Другая музыка нужна - Антал Гидаш

— Об этом мы не говорили. Сказал, чтобы я занял пустой письменный стол.

— Ах, вот как?! Что ж, занимайте. Только не мешайте. Мы номер сдаем.

Мартон сел за свободный стол. Теперь в двух смежных комнатах было тихо. Журналисты работали. Мужчина в синем халате брал рукописи, потом приходил опять и клал на столы набранные полосы.

Мартон сидел долго. Репортеры один за другим уходили. На него никто не обращал внимания.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к старику журналисту, — что мне делать? Господин главный редактор сказал, чтобы я новости собирал.

— Ну и собирайте.

— А где?

— Где найдете. Город велик.

Мартон ничего не понял. Посидел еще некоторое время. Потом встал. Медленно пошел к дверям. Попрощался. Кто-то рассеянно ответил ему.

3

Это были странные две недели. Никто его не тревожил, и он никого не тревожил. Скрипели перья, шелестела бумага, а он слушал разговоры.

О чем только здесь не говорили! Об актрисах — но не о том, как они играют; о разных других женщинах, о какой-то даме, известной всему городу, у которой в квартире лежат альбомы с фотографиями девиц и замужних женщин; фотографии эти пронумерованы, а в отдельной тетради записаны адреса, — за каждый такой адрес берется двадцать крон; журналисты получают адреса со скидкой, а уж там — платят по договоренности. Другие журналисты предпочитали беседовать на гастрономические темы; о том, кому чего хотелось бы поесть; горячо и вдохновенно спорили о способах приготовления кушаний. Третьи злословили про военачальников — Гинденбурга, эрцгерцога Фридриха, Кадорну; ощупывали со всех сторон нового короля, его жену Циту, брат которой, герцог Сикст, служит в армии Антанты. «Ците дозволено», — сказал один журналист, на что другой ответил: «Ците много чего дозволено!..» — и все заржали. Поминали Керенского, приводили слова американского президента Вильсона, предложившего хозяевам заводов боеприпасов принцип: «Маленькая прибыль — большой оборот». Заходила речь и о каком-то русском, по фамилии Ленин: «Черт его знает, зачем ему нужна после одной революции еще другая!» Хвалили новый проект избирательного закона, ругали государственного секретаря Вадаса за его выступление в парламенте, где он сказал: «Солдатам, вернувшимся из русского плена, нельзя давать избирательных прав, ибо кто знает, не привезли ли они с собой революционный дух». Зашла как-то речь о контролируемом государством «Шерстяном центре» и о других предприятиях, об Акционерном обществе по производству военных товаров. «Государство отнимает у крестьян сырье по низкой цене, отдает ого фабрикам, там его обрабатывают и пускают в продажу по высокой цене; пара башмаков стоит уже триста крон; костюм — тысячу крон…» Сочувствовали актерам, получающим в месяц сто восемьдесят крон жалованья, и тут же посмеивались над ними: «Гамлет разодет в горностаи, а в брюхе у него урчит; Наполеон ходит без порток; Мария-Антуанетта рубашку не может сменить». Вспоминали шутку: «Графиня, что вам угодно?» — спрашивает на генеральной репетиции дёрский актер. «Пару сарделек и полкило хлеба», — отвечает «графиня». Рассуждали о том, что в Пеште килограмм мяса стоит триста крон, а в Вене продают реквизированную в Сербии свинину по семь крон; в первые дни двадцать тысяч венских жительниц набросились на магазины; нескольких детей затоптали насмерть; рассказывали, что депутат Юрича попытался было выступить в венгерском парламенте с речью на словацком языке, но ему крикнули: «Не дурите!..»; обсуждали весть о восстании немецких матросов: министр Капелла заявил, что казнили тридцать восемь матросов и это только прелюдия; зашла речь о затонувшем в Дунае пассажирском пароходе «Зрини», о том, что в одном приходе подали в суд на священника, который потребовал по тридцать крон за похороны каждого утопленника-католика; а вот сентмиклошский реформатский священник хоронил каждого за пять крон, хотя среди покойников было всего лишь семь протестантов, остальные сто семьдесят пять были католиками.

В репортерской комнате живые, гудящие телеграфные столы передавали самые последние известия.

4

Так прошли две недели.

Время от времени главный редактор вызывал кого-нибудь. Иногда, возвращаясь от него, журналисты размахивали кассовыми чеками и торжествующе орали: «Двести крон!» Но чаще всего приходили красные как раки или желтые как тыквы.

Как-то однажды старик репортер вернулся от редактора расстроенный.

— Неделю назад он сказал: «Побольше соли, побольше перца». Потом сказал: «Перепишите, да потактичней, чтоб были одни намеки, имен не называйте». Потом опять: «Пороху, как можно больше пороху!» Теперь напечатали, а он орет, что я семь тысяч крон вытащил у него из кармана.

— Ничего, перемелется, — утешали все старика.

— Это-то я знаю! — с отчаянием произнес старик. — Но ведь и я потерял триста крон… Кто их вернет?

— Хотите, дам вам хороший адресок?

— Идите к черту со своим адресом!

И Мартон слушал все это. Кое-что ему было понятно, кое-что — нет. Посидел, посидел, надоело ему. Ушел. Отправился бродить по улицам в поисках интересных происшествий. И вот мимо него промчалась пожарная машина. Он побежал за ней. К счастью, пожар был недалеко. Но горящий дом окружил полицейский кордон, и, когда Мартон захотел подойти ближе, полицейский схватил его за шиворот.

— Назад! Тебе чего здесь, сопляк?

— Прошу прощения, но я сотрудник «Южной газеты», а не сопляк!

— Вы? Ваше удостоверение!

Но «Южная газета» не выдала ему еще удостоверения. Сперва надо было напечататься.

Здание горело. Юноша ушел. Направился домой.

А дома Отто рассказывал как раз о том, что после обеда у них арестовали управляющего фирмой, элегантного господина Флакса. Взяли его прямо с работы за растрату полутора миллионов крон.

Мартон взволнованно расспросил брата. Сперва набросал на бумажке все, что услышал от него. Потом сел писать. Написал страниц восемь. Начал с проспекта Ваци, по которому бешено мчатся трамваи, потом рассказал про русских пленных, которые получают по две кроны в неделю.

И наутро влетел прямо к секретарю редакции.

— Я должен поговорить с господином главным редактором. Принес репортаж о растрате полутора миллионов крон.

Главный редактор, восседавший на своем троне в еще более роскошном костюме, прочел статью Мартона от начала до конца и позвонил.

— Узнайте телефон родителей Оскара Флакса, — сказал он секретарю. — Пришлите господина Хербоя.

Минуту спустя телефонный номер лежал уже на столе у главного редактора. Вошел г-н Хербой, поклонился, окинул Мартона подозрительным взглядом. Редактор, не меняя ни на секунду изящной позы, заорал на г-на Хербоя:

— Вы полицейский репортер? Вы? Знаете, что вы такое? — И уже совсем не изящно крикнул: — Вы дерьмо! Можете идти!

И вынул свой блокнот.

— Как вас зовут? — спросил он Мартона.

Вырвав листок из блокнота, он что-то написал на нем и отдал. Мартон прочитал:

«В кассу «Южной газеты». Гонорарный расчет. Мартону