Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

С 4/11. до 6/IV. 1952 г. работал техником-нормировщиком Абанского Химлесхоза.

В с. Абан проживаю по Советской ул., дом № 5.

С первой моей женой Котопулло Лидией Михайловной разошелся в мае месяце 1947 года. При ней, в г. Москве по ул. Петровка, дом № 26, кв. 50, проживает мой сын, Марк Семенович Шлиндман 15-ти лет.

Моя мать, Шлиндман Софья Марковна, 76-ти лет, проживает в г. Москве, по 2-му Самотечному пер., дом № 7, кв. 19.

С. Шлиндман

20. Х.1952 г.

…В школе я был самый маленький и самый худенький в классе.

Нет, еще двое были такие же, как я, — Рубичев и Нурик.

Когда нас выстраивали в линейку по росту, мы трое стояли всегда последними: каждый год менялся порядок — в 5-м классе Нурик, я, Рубичев… В шестом — Рубичев, Нурик, я… в седьмом я, Рубичев, Нурик… Кто-то из нас подрастал быстрее, кто-то медленнее.

Высокорослые были где-то там, далеко, на правом фланге…

Во время переменок они нас, маленьких, били. Каждый «длинный» мог подойти сзади и пнуть ногой.

Это было очень обидно.

Потому что хотелось ответить, но было страшно. И тогда я дал себе клятву. Я сказал себе:

— Они бьют тебя, потому что чувствуют себя сильнее. Ты не должен это терпеть. Ты должен суметь дать сдачи. Ты должен показать им, что ты их не боишься.

Легко сказать, сделать трудно.

Но я решил — значит, надо попытаться, а там — будь что будет… Хотя бы один раз надо постоять за себя.

Я не думал, что стану героем в собственных глазах. Но я хотел доказать самому себе, что могу ответить ЛЮБОМУ обидчику.

Я достал бритву и надрезал себе палец.

Кровью я натер кулак, точнее, свой кулачок. Я торжественно произнес вслух слова, которые заставил себя произнести, войдя в школьный туалет, когда там никого не было. Я сказал:

— Клянусь, что дам сдачи, не думая о последствиях.

Я повторил эту фразу трижды для пущей убедительности.

При этом я осознавал, что реакция на мое действие будет — меня каждый «длинный» мог отлупить…

Вот почему я приказал себе: твой ответ должен быть ОБЯЗАТЕЛЬНО НЕАДЕКВАТНЫМ — ты должен ударить в три, в пять раз сильнее, чем ударили тебя. И ты при этом не должен думать о «последствиях»… Ты бьешь со всей силы, на какую только способен — только правильно попади! — бьешь сразу, ни секунды не теряя, будешь раздумывать — значит, нарушишь КЛЯТВУ..

Слово «клятва» было завораживающим… Клялись молодогвардейцы, клялся сам товарищ Сталин в одноименном фильме, теперь клялся — я… О-оо, это было серьезное испытание.

После клятвы я не спал ночь. Ворочался и что-то шептал себе под нос…

С утра клятва начала действовать, и мне оставалось одно — ждать, когда меня кто-нибудь тронет.

О школа послевоенных лет!.. Сколько здесь было самого жестокого хулиганства, сколько драк и стычек…

«Пойдем стыкнёмся!» — говорили мы в те далекие времена. Шли на «задний» школьный двор, бросали портфели на снег и боевито выставляли друг против друга сжатые дрожащие кулачки…

Но тут было другое. О драке не могло быть и речи. В драке я приговорен к поражению.

Клятва выводила меня на совершенно другой уровень — мне не важно было доказать, кто сильнее. Априори сильнее был мой противник.

Мне важно было доказать самому себе, что у меня есть достоинство. И всё? И всё.

Ну, тогда жди. Жду.

Сами понимаете, ждать мне пришлось недолго. Как сейчас помню — был урок географии.

Где-то минут за пятнадцать до конца урока я получаю увесистый «шелобан» в затылок.

Это Мишка Е. решил поразвлечься.

Ну ладно бы ударил книгой, ручкой, на худой конец… А то «шелобан»!..

Хороший такой, звучный… И, главное, болезненный. И не столько для затылка, сколько для моего самолюбия.

Мгновенно клятву надо было привести в действие.

Если раньше я на такой «шелобан» просто отмахнулся бы, то теперь…

Теперь я откинул парту, встал во весь свой маленький рост, повернулся назад и… со всего размаху влепил Мишке по морде кулаком.

Это видел весь класс. Кроме училки географии. Она в тот момент, к счастью для меня, оказалась в проходе между партами спиной к произошедшему.

Она, конечно, обернулась, но не успела ничего увидеть, так как я уже сидел за своей первой партой.

Мишка тоже не подал вида, я услышал за собой только, как он тихо, но напряженно сопит.

Дальнейшие пятнадцать минут были для меня сущим адом.

Я с ужасом ждал звонка, после которого должно было наступить Мишкино возмездие.

Я сжался в комок и представил себе, как он возьмет меня за шкирку могучими руками и начнет сначала мотать из стороны в сторону, потом протащит носом по полу к стене и начнет мною бить в эту стену — так, что краска будет осыпаться. А все будут смотреть на эту жуткую картину кружочком и гоготать…

От страха я чуть не умер. Эти пятнадцать минут продолжались, как мне показалось, часа два…

Вот сейчас, сейчас… сейчас зазвенит проклятый звонок и… начнется!

Я забыл о своей клятве, я обо всем на свете забыл…

Я только чувствовал за своей спиной эту жуть — Мишкино присутствие и угрозу стереть меня в порошок. Не тут-то было!..

Прозвенел звонок, и Мишка, как ни в чем не бывало, ни слова мне не сказав, прошмыгнул в школьный коридор.

Больше меня никто никогда в школе не трогал. Ни одного шелобана за все оставшиеся годы. Урок на всю жизнь. Правда, не урок географии…

В спектакле «Песни нашей коммуналки» я рассказывал о своем счастливом детстве (у всех детей той лучезарной эпохи детство было исключительно счастливым благодаря лично товарищу Сталину), проведенном в квартире, где жили 83 человека, в полуподвале.

Естественно, один кран на всех, называемый рукомойником.

Один туалет. Ф-фу, извините за французское слово, оно неточное. У нас был не туалет, а уборная. И тоже одна на всех. Что, естественно, не совсем.

По утрам здесь выстраивалась длинная очередь детей и жильцов. Кому в школу, кому на работу…

Часто дети пропускали вперед взрослых (всё наоборот). А почему?

А потому что взрослым нужнее. В школу можно еще как-то опоздать, а на работу — ни-ни.

За опоздание на 3 минуты — выговор, на 20 минут — тюрьма. Строгий сталинский закон.

А что делать?.. Пораньше ложиться, пораньше вставать. Казарма.

И вставали часа за два до начала работы. Чтобы успеть. Хорошо, если есть метро. Но