Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

Тогда в нем проснулся страшный голод. В день выхода из лагеря Скшетуский утром съел кусок конины, которым не насытился бы и двухмесячный волчонок, — и с того времени у него ничего не было во рту.

И вот он стал срывать растущие возле него стебли растений и жадно высасывал их Так он до некоторой степени утолял голод и мучившую его жажду.

Одновременно рыцарь то и дело посматривал на костер, который постепенно все бледнел.

Люди, находившиеся возле костра, как бы заволакивались мглой и, казалось, отдалялись.

"Ага, мной овладевает сон! — подумал рыцарь. — Я здесь усну".

Вдруг возле костра началось движение, татары встали. Вскоре до. слуха Скшетуского долетели возгласы: "лошь! лошь!" Им в ответ раздалось короткое ржание. Через минуту послышался свист и глухой топот лошадей по сырому лугу. Костер потух

Скшетуский не мог понять, почему татары уехали. Немного спустя он заметил, что тростник как-то яснее выделяется, вода блестит иначе, чем при луне, а воздух заволакивается легкой мглою.

Начинался рассвет.

Вся ночь ушла у рыцаря на то, чтоб обогнуть пруд и дойти до реки и болота.

Он был только в начале дороги. Теперь ему придется идти вдоль по реке

Воздух все более наполнялся светом зари На востоке небо было бледно-зеленого цвета.

Скшетуский опять направился к болоту и, дойдя до берега, высунул голову из тростника.

В расстоянии нескольких сот шагов виднелся один только татарский форпост, в отдалении дымился потухающий костер; рыцарь решил ползти к нему среди высоких трав.

Добравшись до костра, он стал внимательно искать остатки еды и тотчас нашел обглоданные бараньи кости с оставшимся на них жиром и несколько штук печеной репы, оказавшиеся в теплом пепле. Скшетуский накинулся на них с жадностью дикого зверя и ел, пока не заметил, что форпосты, расставленные по пройденной им дороге, уже возвращаются в лагерь и приближаются к нему.

Тогда он пополз назад и через несколько минут исчез в тростнике. Отыскав сухое место, он тихо лег на землю. Тем временем всадники проехали мимо. Скшетуский тотчас принялся за взятые им у костра кости, которые теперь стали трещать в его могучих, точно у волка, челюстях. Он обгрыз жир и жилы, съел репу и немного утолил голод. Такого завтрака у него давно уже не было в Збараже.

Теперь он почувствовал себя сильнее. Его подкрепили пища и начинающийся день. Становилось все светлее; восточная сторона неба из зеленоватой превращалась в розовую и золотистую, и хотя утренний холод был очень чувствителен, но его утешала мысль, что вскоре солнце согреет его утомленное тело.

Рыцарь внимательно осмотрел свое убежище; здесь легко могли улечься два человека. Оно со всех сторон было окружено тростником, точно стеной, и совершенно скрывало его от людских глаз.

"Меня здесь не найдут, — думал Скшетуский, — разве если захотят ловить рыбу, но здесь рыбы нет, потому что она издохла от разлагающихся трупов. Тут я отдохну и подумаю о том, что делать дальше".

И вот он стал раздумывать, идти ему берегом реки или нет, и наконец решил идти, если поднимется ветер и будет качать тростник, в противном случае движение и шелест могут его выдать, особенно если придется проходить недалеко от неприятельского лагеря.

— Благодарю тебя, Боже, за то, что я до сих пор жив, — тихо прошептал рыцарь.

И он поднял глаза к небу, а затем мысленно унесся в польский лагерь.

С этого места замок был отлично виден, особенно когда его озолотили первые лучи восходящего солнца Быть может, там из башни кто-нибудь смотрит в подзорную трубу, а уж Володыевский и Заглоба наверняка весь день будут поглядывать с высоты валов, не увидят ли его висящим на какой-нибудь беллюарде.

"Вот и не увидят, — подумал Скшетуский, и все его существо наполнилось блаженным чувством при мысли, что он спасен. — Не увидят, не увидят, — повторил он несколько раз. — Я прошел мало, но зато самую трудную часть пути. Бог мне поможет и дальше".

В своем воображении он уже видел себя в лесах, за которыми стоят королевские войска, всеобщее ополчение, гусары, пехота; земля чуть не стонет под тяжестью людей, лошадей и пушек, а среди этого войска король.

Потом он увидел грандиозное сражение, разбитых неприятелей, князя со всей кавалерией, летящего по грудам трупов, встречу польских войск.

Его разболевшиеся и опухшие глаза закрылись от слишком сильного света, голова склонилась, утомленная множеством мыслей. Им стала овладевать какая-то сладостная немощь, он растянулся во весь рост и уснул.

Тростник шумел. Солнце высоко поднялось на небе и согревало горячим взглядом рыцаря, сушило на нем одежду, а он неподвижно лежал, погруженный в глубокий сон. Кто его теперь увидел бы столь неподвижным, с окровавленным лицом, тот предположил бы, что это лежит труп, который выкинула вода. Проходили часы, а рыцарь все спал. Солнце достигло зенита и стало спускаться на другую сторону неба, а он все еще спал. И только к вечеру его разбудил пронзительный визг лошадей, грызущихся на лугу, и громкие крики конюхов, разнимавших кнутами дерущихся табунных жеребцов.

Рыцарь протер глаза, оглянулся, вспомнил, где он, потом посмотрел на небо: солнце закатилось, и кое-где уже сверкали звезды; он проспал весь день.

Скшетуский не подкрепился сном, не чувствовал себя сильнее, наоборот, у него болели все кости. Он надеялся, что движение укрепит его и, спустив ноги в воду, немедленно двинулся в дальнейший путь:

Теперь он двигался по краю тростника, чтобы шелестом не обратить внимания конюхов. Было довольно темно, так как луна еще не вышла из-за леса. Вода была так глубока, что Скшетуский в некоторых местах терял почву под ногами и должен был плыть, что являлось большим препятствием, потому что он был в одежде и плыл против течения, которое хоть и было довольно слабым, однако влекло его назад к прудам. Но зато самые зоркие татарские глаза не могли заметить этой головы, двигающейся вдоль сплошной массы тростников. Ввиду этого он продвигался довольно смело, минутами вплавь, но большей частью идя по пояс в воде, и наконец достиг места, с которого увидел по обеим сторонам реки тысячи огоньков.

— Это таборы, — подумал он, — ну теперь, Боже, помоги мне.

Рыцарь стал прислушиваться.

До него долетел шум смешанных голосов. Да, то были таборы. На левом берегу реки, вдоль по ее течению, находился казацкий лагерь, с тысячами возов и татар. На правом — татарский стан. И там, и тут слышались людской говор, дикие звуки бубнов, дудок, мычанье скота, рев верблюдов и ржание лошадей. Река разделяла лагерь, составляя вместе с тем препятствие для ссоры и убийств, так как татары не могли спокойно стоять возле казаков. В этом месте она была ниже, а может быть, ее нарочно расширили во избежание столкновений. Но с одной стороны возы, а с другой — тростниковые шалаши находились, судя по кострам, на расстоянии нескольких десятков шагов от берега, на котором стояли часовые,

Тростник редел. Скшетуский прошел еще шагов около ста и остановился. Какой-то мощью и угрозой веяло на него от этих полчищ.

В эту минуту ему показалось, что вся бдительность и ярость этих тысяч человеческих существ направлены против него, и он чувствовал перед ними полную беспомощность и беззащитность.

Он был совершенно один.

"Никто не пройдет по такой дороге! — мелькнула у него мысль".

Однако рыцарь еще больше подался вперед, так как его влекло какое-то неудержимое, мучительное любопытство. Ему хотелось поближе взглянуть на эту страшную силу.

Внезапно он остановился. Тростник кончился, точно его кто-нибудь ножом отрезал, а может быть, и на самом деле его срубили на шалаши. Далее блестела вода, освещаемая красным заревом костров.

Тут же, на обоих берегах, горели два больших костра. На одном берегу стоял татарин на коне, на другом — казак с длинной пикой в руке. Оба они смотрели друг на друга и на воду. В отдалении виднелись другие воины, тоже стоящие на страже.

Зарево костров казалось огненным мостом, перекинутым через реку. У берегов стояли ряды маленьких лодок, употреблявшихся для объезда прудов.

— Невозможно! — пробормотал Скшетуский.

Им овладело отчаяние. Ни идти вперед, ни возвращаться! Прошли уже сутки, как он мыкался по болотам и тростникам, дышал гнилым воздухом и мок в воде, а все это лишь для того, чтобы, достигнув тех таборов, через которые он взялся пробраться, признать, что это невозможно.

Но и возвращение было невозможно; рыцарь знал, что, быть может, у него найдется достаточно сил, чтобы тащиться вперед, но не найдется их, чтобы отступить. В его отчаянии было вместе с тем и глухое бешенство. Была минута, когда ему хотелось выйти из воды, задушить часового, потом броситься на толпу и погибнуть.

Опять ветер зашумел в тростнике странным шепотом и одновременно донес отголоски колокольного звона из Збаража. Скшетуский стал горячо молиться, бил себя в грудь и взывал к небу о спасении с силой и верой утопающего; он молился, а в то же время, как бы в ответ на молитву, неприятельские лагери зловеще гудели, черные и красные от огня фигуры сновали, как черти в аду, стража стояла неподвижно, река катила свои волны, озаренная кровавым светом.