Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман - Сергей Филиппов (Серж Фил)

– Нет, за ананасами, – процедил сквозь зубы Мишка, показав, что Маяковский ему не хрен с бугра. Потом добавил, – пойду, рыбки наловлю, хоть ухи поедим.

– Ну, Вовочка, теперь наша очередь, – принялся обуваться и я. – Поскольку первое и второе блюда у нас уже почти в кармане, то есть, в желудке, то нам нужно подумать о блюде третьем.

– Пойдём яблоки воровать? – оживился Вовик.

Я пожал плечами, потом кивнул:

– А что, это идея. Пошли, побродим по этому Устью, может чего нам бог и подкинет.

И ведь правда, подкинул!

Около магазина, куда мы почему-то направились, хоть денег в кармане было копеек десять, причаливала баржа. Продавщица, естественно, нас уже знавшая, улыбнулась так ослепительно, что я сразу понял: сегодня нам повезёт!

– Ребятки, срочно нужно разгрузить товар. Народ будет только к вечеру, а начать бы надо прямо сейчас.

Я вспомнил, как мы с Андрюхой разгружали в Питере машину с продуктами в гастроном. Тогда это получилось легко, играючи. А тут – баржа. Подумаешь!

– Сколько там товару? – тоном бывалого грузчика поинтересовался я.

Продавщица стрельнула зелёными глазами в накладную, пошевелила губами и просияла:

– Да всего-то двадцать пять тонн!

«Фигня, – подумал я, – это же пять машин, а с одной мы тогда управились за час!»

И мы лихо принялись за дело.

Во-первых всего, нами был вытянут ящик пива, которого в трюме баржи, к нашей великой радости, оказалось в избытке, и отставлен в сторонку, как часть оплаты будущего труда. Выпив по бутылке, мы браво ринулись в трюм.

Когда я принёс в магазин первый мешок, то понял, что ни к вечеру, ни к утру, ни через неделю, ни даже к концу нашей жизни, эту баржу нам с Вовиком вдвоём не разгрузить! Нет, здесь нужно быть помесью тяжелоатлета с акробатом, чтобы, волоча на горбу полцентнера, балансировать на скачущем, как батут, трапе! Причём, этот трап идёт из брюха баржи вверх под углом градусов в тридцать. Но, и пройдя это цирковое кидалово, необходимо карабкаться по тропке на почти отвесный берег, где торчит, как орёл на Эльбрусе, этот магазинчик с улыбчивой продавщицей.

Правда, видя темпы разгрузки нами этой гигантской баржи, улыбка зеленоглазой работодательницы плавно улетучивалась, и выражение её лица стало именно таким, каким вы себе его и представляете!

И вот, на втором часу работы, неся мешок с мукой весом в семьдесят килограммов (а сам я не весил и шестьдесят!) и будучи им нечаянно придавленным при незапланированном падении, я понял: во мне погасла последняя искорка желания физического труда. Духовно я умер! Выкарабкавшись из-под пыльного мешка, и взглянув на Вовочку, сидевшего поодаль на корточках и духовно отдавшего концы ещё раньше меня, я с нарастающей злобой прохрипел:

– Да пошли они все: и эта продавщица, и этот горный магазин, и эта баржа со ржавыми якорями, и «Шевченко» с «Синоптиком», все!!!

– А «Синоптик» -то почему? – обиделся Вовочка.

– По чему, по чему – по воде!..

Баржу мы закончили разгружать в два часа ночи, но было нас не двое, а пятнадцать. Первым к нам присоединился Андрюха, убивший на своей дебильной охоте какую-то маленькую красивую птичку и проливающий по этому поводу тонны слез. Следом за ним притопал Мишка, вырвавший из многотысячетонных рыбных запасов Сухоны трёх тощих, вялых, будто похмельных ершей. А часов в шесть пришла машина с целой футбольной командой, и работа стала продвигаться очень видимо. Видимо и потому, что трюм баржи быстро пустел, и потому, что трап, приподнимаясь, скоро оказался в горизонтальном положении.

Допив последнее пиво в безжалостном мраке ночи (этот вкусный, но зверски разжигающий аппетит напиток, фактически и явился оплатой нашего каторжного труда!), мы пошлёпали на свой чердак, чтобы улечься спать голодными, злыми, в общем, полностью изнасилованными этой прелестной баржей!

– Завтра опять пойду на охоту! – упрямо заявил Андрюха, когда мы уже укладывались спать.

– Нет! – отрезал я. – Ни охоты, ни рыбалки, ни разгрузки больше не будет! У меня есть другой вариант. Завтра утром Вовочка, сделав свою рожу понаивней и пожалостливей, прошвырнётся по деревне и достанет еды!

– Но я никогда…

– Только не строй из себя Кису Воробьянинова, предводитель дворянства из тебя не выйдет – не родились ещё такие олухи, которых бы ты смог предводить!

– Вова, – серьёзно сказал Мишка, но я, даже не видя его лица в темноте, понял, что он улыбается, – ну не нам же, с нашими наглыми бандитскими рожами клянчить хлебушка! Ты ведь парень умный!

– И ещё, – громко похлопал Вовочку по плечу Андрюха, – ты забыл одну деталь: это же ты, а не мы – самый ценный член бригады!

– Это точно, – промямлил вполголоса Вовик, – член я, член!

XXXII

В восемь утра нас растолкал Петрович и мало того, что нещадно разметал сладкие вкусные сны, но и ещё разбил вдребезги все наши планы по безболезненному изъятию у населения излишков провианта.

Оказалось, что Литомин, долго и упорно дожидавшийся нашего выхода в эфир, сумел-таки связаться с пристанью Устья и передал телефонограмму, из которой следовало, что мы должны срочно, бросив все работы к чертам собачьим, прибыть в Сокол, откуда нас пошлют неизвестно куда. Вовочку же, как успешно и героически отбывшего практику, нужно посадить на любое плавсредство, чтобы он попал в Вологду, а оттуда в Череповец, где и получит то, что заслужил, в смысле, заработал.

– Давайте быстрее, – торопил нас Петрович, – сейчас толкач пойдёт на Вологду, на нём пацана и отправим.

Толкачами здесь называли огромные буксиры, у которых на носу имелось приспособление, с помощью коего они толкали баржу, упёршись ей в задницу (простите, в корму!).

Вовочка перелез с пристани через борт толкача и повернулся к нам. Лицо его было грустно и вытянуто, а влажные солёные линзы, нависшие на глазах, делали их большими и живыми, и не было в них теперь даже намёка на наивность. Была в этих голубых объективах печаль, но печаль пополам с радостью.

– Вова, не забывай, что ты всегда будешь нашим самым ценным членом бригады! – крикнул я, когда толкач отвалил от пристани.

Вовочка резко провёл рукой по глазам и замахал ею нам:

– Не забуду-у-у-у!

А через час и мы уже загружались на баржу, ту самую, которую накануне разгружали до упадка в организмах всего, что могло упасть.

Когда за поворотом показалась старая баржа, выброшенная на берег, я заметил на ней человеческую фигурку и почему-то сразу понял, что это Катерина.

– Прощай, Катенька! – крикнул я ей, когда баржи оказались друг напротив друга.

Она же, ничего не отвечая, пристально смотрела на меня, и я увидел, что передо мной не тринадцатилетняя девчонка, а практически взрослая молодая женщина! В её взгляде было что-то такое, что заставило меня замолчать и согнать с лица весёлую улыбку.

– До свидания, Серёжа! До свидания через пять лет! – не крикнула, а спокойно сказала она и, круто повернувшись, исчезла в чреве баржи…

Стальная палуба судна была тёплой от солнышка, хотя и сентябрьского, но ещё по-летнему ласкового. Я валялся, устроив из куска брезента удобное ложе, и барахтался в дрёме, потому что заснуть, как ни старался, не мог. И тому виною была, конечно, Катенька, и её последние слова. Они в меня воткнулись, как ржавый рыболовный крючок, и бередили потрёпанную, зияющую прорехами душу. Но чем больше я размышлял, тем больше путался, и, устав в конце концов, решил, что все те слова мне только послышались – ведь и расстояние было велико, и машина теплохода работала слишком шумно. «Нет, это скорее всего глюки!» – решил я и стал погружаться в сон, успокоенный и удовлетворённый.

Но, вдруг, что-то стало рассеивать этот мой сладкий и долгожданный сон. Это что-то было голосом нашего шкипера:

– … твою мать! Васька, … …уев! А ну, …, прыгай за борт на …, … штопаный!

Резко вскочив на ноги, я увидел, что баржа наша находится совсем рядом с берегом. Потом я увидел шкипера Толика, стоявшего у борта с кувалдой и ломом. А еще я понял, что судно наше стоит, вернее, дрейфует по течению в обратном направлении, а машина молчит, как вор в законе на допросе у следака.

Тем временем Толик бросил лом и кувалду в сторону берега, и они, не долетев метров пяти до суши, благополучно затонули.

– Васька, е… тебя, колотить! Швартуйся … – речь Толяна была сочной и красочной, но, увы, приводить её в подлиннике нельзя, а в переводе это будет скучно и бледно!

Васька, невысокий тощий парнишка лет восемнадцати, прыгнул в воду и, отыскав кувалду и лом, принялся первым колотить по второму. Потом намотал конец троса, брошенный Толиком, на этот своеобразный кнехт.

Из машинного отделения вылез Сашка-моторист, грязный и уставший, и махнул рукой от плеча к колену:

– Приплыли. Откукарекался дизелёк!