Бывший Булка и его дочь - Сергей Иванов

А Севка отступил на шаг, будто любуясь своей работой, и вдруг выложил букву «Л».

— Севка, прекрати!

А он уже «И», «Д».

— Севка!

— Никаких Севок! Сама первая начала.

— Потому что ты кидался.

— Пожалуйста, кидайся!

Сердясь, Лида слепила снежок, приметилась:

— Получи, бандит, гранату!

Метрах в трёх от Севы замахал руками ушибленный куст.

— Хило работаете! — не оборачиваясь, крикнул Севка и прилепил недостающее «А».

Так они и стояли рядом — снежная Лида и снежный Сева. Причём Сева казался кротким ребёнком рядом со свирепой и огромной «мамашей».

Приходили новые люди с новыми заботами, усаживались около двери в другой кабинет. А из прежних он теперь остался один — его попросили обождать. И началась едва заметная суетня. Вошла сестра, вышла сестра. Вышел доктор. На левой руке у него была чёрная рентгеновская перчатка, в правой он держал синюю бумагу, Булкин анализ: вчера ему сделали проверочный укол, а сегодня осмотрели и попросили обождать.

— Филиппов?.. Придётся ещё обождать немного. Анализ не совсем получился.

«Я и так жду!» — хотел сказать Бывший Булка, но не сказал.

«А если не получился, чего ж таскаешь его взад-назад!» — хотел сказать Бывший Булка, но тоже не сказал.

Он подошёл к окну, заставленному извечными больничными цветами. Солнце продолжало светить как угорелое, и с крыш лило. Бывший Булка заметил, что руки его холодны — камень подоконника казался им тёпел… Чёрт! Ещё только простудиться не хватает! Он мысленно представил себе то место, где был чёрный пятак… и горошина. Но ведь совсем не болело! Ему становилось всё холоднее.

— Филиппов… Зайдите-ка, пожалуйста.

Его опять заставили раздеться до пояса. И он почувствовал себя совершенно беззащитным перед врачами.

— Вас что, знобит?

— Да простыл вроде…

— Простыли?

— Да нет-нет!

Он собрался, сжал зубы.

— Так, хорошо. Руки повыше… Положите их на голову.

Холодные перчатки повернули его, как требовалось.

— Ну, в общем ясно, да?

— Пожалуй…

Врачей было двое — молодой и старый. Молодой поворачивал Бывшего Булку. А старый только смотрел, заложив руки в карманы халата. Наконец и он вынул левую руку, сильными, но мягкими пальцами подавил чёрный пятак, катнул горошину. Бывший Булка стал одеваться.

— Филиппов Николай…

— Петрович, — сказал Булка.

— Вам, Николай Петрович, надо подлечиться. Вашу историю мы перешлём в районную поликлинику. А там они решат… Вас вызовут…

— Какую историю?

— Ну… историю… болезни.

Бывший Булка опустил глаза.

— Вы один пришли? — опять спросил врач; Бывший Булка пожал плечами: ну, а с кем же? — Желательно, чтобы зашла ваша жена или кто-то из близких. А можно позвонить… Дело в том, что вам сейчас лучше соблюдать режим и диету. — Он написал что-то на беленькой квадратной бумажке: — Это мои часы приёма, а это телефон.

— А у меня что? — спросил Бывший Булка, и вопрос его прозвучал как-то излишне звонко.

— У вас жировик, — спокойно сказал второй врач. Он был седой, толстый, с внимательными чёрными, как угли, глазами, смотрящими из-под седых бровей. — И возможно, его придётся удалить.

Слава богу, жировик! А не… не то, другое… Бывший Булка легко сбежал по лестнице… Все мы про это думаем. Как чуть чего — обязательно…

Наконец в мыслях своих он выговорил это слово: «Рак».

И сел внизу, в маленькой и тесной раздевалочке этой очень несовременной больницы.

А чего я, собственно? Сказали русским языком: жировик. Сделают укольчик — вырежут. Не захочу — вообще не будут.

Вдруг он припомнил, как долго была вся эта суетня, как он остался один, как его опять осматривали («Поднимите руки, опустите руки…»), как потом два эти доктора опять читали его якобы неполучившийся анализ, и старый молча посмотрел на молодого, потом перевёл взгляд на Булку, уже одевшегося, и начался тот разговор — про поликлинику, про режим, про жировик…

Кого же попросить к ним зайти?

Он перебрал ребят из цеха. Покачал головой: будет не то… Успенского, что ли? Всё же начальник. Но дело же не в начальнике! Родственники нужны.

А Маринка здесь никак не годится…

Лидка?..

Стыдись!

И удивлённо замер, что в таком положении подумал о Лиде, что неожиданно вспомнил это слово — старое, оставшееся ещё со времён школы. Так сказала однажды Софья Львовна, их классная руководительница, причём, кажется, Лёньке Грибачевскому: «Стыдись!» Это слово у неё вырвалось из сердца, а не то что было словечком на каждую минуту. Оттого, наверное, оно и запало Бывшему Булке глубоко в память.

Он поднялся, достал номерок, но не отдал его старушке-раздевальщице, а положил обратно в карман и пошёл наверх. Опять промелькнул мимо себя в зеркале, не оглянулся.

В кабинете сидел не седой с чёрными глазами, а другой, что помоложе. Он писал в большую книгу серой бумаги. «Со старым бы я лучше договорился», — подумал Бывший Булка.

— Я, доктор, в данный момент с женой не живу, — сказал он неловко. — Так что желательно все сказать мне лично. Других родных не имею.

— Дети есть? — спросил доктор, сделав ударение на слово «дети».

— Дочь, в шестом классе.

— Понятно, — сказал доктор.

Как видно, ему стало понятно, что за сукин сын этот Бывший Булка, если он бросил жену и дочку…

Бывшему Булке на мгновение даже сделалось стыдно за якобы себя. Но, наверное, какая-то тень улыбки промчалась по его лицу. Доктор заметил эту тень и, конечно, истолковал её по-своему.

— Ну садитесь тогда, давайте потолкуем. — Он смотрел на Бывшего Булку по-докторски непроницаемым, но всё же неодобрительным взглядом. — Вы попали, Филиппов, в такое положение, что вам лучше знать всё точно… Хотя это и против правил.

Бывший Булка закусил губу.

Сева посмотрел на часы, невинно сказал:

— Пятый урок кончается… У тебя сколько сегодня?

— Перестань ты, Севка, свои шуточки! — И добавила мстительно: — Имей в виду, скоро поедем домой!

— Что же ты, в школе задержаться не можешь? — он улыбнулся.

— Ну перестань, пожалуйста, Сева! Я же нервничаю, правда… Вот прямо сейчас уедем, тогда будешь знать!

— Лид!..

Всё переменилось в полсекунды. Он смотрел на неё совершенно потерянно. Было ясно: как она прикажет, так и будет! Это просто до замирания сердца — насколько он её слушался иногда. Совершенно притихал… Лида пугалась этой своей власти над ним. И секунды полного Севкиного повиновения она никогда не использовала в своих корыстных целях. Старалась как-нибудь поосторожнее «спустить на тормозах» (батянькино выражение). Вот и сейчас тоже. Она сказала:

— Есть хочется!

— Дорогой товарищ! Позвольте вас поблагодарить за это ценное предложение! — и Севка протянул ей руку, ещё красную от снега и такую уже знакомую.

Но Лида убрала свои руки за спину.

— Нет, Сева, пожалуйста: давай просто поедим, и всё!

— Ну… хорошо, — сказал он послушно. Постоял ещё секунду, глядя на неё, а потом пошёл в дом. — Чай пить будем, Лид?

— Будем.

А ведь он был на целый год её старше, учился в седьмом классе…

Севка вынес чайник и стал набивать его снегом. Лида с некоторым сомнением смотрела на эти его приготовления: всё-таки снег лежал тут целую зиму. А потом решила: в Москве-то она сколько раз и сосульки ела и снег, а там всё грязней в тысячу раз. Подумав так, Лида успокоилась.

— Ну-ка погоди! — крикнула она, побежала на поляну, где стояли бабы Сева и Лида и отскребла от каждой по кусочку.

Сева протянул ей чайник.

— Лидка! Ну это просто гениально! — сказал он серьёзно.

Между прочим, это ведь он должен был придумать, сам Сева, — взять по кусочку от снежных баб. Но придумала почему-то Лида.

«Просто я такая переимчивая родилась, — решила она. — Вот уж точно: с кем поведёшься, от того и наберёшься. То была всё как Надя, а теперь стала всё как Сева. И школу вот прогуляла…» Но об этом сейчас совсем не хотелось думать.

Севкина дача, по первому впечатлению, показалась Лиде огромной. Но, правду сказать, она её не осматривала. Только утром вошла да вышла: неловко как-то залезать в чужое и глазеть. А Сева, конечно, не догадался ей показать. Ему и в голову не пришло, что это интересно. Ну, тут уж ничего не поделаешь — мальчишка.

На самом деле здесь было три комнаты, и ещё шаткая лестница вела на чердак. И везде невероятное количество стульев, столов, лавок, которые стояли, лежали, сидели друг на друге.

— А где же тут чай пить? — спросила Лида растерянно.

— В чуме. — Сева отдёрнул линялую льняную штору: ещё одна дверь! — Только валенки сними, пожалуйста.

На улице била капель и жарило солнце. Однако в доме, намёрзшемся за зиму, было мрачно и холодно, как в ноябре. Да ещё все окна закрыты ставнями. На полу, на ледяном линолеуме лежали ошлёпки снега, которые они с Севкой принесли на валенках с улицы. Там снег был влажный, сыпучий. А здесь опять ссохся, заледенел.