Скандинавский детектив - Стиг Трентер

— У меня нет денег, — заявил Форс.

— Об этом прошу не беспокоиться. Обо всем подумали. На дорогу вы получите из казенных средств. А албанские власти обеспечат ваше содержание.

Совершенно неожиданно Форс расхохотался.

— Вы совершенно ничего не понимаете! — выкрикнул он. — Но это все равно и даже к лучшему.

— Прошу вас говорить прямо, что вы имеете в виду.

— Никогда.

Прокурор почувствовал себя неуверенно. Никак он не мог найти нужный подход к человеку, лежавшему в постели. Обычные логические аргументы до него не доходили. Глядя на Форса, он заметил, как тот шевелит губами.

— Простите, не слышу…

— Я сам с собой, — с несмелой усмешкой пояснил Форс. — Так часто случается в одиночестве. В одиночке всегда хочется с кем-то поговорить.

— Это и в самом деле может быть необходимо, — признал прокурор. — Вам нечего мне сказать?

— Нет.

— Тогда нам остается только распрощаться. Впрочем, мы увидимся утром на аэродроме.

— В котором часу вылет?

— Это пока окончательно не определено, но все говорит за то, что вы отправитесь сразу пополудни. Лучше всего было бы лететь через Копенгаген и Прагу.

Прокурор покинул камеру. Форс и не подумал хоть привстать с кровати и натянул одеяло по самую бороду.

В комнате с подслушивающей аппаратурой двое полицейских расслабились. Один из них достал из сумки старый термос и налил себе стакан жидкого кофе.

— Что за церемонии, — буркнул он. — Выслали бы его, и конец, хоть бы мы вздохнули свободно.

— Мне вся эта история кажется довольно странной, — заметил второй, не прерывая чтения «Экспрессен».

— Да, что-то за всем этим должно крыться, — признал первый, прихлебывая кофе. — Слышал, он получит эскорт в Албанию!

— Наверняка пошлют какого-то идиота из криминалки. Нас никогда не посылают за границу. Может, это и к лучшему.

— А ты слышал, что Ян Ольсон на постоянно прикомандирован к Сундлину?

— Я бы с ним не поменялся.

— Почему?

— Очень мне надо — сутки напролет топать по пятам за такой важной шишкой! Тьфу!

Магнитофон был все еще включен, но из камеры Форса почти ничего не доносилось. Разве что скрип кровати, когда тот ворочался с боку на бок. И все. В комнате было душно. Читавший отложил «Экспрессен» и открыл окно.

Не помогло. Влажный воздух висел над городом, как грязная вонючая тряпка. Дым с фабрик на Лилиехольмен растекался между скопищами домов.

Форс тоже поднялся с кровати и встал у окна. Потом вернулся в постель, сел, опер голову на руки, все еще сжатые в кулаки. «Как я устал, — думал он. — Мне кажется, я сделал все, чего только можно желать, а они все равно недовольны».

Магнитофон — прекрасный аппарат, но все еще далек от совершенства. Мысли он записывать не умеет. Будь такая запись возможной, в САПО уже знали бы, что Форс страдает навязчивыми галлюцинациями. Наяву его постоянно терзали настойчивые голоса. И все чего-то требовали, ни на миг не давая покоя. Было только вопросом времени, когда Енс Форс уже не сможет больше скрывать это. Когда это случится, болезнь его станет очевидна для всех. Но пока еще на вид он был совершенно нормальным.

Форс подошел к двери и спросил дежурного:

— Можно мне сигарету?

СТУРЕБИ

В субботу после обеда маленький «фольксваген» остановился у виллы Сундлина в Стуреби. Солидный мужчина в фуражке курьера выбрался из-за руля, подошел к двери и позвонил.

Ян Ольсон открыл почти сразу.

— Письмо какому-то Сундлину, — сообщил посыльный, подавая конверт. — Прошу расписаться.

Взяв большой конверт, Ольсон расписался в потрепанной книге, которую протянул посыльный.

— Кто вам дал письмо? — спросил Ольсон.

— Понятия не имею. Мне просто велели приехать сюда.

— Можете подождать немного?

— Нет, у меня нет времени.

Ольсон неохотно достал служебное удостоверение. На посыльного особого впечатления оно не произвело.

— А какое мне дело до ляга… до полиции?

— Я полагаю, никакого, — вежливо согласился Ольсон. — Вот только в этом доме живет премьер Сундлин, а письмо может быть от похитителей.

До посыльного сразу дошло. Сняв фуражку, он почесал в затылке.

— Ну вот, вечно я во что-нибудь вляпаюсь.

— Еще не известно, — заметил Ольсон. — Будьте любезны, войдите.

Они вместе прошли в кухню. Посыльный, вздыхая, сел к столу. Ольсон открыл холодильник.

— Хотите нива?

Тот кивнул. Ольсон достал бутылку.

— Стакана не надо, — сказал посыльный.

Ольсон оставил его в кухне и постучал в дверь спальни Сундлина, который полчаса назад лег отдохнуть.

— Войдите.

Ольсон вошел, подал конверт. Премьер тут же вскрыл его и прочитал.

— От похитителей? — спросил Ольсон.

— Разумеется.

Ольсон машинально протянул руку за письмом, но Сундлин, казалось, этого не заметил, прикусил губу и отвел глаза.

— Он в кухне.

— Кто?

— Посыльный, который принес письмо. Мне кажется, он ничего не знает, но попытаюсь выжать из него все, что удастся.

— Ладно.

Ольсон вернулся в кухню, где посыльный скучал над пустой бутылкой. Фуражка лежала на столе, лысый череп обрамлял веночек кудряшек.

— Как вас зовут?

— Бергман. Йон Бертиль.

— Что вы знаете про это письмо?

— Что его оставили вчера вечером с указанием вручить только сегодня.

— А вам не показалось это странным?

— Говорю же вам, я только получил команду отвезти сюда письмо.

— Простите. Но вы не догадались, что адресовано оно премьеру?

— Нет, не догадался и думаю, никто на это не обратил внимания. Я смотрю только на адрес, фамилия меня не интересует.

Ольсон подумал, что это логично. Продолжать разговор не стоило. После нескольких уточняющих вопросов Бергман уехал.

— Прошу пока никому ни слова, — предупредил на прощание Ольсон.

— На меня можете положиться. Рот на замке.

Премьер перешел в салон и теперь сидел в кресле.

— Что-нибудь получилось?

— К сожалению, нет. Он только знает, что письмо оставили вчера с указанием вручить его сегодня. Возможно, стоит расспросить тех, кто принимал письмо.

— Я не уверен. Такие типы легкомысленно не поступают. Наверняка приняли все меры предосторожности.

— А не лучше ли сейчас же известить криминальную полицию, чтобы они начали работу?

Премьер не ответил. Он ритмично пошевеливал сомкнутыми кончиками пальцев, полузакрыв глаза. Ольсона его молчание несколько беспокоило.

— Я хотел бы знать, не лучше ли позвонить в криминальную полицию, — повторил он.

Премьер перестал заламывать пальцы, пару раз провел рукой по горлу. Судя по сосредоточенному взгляду, он напряженно размышлял.

— Думаю, это лишнее…

Вновь взяв письмо, он держал его в вытянутой руке, словно дохлую мышь. Выглядело это смешно, может быть, даже театрально.

— Но криминальная полиция должна проверить отпечатки, сравнить почерк.

— Я не хочу.

Слова эти были произнесены весьма решительно. Премьер бывал упрям, Ольсону случалось читать об этом в газетах. Видимо, сейчас был как раз такой случай.

В комнате повисла пауза. Сундлин отложил письмо, сунув его под сукно на огромном столе, пересел в качалку и раскачался так, что заскрипели полозья.

Ольсон не знал, как себя вести. И решил оставить начальство в покое. Может, Сундлин передумает, даст ему письмо? В противном случае Ольсон оказался бы в трудной ситуации, ведь чувство долга заставляло его уведомить коллег из уголовки, что произошло. Такого просто замолчать не удастся.

— Сядь, — бросил Сундлин.

Ольсон сел.

— Мне нужна твоя помощь, — продолжал премьер.

— Разумеется, я сделаю все, что могу, — заверил заинтригованный Ольсон.

— Я попал в ловушку.

Воцарилась тишина. Сундлин снова раскачался, да так сильно, что Ольсон испугался, как бы он не перевернулся, и с трудом удержал себя, чтобы не ухватиться за поручень.

Сундлин вдруг подбежал к окну, пустая качалка продолжала раскачиваться. Через несколько минут премьер обернулся к Ольсону.

— Ты должен обо всем знать.

И снова пауза. Ольсон чувствовал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову.

Сундлин открыл шкатулку с сигарами, долго и старательно выбирал и, наконец, закурил одну. Пару раз затянулся, потом положил бурый огрызок в пепельницу. Тонкая струйка голубого дыма поднималась к потолку. Сундлин сосредоточился, как бегун перед стартом, когда готовится к рывку.

— Ты должен понимать, что для меня это нелегко.

— Конечно, понимаю.

— Ничего ты не понимаешь!

Этот странный ответ кольнул Ольсона. Он обиженно поджал губы.

— Ты меня неверно понял. Я, конечно, верю, что ты мне сочувствуешь, но не знаешь и не понимаешь причин моей озабоченности.