Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я. У мамы обнаружилась щитовидка. Вдруг, ни с того ни с сего, мама начала стремительно худеть, глаза выкатились базедовым ужасом, былая красота сделалась воспоминанием фотокарточек начала 30-х годов… Кто тебя лечил?
Мама. Меня лечили будущие «врачи-убийцы в белых халатах». Профессор Шерешевский, профессор Николаев… Славные, добрые люди. Профессионалы.
Я. У мамы вырос огромный зоб. На нее страшно было смотреть… под подбородком пухла смерть.
Мама. Николаев сделал мне операцию. И — о чудо! — зоб пропал. Я начала поправляться. И через какое-то время узнала, что моих спасителей арестовали. Врачи-вредители.
Отец. Им повезло. Все же им короткая вышла отсидка, пока нашего любимого вождя не помыли в морге.
5 марта 1953 года — день официальной кончины вечно живого вождя и учителя народов мира. Но медицина установила, что удар и полная потеря сознания случились 3 марта, — с этого дня, можно сказать, началась та самая «перестройка», которая впоследствии до того потрясла Советский Союз, что он в одночасье возьми и рухни.
Знал бы Великий Стратег, чем все это кончится!
Хоронили его в день тяжелый — понедельник, 9 марта.
Ура! В школу не надо идти!.. «В знак траура» занятия были отменены по всей стране. Это — с одной стороны. А с другой — день скорби и печали.
По кому?..
Ну, конечно, прежде всего по великому кормчему.
Но я-то жил во дворе меж Петровкой и Неглинкой. А Неглинная улица в двухстах метрах от Трубной площади.
И вот на этой самой Трубной площади, как известно, и произошла страшнейшая трагедия, унесшая жизни пятисот с лишним людей.
Они погибли в давке, стоя в очереди к Дому Союзов, где был выставлен для всенародного прощания открытый красный гроб с подушкой, на которой валялась мертвая голова бывшего Властелина.
Толпа принесла себя в жертву, и бездыханный Вождь с наслаждением принял это последнее жертвоприношение.
Мама категорически запретила выходить из дому в эти дни. Иначе я увидел бы гору трупов неподалеку от нашей Обидинки — оцепление грузило их на военные ЗИСы (их производил автомобильный завод имени Сталина — символично, не правда ли?) и отправляло прямо в кладбищенские сараи, где мертвецов быстренько раскладывали по дешевым гробам и раздавали приехавшим родственникам.
Ни одно средство массовой информации не сообщило о трагедии. Но слухи тут же поползли от тех, кто знал, что это не слухи.
До сих пор на Трубной нет не то что памятного обелиска в честь погибших, но даже крохотной мемориальной доски. А ведь это был бы хороший знак в честь сталинских верноподданных.
Впрочем, ПОСМОТРЕТЬ на мертвого Сталина хотели все. И я в том числе. «В гробу я его видел»! Два раза! А мог и в третий пойти, но сам не захотел, надоело толкаться.
Как же это удалось?
А дело в том, что мы, мальчишки из 170-й школы, знали все проходные дворы между Петровкой и Пушкинской и могли появиться в очереди, избежав многочасового стояния (движения) в ней, аккурат у Столешникова переулка. Отсюда до Дома Союзов и его Колонного зала совсем ничего, рукой подать — и мы рванули туда честной компанией, проникли, можно сказать, запросто…
Поэтому, наверное, решили повторить подвиг. Азарт дураков-подростков.
Однако во второй раз чуть было не оказались в положении тех, кто погиб на Трубной площади. Задние ряды нещадно напирали на передние. И если кто-то заплетал ногу, случайно падал, встать уже не имел возможности — по нему шли толпой, и тут ее не остановишь, кричи не кричи.
Я оказался в толпе как раз у пятидесятого отделения милиции по прозвищу «полтинник». Это было низкое здание за спиной Института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, рядом с прокуратурой. Его, это здание, потом снесли, но оно осталось в нашей памяти, поскольку сюда таскали с Бродвея — то бишь с правой, если смотреть от Кремля, стороны улицы Горького — стиляг и хулиганов моего юного поколения. Здесь их стригли наголо (у милиционеров для этого была специально заведена машинка), а после этой унизительной парикмахерской процедуры давали под зад и выпускали…
Кто не соглашался потерять «кок», тот сидел в кутузке денек-другой-третий… Если это не помогало, длинноволосого юношу били по морде и по печени — и тогда его строптивость куда-то пропадала вместе с шевелюрой.
Но эти «уроки свободы» в послесталинской Москве (лично я однажды такой урок получил именно в том самом «полтиннике») являлись скорее этакими приключениями на уличном уровне, чем уроками. Однако помнятся до сих пор.
А тогда, в день всенародного прощания с великим вождем, я был со страшной силой прижат к кузову грузовика — их стояла целая сотня вдоль всей Пушкинской улицы, чтобы сузить человеческую реку, текущую к центру откуда-то издалека, казалось, из всей необъятной совдепии.
Косточки мои затрещали, но каким-то чудом тщедушное мое тельце (хорошо, что тщедушное!) крутанулось пару раз в людском круговороте и понеслось вперед приподнятым над асфальтом, ноги совсем не касались его: сжатый со всех сторон, я как бы парил в направлении к мертвому Сталину, — толпа несла, несла меня, окутанного массой таких же идиотов, как я, и, наконец, опустила… я стал перебирать ногами по земле, почувствовав ее твердость, и понял, что спасен.
Как говорится, пронесло.
В третий раз встречаться с мертвым вождем не захотелось. Подростковый азарт пропал. Великое счастье быть в едином порыве с массой стало испаряться. Но идиотизм толпы уже предъявил серьезную угрозу жизни.
Начальнику Управления МВД
по Красноярскому краю
от Шлиндмана Семена Михайловича
с/поселенца, проживающего в с Абан, по Советской ул., дом № 5.
ЗАЯВЛЕНИЕ
10/1-1953 г., будучи у вас на личном приеме, я докладывал Вам о сложившихся для меня обстоятельствах и невозможности получения работы по специальности в Абанском районе. Эти неблагоприятные обстоятельства сложились не по моей вине, а в результате известной вам специфики.
Мне непонятно, почему, оказавшись в этих условиях, я предоставлен самому себе и должен выходить из тяжелого положения только своими силами, слишком ограниченными для этого?
В течение последних двух месяцев я пытался предлагать свои услуги различным организациям для работы в каком-либо другом районе ссылки, но получил лишь сообщения об отсутствии у них вакантных должностей.
Я не могу больше жить без работы, нет у меня ни сил, ни средств выдержать и дальше эту ужасную безработицу.
Поэтому я вновь вынужден беспокоить и настоятельно просить вас о выдаче мне разрешения на переезд в г. Канск, где я
