Романески - Ален Роб-Грийе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Читая „Резинки“, Жан Кейроль обнаружил там то, что он счел личными воспоминаниями о движении Сопротивления. К несчастью, я в то время находился скорее в противоположном лагере. И я уверен, что в действительности именно „Синархия“ тогда достаточно хорошо запечатлелась в моем воображении, чтобы снова появиться на страницах моей книги; этот заговор, организованный за кулисами власти профессором политической экономии Даниэлем Дюпоном и его друзьями под угрозой смерти со стороны еще более загадочной организации, чем сама „Синархия“, являлся на деле не чем иным, как воскрешением старой мечты приверженцев существовавшего в XVII веке мистического учения — „мартинизма“, суть которого состоит в том, что власть над народами должна взять в свои руки элита бескорыстных технократов. Атмосфера тайны, детективного расследования в недрах антагонистических тайных обществ, царившая в рассказанной мной истории, к тому же насквозь пронизанная стародавним родовым проклятием царя Эдипа, могла сделать роман читабельным, причем очень быстро, однако успех к нему пришел только через многие годы, пришлось ждать и ждать. Но не будем забегать вперед, как говорил другой несчастный правитель Древней Греции.
Принятая к изданию Жеромом Линдоном рукопись „Резинок“ была запущена в производство без долгих проволочек. Именно это первое издание, сделанное офсетным способом, на так называемых офсетных досках, впоследствии будет воспроизводиться при всех последующих допечатках тиража и при переизданиях, под неизменной белой с синим обложкой издательства „Минюи“. И даже сегодня, сорок лет спустя, порой возникает вопрос, по каким причинам книга была набрана так называемым египетским, брусковым шрифтом, мало используемым в типографиях для массовых изданий и даже неприятно поражающим читателя своей тяжестью, тягучестью, вязкостью, какой-то бьющей в глаза нарочитостью, нескромностью и даже грубостью. Нашим специалистам по паратексту не следует делать из сего факта слишком ученых и слишком поспешных заключений, вроде создания следующей многозначительной цепочки: Египет, Сфинкс, Эдип. Так как объясняется все очень просто.
Издательство „Минюи“ в период между уже ставшим историей Сопротивлением и будущим успехом знавало и тяжелые времена. Оно оказалось в довольно затруднительном положении, так как методы управления Веркора и его способ ведения дел оказались плохо совместимыми с требованиями мирного времени, в особенности по части бухгалтерского учета. Молодой Линдон, унаследовавший не только издательский дом, но и его долги, причем долги в первую очередь, в течение долгих лет пытался, как говорится, „снять издательство с мели и заставить его держаться на плаву“. Угроза объявления издательства неплатежеспособным в более или менее близком будущем по-прежнему продолжала нависать тяжелым бременем над любым его начинанием. И уже при издании произведений Беккета, тремя годами ранее, у него возникло ощущение, что это конец, но он должен, по крайней мере, хотя бы довершить начатое, исполнить свой долг, прежде чем „закрыть лавочку“. В то время, когда Линдон собрался издавать „Резинки“, у него не было денег на то, чтобы заплатить владельцу типографии.
Тогда Жорж Ламбриш, в поисках выхода, уговорил одного из своих друзей, некоего господина Грегори, возглавлявшего богатый „Французский клуб книги“, издать роман тиражом в мягком переплете, на плотной, но все же не самой роскошной бумаге, для постоянных подписчиков, чья тяга ко всяким новшествам и оригинальничанью не была слишком уж явной и очевидной. Издательство „Минюи“ удовольствовалось тем, что воспроизвело набор, сделанный для „Французского клуба“, уже в нашем, так называемом „первом“ издании! Акция клуба стала поводом для появления нескольких хороших статей (статьи Бланза, например), и руководство клуба организовало также коктейль-презентацию нового издания в своих роскошных гостиных, в здании около Вандомской площади. Франсис Бланш, человек в ту пору очень известный, даже знаменитый, пользовавшийся бешеной популярностью и бывший, кстати, шурином господина Грегори, вознамерился даже создать кинематографическую версию моего романа, в которой он сам собирался сыграть роль Валласа! Я всегда был противником идеи воплощения литературных произведений на экране, то есть перевода литературы в кадры. Но эта неожиданная „мутация“ „Резинок“ в кинокомедию могла бы, во всяком случае, превратиться в нечто более оригинальное, чем „серьезный“ (и психоаналитический) перенос моего повествования на киноленту, осуществленный пятнадцать лет спустя с Франсуазой Брийон в роли хозяйки писчебумажного магазина Иокасты, роли, значительно расширенной по соображениям потребностей сценария.
Затем обманчивая лихорадка быстро спала. Так называемая „большая пресса“ либо отозвалась о книге неодобрительно, либо обошла ее молчанием, короче говоря, хорошей прессу назвать было нельзя. Вырученные от продажи книг деньги не наполнили кассу „Минюи“. Поднявшегося вокруг романа шума хватило ровным счетом только на то, чтобы я потерял мою липовую работенку в Министерстве сельского хозяйства. Но, впрочем, все это казалось мне тогда совершенно неважным, потому что я посреди всех треволнений, связанных с выходом книги, вновь обрел мою маленькую Катрин (которая не желала меня видеть в течение долгих месяцев), и это значило для меня неизмеримо больше. Что касается того, что я сам думал о своем произведении, уже написанном или еще только находившемся в проекте, то в своих оценках и воззрениях я основывался вовсе не на одобрении или хуле газетных сплетников и сплетниц.
Той весной, ближе к концу, мы с Жеромом совершили небольшое путешествие на романтичный Рейн. Я никогда не видел Линдона более веселым, чем в тот продолжительный период, когда тревоги и заботы в связи с тяжелым финансовым положением его предприятия, должно быть, весьма ощутимо отягощали его. Жером говорил об этом мало, и, как только он выходил из своего кабинета и из здания издательства, оставив там все свои проблемы, он становился улыбчивым, жизнерадостным, чуть легкомысленным и игривым, спокойным, раскрепощенным, одним словом, прекрасным спутником для путешествия. Кстати, Ламбриш заключил пари, что мы вернемся после нашей эскапады, разругавшись в пух и прах. Мы же вернулись, став настоящими друзьями.
А вот отношения Линдона и Ламбриша, и прежде не слишком теплые, явно испортились. Я надеюсь, что моей вины в том не было. Во всяком случае, эти двое по природе своей не были созданы, чтобы понимать друг друга и ладить между собой.
Но, странное дело, после ухода Жоржа, внезапно совершившего сей безрассудный и довольно бестактный поступок (он, видимо, думал, что его очень быстро схватят за полы пиджака и вернут назад), Жером остановил свой выбор на Жаке Бреннере, чтобы он сменил Ламбриша на должности официального и постоянного литературного консультанта. Я же стал именоваться более скромно, а именно — „внутренним рецензентом“, что позволило
