Птичий суд - Агнес Раватн

Я почувствовала, как слезы по-детски подступают к глазам: не слишком ли большой нагоняй я получаю от Багге, одетого в костюм, ведь я так искренне волновалась за него.

– Мне жаль, извините меня.

Я не могла раскрыть, что всю ночь была там и стала свидетелем его пугающего поступка.

– Но, – сменила я тему, сказав так удивленно, что получилось без преувеличения, – вы сбрили все волосы!

– Я захотел изменить что-то в своем облике, пока был в городе. Я часто бреюсь наголо летом.

– Вам идет. У вас красивая форма головы.

Он ничего не ответил на этот комплимент.

– Вы голодны?

– Нет. Спасибо.

Он развернулся и пошел в дом. «Я проклинаю тебя, – подумала я. – Ни больше ни меньше: проклинаю тебя». На мгновение я решила, что мы женаты, что брак наш ужасно трудный, такой пугающий сценарий: я домохозяйка, а он как белый медведь[21], убежавший, никого не предупредив, чтобы появиться несколько дней спустя, так ничего и не объяснив. Какой мотающий нервы и вредный муж. Неудивительно, что его жена испарилась. Я почти уверилась в том, что она уехала и не планировала вернуться. Почему тогда все ее вещи были запакованы в коробки? Примерно так и я ушла от своего мужа: уехала, ничего не убрав за собой, какую жуткую работу ему пришлось проделать, разбирая мою одежду и вещи вдобавок к осознанию того, что я ему сделала. Посреди этого немного возбужденного хода мыслей Багге снова возник за моей спиной.

– Вы пьете джин?

– Пью, еще бы не пить.

Он сел на стул в саду, поставив на стол два стакана, две банки тоника и бутылку джина. Он переоделся. Ох, и снова меня захлестывает это глупое радостное чувство, вот он, вернулся и хочет со мной пить, что на свете может быть лучше?

Он передал мне стакан, и мы чокнулись.

– Будем, Аллис.

– Будем.

О, как это было прекрасно. Я чуть не выпила первый стакан залпом, пришлось себя сдержать. Я пошла в дом и нарезала несколько огурцов, сложила их в миску и нашла кусочки льда. Ведь не запрещено же все немного приукрасить. Он как будто просиял, когда я вернулась. Перед тем как налить, я положила в стакан два кусочка огурца и лед, в качестве практического руководства, на случай, если он не знал. Так хотелось поговорить, что темы для разговора, как обычно, не приходили в голову. Он или думал, что эта ситуация идеальна, или же что это страшно глупо и раздражает его. Мне так сильно хотелось узнать, кем бы он хотел, чтобы я была, я могла взять на себя любую роль, это был мой большой талант, с кем бы я ни разговаривала, я незаметно под него подстраивалась. Я могла бы стать для него кем угодно, если бы только знала, что бы он желал во мне видеть.

Он снова наполнил стакан и положил в него кусочек огурца и кубик льда. Меня бросило в жар: я восприняла это, как будто он оценил и признал меня, я истолковала это как шаг к сближению.

Его бритая голова смотрелась пугающе непривычно. Всего один миллиметр остался от его красивых черных волос. Сейчас было бы не менее приятно погладить его по голове, но все же мне не хватало его темной челки.

Чем меньше мы говорили, тем труднее становилось раскрыть рот и что-нибудь сказать, тем сложнее было перевести дух, все мысли сводились к тому, что надо говорить по наитию, экспромтом. А я всегда и со всеми все, что хотела сказать, сперва прокручивала в голове, и все мне казалось пародией на то, как разговаривают нормальные люди, этакими оптимистичными попытками говорить спонтанно и нормально. Он был невозмутим, как спокойное море. Я почувствовала, что вот-вот начну гримасничать. Этого не должно произойти. Я должна себя сдержать. Он, ничего не говоря, пил из своего стакана. Все будет как обычно, начнется так многообещающе, пока у него кардинально не изменится настроение и он уйдет. Пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста, боже, дай мне тему, чтобы я смогла заговорить с ним. Я почувствовала, как к горлу подкатывает смех, как обычно, в самый неподходящий момент. Смеяться хотелось именно при мысли, что сейчас смеяться нельзя ни в коем случае, одна из многих ловушек, которые тело и душа затаили для своего владельца, только чтобы он почувствовал себя глупцом.

Я дала своей внутренней психике указание вести себя нормально, повторяя мантру: соберись, соберись, соберись. Звучит достаточно по-идиотски, но помогает.

– Не стесняйтесь угощаться, если есть желание, – сказал он.

– Спасибо.

Я снова наполнила стакан.

– Сегодня вечером неплохо было бы напиться, – продолжил он вдруг.

Никогда одна фраза не приносила мне большего возбуждения. Раз уж он по-настоящему сказал об этом, анонсировал это, он уже не сможет нарушить и вдруг решить, что все, пора в постель. Он должен просидеть здесь как минимум два часа.

– Есть повод?

– Ох, – вздохнул он. – Да. Или нет.

– Вот как.

«Спасибо за точный ответ», – сказала я про себя.

– Сегодня особенный день.

Я не стала задавать дальнейших вопросов. В стакане еще оставался джин, так что я решила, что действие алкоголя еще недостаточно явное, может быть, это тоже могло быть истолковано как жест солидарности. Вдруг я вспомнила про все свои письма с требованием выплат и сделала большой глоток, чтобы заглушить эти мысли. Безумно хотелось почувствовать себя безответственной.

– Где вы были перед тем, как приехали сюда? – вдруг спросил он.

– Где я была? На телевидении.

– На телевидении?

Он повернулся ко мне, как бы пытаясь представить меня на экране. Я тоже не считала себя похожей на человека с телевидения. И это правда, я такой не была.

– Да.

– Я мало смотрю телевизор.

– У вас его нет.

– Что вы там делали?

«Там», как будто он представлял себе, что я была в самом телевизоре.

– Я вела серию программ по норвежской истории.

– Вы были ведущей программ?

– Да.

– На телевидении?

– Да, – резко ответила я. Неужели это так трудно себе вообразить?

Он умолк. И снова посмотрел на меня.

– Но потом серия программ закончилась.

– Не совсем.

– И вы приехали сюда.

– Да.

– Потому что захотели заняться чем-то совершенно иным.

– Да.

– Ведь на телевидении вы больше быть не могли.

– Не могла.

Он бросил на меня пронзительный взгляд.

– Вам нужно было уйти. Уйти совсем.

– Да, я должна была исчезнуть.

– Никто не должен вас достать.

– Совершенно никто.

Его зрачки сузились.

– Но почему?

– А вы почему здесь, почему совсем один?

– Но сейчас разговор о вас.

– Вы правы, никто не должен был меня достать. Еще предложения?

– Что вы такое могли сделать? Работали на телевидении… долго?

– Два года.

– Довольно недолго. Могло это быть что-то связанное с финансами?

– Нет, это тут точно ни при чем.

– Политическое?

– Нет.

– Тогда остается только один вариант.

– А всего вариантов, выходит, было три?

– Да, вы ведь это знаете.

Как будто за другой стороной стола сидел хищник, большая и длинная волчья шкура на садовом стуле.

– Да, так и было.

– Ох, Аллис…

Он посмотрел прямо перед собой, на горы и розовое небо и подумал.

– У вас был какой-то?..

Я повернулась к нему, и наши взгляды встретились.

– Мужчина? – продолжил он.

– Нет.

Он замолчал, опустошил свой стакан и прикрыл глаза. Его лицо приняло серьезное, почти напряженное выражение, он был так красив, что было больно смотреть. Я скучаю по нему, хоть он и сидит здесь, хотя и я сижу с ним, подумала я. Он не открывал глаз, и мне пришло в голову, что так он выглядит в постели с кем-то. С Нур. Я подумала, что вот так серьезно он и выглядит. Попыталась отмахнуться от этих мыслей, думать было сложно. Он тут же встал и ушел. Ушел. Как обычно, молча: пам-парам, вечер окончен. Ах, проклятье, черт возьми, подумала я, наливая полный стакан неудач и гнева. Но тут дверь открылась, и он снова оказался рядом со мной, теперь одетый в толстый шерстяной свитер.

– Думаю, нам нужно пламя, чтобы смотреть на него, как вам кажется?

– Да, пожалуй.

Он пошел в сад, открыл старые ворота и исчез вниз по лестнице. Вернулся со старым мангалом и поставил его передо мной. Я сидела неподвижно, сделала еще глоток. Он снова ушел, на этот раз в дровяной сарай, быстро вернулся со связкой и бросил поленья на землю. Очень быстро темный вечер осветился. Огонь, что может быть лучше огня? Ничего, подумала я.

– Вы уверены, что не хотите есть?

– А какая еда у нас есть?

– Разная, – ответила я.

– Не стоит обо мне беспокоиться.

– Но у нас же есть сосиски.

Его лоб нахмурился, что случалось очень редко, знак того, что еще не все потеряно. Я пошла за сосисками, а пока меня не было, он нашел два старых, порядком изношенных шампура, почерневших на кончиках.

Мы нанизали сосиски и стали жарить их на огне, медленно прокручивая в руках. Потом съели их прямо с шампуров, запивая мелкими глотками джина. Мясной сок стекал с шампуров. Я ошалела от алкоголя, все это было совершенно грандиозно. Я нанизала новую сосиску и заметила маленькие буквы, высеченные на рукоятке. На тупом конце шампура была выведена, очевидно, «Н». Да, так они и сидели здесь и жарили сосиски, им было хорошо вместе. Только бы она не вернулась. Нет же, она именно это и должна сделать. Нет, не должна.