь когда Леон стал на свое место, он сказал негромко, с раздражением:

— Привязали там тебя, что так долго ходил? Я два раза твою делянку подгонял. — А через минуту с обычным своим добродушием спросил: — Как там у Фомы: четвертей на восемь небось, не меньше, косят?

— На восемь.

Игнат Сысоич видел, что Леон все еще не в духе, и решил подбодрить его.

— Может, и мы по шесть, господь пошлет, наберем, — мягко заговорил он. — Соломка, она хочь и незавидная, а зернышко вроде ядреное… Ничего, сынок, и у нас хватит. Ячменька или житца добавлять будем, да как-нибудь и продержимся. Чего же теперь?..

— И к чему, батя, зря говорить? «Продержимся»… До могилы как есть продержит такой урожай! — неожиданно выпалил Леон.

— Тьфу ты, дурак здоровый! — с ожесточением плюнул — Игнат Сысоич, выпучив глаза на сына. — Белены облопался? Спасибо, хочь это господь посылает, а он… «до моги-илы»!

Вязавшая за ними Марья разогнула спину, вступилась за сына:

— Ты чего это расходился нынче? Вон какие хлеба за наши труды уродились, а ты все норовишь за Загорулькой скакать, его урожай себе переманивать. Аксюты хоть бы посовестился, скакун голоштанный!

Игнат Сысоич промолчал. Поплевав на ладони, он широко взмахнул косой и пошел вперед, так и не найдясь, что ответить.

Когда зашло солнце и сели вечерять, Настя, подтрунивая, сказала, как бы обращаясь к Оксане:

— Сегодня навалили столько, что насилу повязали. И с чего б, скажи, так славно косилось? Не пойму!

Игнат Сысоич медленно черпал пшенный суп из глиняной чашки. Глянув исподлобья на Настю, он погрозил своей старой, скрепленной медными скобками, деревянной ложкой:

— Ешь, а то я тебе этой посудиной напишу на лбу, когда язык следует держать за зубами.

Все посмотрели на его ложку, а Ермолаич пошутил:

— Уважительная посудина. Царь-солома, должно, хлебал ей: копейку стоит новая. Эх, житуха!

Никто ему не ответил, а Оксана посмотрела на ложку и подумала: «Нет, я больше не могу сюда приезжать. Так жить, так есть — это ужасно!»

Да, у Дороховых не было лишней копейки.

Поодаль от балагана красноватым пламенем вспыхивали горевшие кизяки, и ветер разносил от них запах чего-то вкусного, копченого.

Кругом было тихо. Там и сям мерцали огоньки костров на токах. В копнах, в нескошенном хлебе сверчки запевали свою вечернюю, убаюкивающую песню…

Глава пятая

1

Плесо все еще считалось неловецким местом, хотя после того, как поймали сома, здесь появилось много рыбы. Но атаман пронюхал это, как-то поймал трех сазанов и теперь зачастил на плесо. Дед Муха начинал серьезно жалеть, что девчата извели хищника.

Вот и сейчас сидел дед под обрывом, на крутых ступеньках и радовался: кругом не было ни души, рыба клевала хорошо, в ведерке уже плескались три сазанчика. Но не успел он подсечь четвертого сазана, как из-за камыша показалась лодка.

— Уж несут чорты! Ну, атаманово ли дело — ездить сюда? — сокрушенно проворчал дед Муха, недобро поглядывая на Калину.

— Сидишь, едят тебя мухи? — крикнул Калина издали, — Гляди, всех моих сазанов выловишь — трое суток холодной!

— Где уж там всех, Василь Семеныч! И такое скажут, — попробовал отговориться дед Муха, но в это время красный поплавок его удочки слегка погрузился в воду, а затем дробно запрыгал, поднявшись, постоял немного в таком положении и скрылся в воде.

Дед Муха уже знал, что за рыба клюет и какого она возраста, и проворно схватился за удочку.

— Есть? — спросил Калина, налегая на весла.

Сазан повел в одну сторону, потом в другую, дергая назад, так что леса звенела струной, но через минуту, описав в воздухе полукруг, был у деда Мухи в руках.

— Дурак! Эка нерассудительная башка! Хапнул весь крючок и думал, это тебе шашели-машели? — важным баском проговорил дед Муха, извлекая крючок из сазаньего горла.

Калина подогнал лодку, взял сазана и умиленно произнес:

— Красавец! Ай да ры-ыба! — и, бросив сазана к себе в лодку, строго сказал — У тебя вон в ведерке еще плещутся, тебе хватит.