Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– У вас есть какие-нибудь пожелания? – спросил тот. – Быть может, вы хотите написать письмо?

Он не хотел писать письмо, на которое тюремщики набросятся как коршуны. Однако надо было срочно что-нибудь потребовать, развеять впечатление, будто он сломлен. И тут же Хорнблауэр понял, чего хочет, причем хочет отчаянно.

– Вымыться. – Он провел рукой по заросшему лицу. – И побриться. Чистую одежду.

– Вымыться? – с легким удивлением повторил адъютант. И тут же на его лице проступило подозрение. – Я не могу дать бритву. Вы попытаетесь уйти от расстрела.

– Прикажите своему человеку меня побрить, – сказал Хорнблауэр и, подыскивая, как бы задеть адъютанта за живое, добавил: – Можете на это время связать мне руки. Но сперва ведро воды, мыло и полотенце. И хотя бы чистую рубашку.

– Хорошо, – сдался адъютант.

На Хорнблауэра накатила странная эйфория, и она его спасла. Он без всякого стеснения разделся под взглядами четырех тюремщиков, смыл с себя грязь и, превозмогая боль в плече, насухо вытерся полотенцем, зная, что их жадный интерес вызывает не столько легендарный и непонятный англичанин, сколько человек, обреченный на смерть. Этот худой мужчина, трущий себя мылом, раньше их пройдет сквозь врата, которые ожидают всех; его бледное тело скоро прошьют ружейные пули. Он телепатически ощущал острое любопытство зрителей и с гордым презрением позволял им наглядеться вволю. Пока он одевался, они все так же следили за каждым его движением.

Вошел солдат с помазками и бритвами.

– Полковой цирюльник, – сказал адъютант. – Он вас побреет.

О том, чтобы связать Хорнблауэру руки, больше не упоминали. Пока бритва скребла ему горло, он думал о том, чтобы резко ее выхватить. Его яремная вена, его сонная артерия так близко – один раз чиркнуть себя по шее, и все будет кончено, а что особенно приятно – адъютант останется в дураках. Целое мгновение соблазн был неимоверно велик: Хорнблауэр живо представлял, как его тело валится со стула, кровь хлещет из горла, тюремщики в ужасе. Почти минуту он упивался этой картиной. Однако самоубийство не вызовет такого возмущения, как убийство юридическое. Надо исполнить последний долг перед страной, позволить Бонапарту его убить. И Барбара – он бы не хотел, чтобы она думала о нем как о самоубийце.

Эту новую цепочку мыслей вовремя прервал цирюльник, поднеся ему зеркало. На Хорнблауэра смотрело его прежнее, знакомое лицо, черное от загара. Может быть, складки у губ стали чуть-чуть заметнее, глаза – немного печальнее, а безобразная залысина, как ни гадко признать, еще увеличилась. Хорнблауэр одобрительно кивнул цирюльнику и, как только тот убрал полотенце, встал, заставляя себя стоять прямо, несмотря на волдыри. Он вызывающим взглядом обвел тюремщиков, и те потупились. Адъютант вытащил часы – вероятно, просто чтобы скрыть неловкость.

– Трибунал соберется через час, – сказал он. – Желаете поесть?

– Конечно, – ответил Хорнблауэр.

Ему принесли хлеба, вина, сыра, омлет. Разумеется, и речи не было о том, что кто-нибудь разделит с ним трапезу: они сидели и провожали взглядом каждый кусок, который он нес в рот. Последний раз он ел очень давно и после мытья почувствовал зверский голод. Пусть себе пялятся. Ему хочется есть и пить. Вино было превосходное, и Хорнблауэр пил с жадностью.

– На прошлой неделе император одержал две крупные победы, – внезапно произнес адъютант.

Хорнблауэр, вытиравший рот салфеткой, замер.

– С вашим Веллингтоном наконец-то покончено, – продолжал адъютант. – Маршал Ней разбил его наголову в месте под названием Катр-Бра, к югу от Брюсселя. В тот же день его величество разгромил Блюхера и пруссаков у Линьи – согласно карте, на поле древних сражений при Флерюсе[58]. Это две победы столь же решающие, как Иена и Ауэрштедт.

Хорнблауэр заставил себя с видом полной невозмутимости вытереть рот, затем налил второй бокал вина. Он чувствовал, что адъютант, раздосадованный внешним безразличием пленника, пытается этим разговором задеть его побольнее. Надо было придумать ответный выпад.

– Откуда у вас эти известия? – светски полюбопытствовал он.

– Нам доставили официальный бюллетень от третьего дня. Император шел маршем на Брюссель.

– Мои поздравления, мсье. Ради вас я надеюсь, что известия верны. Однако разве у вас в армии не говорят: «Лжет как бюллетень»?

– Бюллетень из штаба его императорского величества, – оскорбленно проговорил адъютант.

– Тогда, разумеется, мой вопрос снят. Будем надеяться, что Ней верно изложил императору события, поскольку его победа над Веллингтоном и впрямь стала бы исторической. В Испании Веллингтон нанес ему много сокрушительных поражений – а также Массена́, Сульту, Виктору, Жюно и другим.

По лицу адъютанта было видно, как сильно он уязвлен.

– В этой победе сомневаться не приходится, – сказал он и добавил мстительно: – Париж в один и тот же день узнает о вступлении его величества в Брюссель и о победе над разбойниками в Ниверне.

– О, – вежливо проговорил Хорнблауэр, поднимая брови, – у вас в Ниверне есть разбойники? Весьма сочувствую, но я за время путешествий в этих краях не встретил ни одного.

Лицо адъютанта вытянулось еще больше. Хорнблауэр прихлебывал вино, очень довольный собой. В нынешнем приподнятом настроении его совершенно не пугала скорая смерть. Адъютант встал и, звеня шпорами, вышел из камеры. Хорнблауэр отодвинул стул и вытянул ноги с видом полного блаженства – ему даже не пришлось особенно притворяться. Они довольно долго сидели в молчании, он и трое тюремщиков, прежде чем засов заскрежетал снова.

– Трибунал ждет, – объявил адъютант.

Никакое ощущение довольства не могло исцелить Хорнблауэра от боли в стертых ногах. Он пытался идти с достоинством, но мог только неуклюже ковылять. Вчерашний опыт показал, что первые сто ярдов после отдыха самые тяжелые, а здесь ему предстояло пройти куда меньше ста ярдов. На