Романески - Ален Роб-Грийе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается меня, то я уже сформулировал главный вопрос, который встает (все с этим согласны) в связи с пребыванием нашего полковника в Южной Америке. Кстати, можно только удивляться тому, что он не был произведен в генералы, если его подвиги во славу родины были столь блистательны, как он утверждал. А вопрос-то заключается в том, почему де Коринт столь поспешно покинул Францию в то время, когда, похоже, никакое бремя подозрений, никакие обвинения не тяготели над ним, потому что тогда многие даже считали его тайным героем Сопротивления? Его общеизвестная, выставляемая напоказ скандальная связь со слишком юной Ангеликой фон Саломон во время оккупации Франции нацистами не выглядит достаточным поводом для подобного поступка, так как загадочная девственная воительница (уже очень давно отказавшаяся от претензий на второе прилагательное), сражавшаяся на фронте в Нормандии в составе элитной дивизии вермахта, никогда не имела отношения, что явствует из всех документов, к которым мы обращались из тех, что оказались нам доступны, ни к какой секретной службе, ни к какому подразделению карательных „органов безопасности“ или разведки.
Вследствие того, что произошла какая-то непонятная, таинственная путаница с датами и местами событий, некоторые враги де Коринта получили возможность утверждать, что этот аристократ-конспиратор, совершив трудное путешествие в Бретань с какой-то весьма щекотливой миссией в тот период, когда его родовое поместье и весь край Леонэ еще находились под властью оккупантов, оказавшихся в так называемом „котле“, то есть попавших в окружение и превративших вскоре эту часть Финистера в Брестский укрепленный район (где они построили великолепную базу из железобетона для подводных лодок, чей массивный мощный силуэт был прекрасно различим с нашей равнины Керангофа), покинул пределы отчизны в середине августа 1944 года, то есть как раз перед падением (или освобождением) Парижа; по слухам, он якобы отправился на берега Рейна как раз тогда, когда туда же устремились отступавшие войска Рейха, и якобы весной следующего года отбыл из Гамбурга на борту подводной лодки военно-морского флота противника, доставившей его вместе с другими двойными агентами куда-то в район то ли Ресифе, то ли Наталя. Однако в различных архивах существует немало материальных доказательств недостаточной обоснованности подобных обвинений. Если предположение о том, что граф Анри отправился в Гамбург в конце войны, действительно вполне правдоподобно, то с деталями здесь и в самом деле есть неувязка, так как все свидетельствует, что произошло это весной 1944 года — в апреле или чуть позже, и отправился он туда с миссией в интересах союзников, по заданию, тайно переданному ему из Англии.
Гораздо более обоснованными кажутся мне упорно продолжающие циркулировать слухи о том, что Анри де Коринт был членом загадочной тайной франко-германской организации, очень влиятельной, хорошо законспирированной, действовавшей очень осторожно, под покровом тайны, и в своей практике прибегавшей к оккультным знаниям, известной под названием „Синархия“, что можно истолковать как „Совместное правление группы лиц“. Вполне возможно, что его пребывание в Бразилии или Уругвае после Освобождения тесным образом связано со странным „предприятием“ с привкусом (или запахом) миража, опутавшим весь Запад (и, несомненно, не только Запад) сетью сообществ и кружков людей, причастных к международному заговору. Разумеется, это обстоятельство ни в коей мере не было помехой тому, чтобы де Коринт поддерживал дружеские отношения, более или менее тайно, а то и явно с одним, другим или многими завсегдатаями, часто посещавшими Золотой Треугольник, чьи великолепные, блистающие роскошью помещения (различные уютные уголки, бары, бассейн, отдельные номера и комнатки, театральные залы с новейшей, сложнейшей техникой) могли тогда служить в качестве помещений очень закрытого клуба для финансистов, стратегов экономики и военных, предлагавшего своим членам множество изысканных и запретных с точки зрения морали удовольствий.
Тогда, в 40-х годах, я мало что знал (и мало что знаю до сих пор) о более или менее утопических проектах дирижистов, то есть сторонников идеи государственного управления экономикой, в значительной степени утопической идеи, которой в то время был увлечен весь мир. Что же касается моего отца, то он был слишком незначительной персоной и слишком скромным человеком, чтобы играть хотя бы второстепенную роль в сообществах, которым он мог сочувствовать из-за собственных, глубоко личных склонностей. Но я не раз слышал, как у нас в семье, за обеденным столом на улице Гассенди, в годы оккупации упоминали — хотя чаще всего и не прямо, а намеками, — эту самую „Синархию“, которая якобы вот-вот должна была взять власть в свои руки по обе стороны Рейна или уже даже взяла.
Судя по тем немногим обрывочным воспоминаниям, что сохранились до сего дня в моей памяти, речь, должно быть, шла о некоем заговоре, так сказать „социал-индустриального“ характера, правого толка, разумеется, объединившем экономистов-плановиков, высокопоставленных государственных чиновников, учившихся и сформировавшихся в стенах Высшей Политехнической школы, честолюбивых металлургов (владельцев, директоров и главных инженеров металлургических заводов), банкиров, дипломатов, политиков-идеалистов, что суетились и метались в тени, конечно, не на виду, в Париже, Виши, Берлине и бог знает где еще, вплоть до Буэнос-Айреса, с целью создать и поставить на ноги мощную европейскую силу, которая была бы способна противостоять одновременно как либеральному англосаксонскому капитализму, так и советской бюрократии с жесткой системой субординации и огромной иерархической лестницей. Многие из заговорщиков делали ставку на победу Германии и рассчитывали, что и при новом миропорядке обновленная Франция вновь обретет решающий голос и будет иметь некий перевес благодаря быстрому росту, а вернее, даже взлету промышленного производства. Среди прочих назывались имена таких деятелей, как Пьер Пюше, Бенуа-Мешен, но особенно часто повторялась в разговорах фамилия одного министра
