Мачо - Надежда Нелидова

– Ты что, нелюдь, делаешь?!

– Все равно не жилец…

Колька разогнал обступивших мамку ребятишек («Ты марш картошек накопай и почисть. Ты за Анькой в ясли дуй. Ты гусят загони…») Положил тяжелую горячую, как кирпич, ладонь на ее вздрагивающие плечи. И Аля потихоньку перестала вздрагивать. Вот она села, насухо, крепко утершись концами платка:

– Все, Колька. Я больше не могу. Помнишь, газету городскую Генка приносил? Смеялись еще…

Соседу Генке под восемьдесят, с женой Гурьяновной живут через дорогу. На днях ездил в город, привез газету бесплатных объявлений. Приходил с женой ее почитать, пообещав: «Кина не надо». Сразу нырнул, старый пакостник, в раздел знакомств.

– О, слушайте! «Хорошенький юный мальчик познакомится с женщиной не моложе 65 лет…» Гурьяновна, – обнимал жену, – а ты у меня в самый раз подходишь.

Гурьяновна отталкивала его, ругалась и плевалась.

– «Сорокалетняя красавица, с неудовлетворенной страстью, ищет молодую подругу». «Познакомлюсь с пикантным любовником. Андрей». «Муж и жена, кандидаты наук, филологи, разделят ночи любви с интеллектуальной супружеской парой».

Гурьяновна авторитетно заявила, что скоро будет конец света.

– «Вдова, веселая, полненькая, сексуальная, ищет мужа…» Одного в гроб загнала, другого ищет, – веселились мужики.

Аля прекратила веселье, ткнув мужа локтем в бок. Нашла в газете раздел «Вакансии». Генка частил:

– Смотрите, где вахта. Зарплата от 30 тысяч, полный соцпакет. Ты, Николай, с твоими золотыми руками нарасхват в городе будешь. В общежитии не поселяйся, дорого. Сними комнату. Вон шурин к одной такой веселой вдове подвалил. Она ему и стол накроет, и четушку поставит, – хохотнул. – Знай ночную смену в поте лица отрабатывай.

– Я вам покажу ночную смену, – Аля дала легкий подзатыльник мужу. И Генке: – А ты, балаболка, мне мужика не порти.

Соседи ушли поздно. Генка тщательно свернул газету – по истрепавшимся, ветхим сгибам было видно, что чтение городских объявлений пользуются в Илюшонках огромной популярностью.

А Аля с мужем в постели еще долго, в деталях обговаривали мероприятие. Старшая дочка училась в городе, снимала угол. Осенью только для нее забили двух поросят. Второй сын на подходе, тоже глядит в город. Трое младших учатся на «четверки» и «пятерки», чего они в Богом проклятых Илюшонках забыли?

Значит, так: Колька устраивается на завод, обживается, подыскивает домишко на окраине. Сначала поживут внаем, потом, дай Бог, выкупят. Аля тоже сложа руки сидеть не будет, устроится в организацию хоть уборщицей.

– Ник, мой милый Ник…

Вчера вечером они, по инициативе квартирной хозяйки Лидочки, выпили красного вина, закрепив сделку со сдачей квартиры. Потом она включила телевизор, показывали американский блокбастер. Главный герой, крутоплечий симпатяга Ник лихо успевал в перестрелках, в постели и в автомобильных погонях. Лидочка вскрикивала, зажмуривалась и прижималась к Николаю. Потом прошептала: «Можно, я буду звать тебя Ник?» – и в изнеможении положила легкую головку на его плечо.

Николай хотел бережно, целомудренно ее отстранить, но вместо этого почему-то обнял. Для этого пришлось неловко долго смыкать и укладывать громадные руки (привыкли к Алиным, другим габаритам) вокруг тонюсенькой, доверчиво приникающей Лидочкиной фигуркой.

Он честно, как советовал Генка, искал квартиру с хозяевами покладистее, постарше. Нашел: «Вдова, 80 лет, сдает комнату…» А оказалось – 30. Опечатка или, может, газетный шрифт размазался. Цифра «8» очень похожа на «3».

На звонок открыла миниатюрная большеглазая женщина, куда-то собирающаяся: в норковой шубке и шарфике. Она вскрикнула, увидев могучую, занимающую весь проем двери мужскую фигуру. Беспомощно заслонилась ладошками в узких перчатках. Потом узнала, что это насчет квартиры, засмеялась над своим испугом. И протянула ключ.

– Я тороплюсь, а вы располагайтесь: первая дверь от кухни ваша. Ванна в конце коридора, там же шампуни, крема, гели… Белье в шкафу. В холодильнике сыр, ветчина, фрукты. – Вот так человеку, которого видит в первый раз в жизни.

– А я поняла, что ты – НАСТОЯЩИЙ, – объяснила она потом. Николай обцеловывал, грел, дышал на прозрачные пальчики, покусывал нежные перламутровые ногти.

– Помнишь, как ты этой ручкой тогда в дверях от меня закрывалась? А вот никуда не делась…

– Вдова – тоже опечатка? – лукаво спрашивал он.

Насчет вдовы была чистая правда. Лидочка навсегда похоронила мужа в душе. Добросовестно мысленно зарыла – в соответствии с санитарными нормами – на глубину двух метров в сырую землю и – в соответствии с нормами моральными – воздвигла холмик. Водрузила венок, сыграв марш Шопена на губах (по-настоящему) и обведя в траурную рамочку его Иудино имя.

Отойдя от похоронных хлопот, оглянулась и трезво оценила обстановку. Судя по статистике убыли мужского населения, в стране шла опустошающая война. По выжженной земле ползали жалкие, чудом уцелевшие одиночные мужикашки. Более-менее приличных особей растащили по норам жены, плотно уселись на них могучими задницами: «Мое».

Как там пели лермонтовские джигиты:…Конь же лихой не имеет цены,Он и от ветра в степи не отстанет,Он не изменит, он не обманет.

Конем, который не изменит и не обманет, для Лидочки стала работа. Бывает работа благодарная: перспективная, интересная и денежная – и неблагодарная. У нее была благодарная работа: служила банке, в кредитном отделе. И лихо у нее получалось джигитовать по карьерной лестнице, крепко сжимая уздечку в маленькой нежной руке. Вокруг одна за другой сходили с дистанции наездницы-соперницы. Завистливо цедили вслед: «Лидка чего железными лапками ухватит – не вырвешь».

Странная, слабая, милая… Чем больше он ее узнавал, тем острее сжималось сердце от удивления, нежности и жалости: таких не бывает. Его последыш, семилетний Пашка, стоял крепче на своих ножонках, казался более самостоятельным, приспособленным к жизни, чем эта женщина-ребенок.

В постели Лидочка из ангела преображалась в неистощимого на выдумки бесенка.

С Алей все было по-другому… Ну как, скажем, надо ведь раз в неделю в баню сходить? Хочешь не хочешь, а надо. Так и у них. Аля начинала непохоже на нее неестественно хихикать, отталкивать: «Ай, да ну тебя! Бесстыдник, дети увидят!»

Как-то Николай устроился на сезонные лесозаготовки к немцу-капиталисту. Наламывался так, что не то, что на жену – на еду смотреть не мог. Аля сама, первая, неестественно хихикая, грубо ткнула его в бок: «Ну давай, чо-ли… Зарастет ведь». Из чего он с большим изумлением сделал вывод, что и Але «это», оказывается, нужно.

…«Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака». Эту песню орали в каждый праздник в каждом Илюшонковском доме. Николай опускался в морские пропасти, задыхаясь от неиспытанного наслаждения, слизывая с губ соль, ртом хватал воздух, потому что бесплотная ненасытная Лидочка восторженно требовала, блестя глазенками: «Еще!» И возносился под душистое райское облако Лидочкиных волос.

– Мамка где? – спросила Раиса у маленькой девочки в телогрейке, с выглядывающими из-под нее голыми розовыми от холода ножками в галошах. Девочка с трудом обеими ручонками ворочала палкой в ведре с дымящимся варевом.

– В горнице, перед зеркалом вертится, – ворчливо, явно кому-то подражая, ответила девочка. Раиса подивилась такому поведению пребывающей в горе оставленной жены – эту новость уже досыта перетерли в Илюшонках – и вошла в избу.

Аля действительно стояла перед трюмо, делала себе прическу. Неловко вывернув голову, лязгала большими ножницами. Волосы неровными прядями падали на расстеленную газетку.

– Чо растущей луны не дождалась? – Раиса отобрала ножницы и сама залязгала вокруг покорной Алиной головы. – Чо меня не позвала? Самой себе волосы стричь – сама себе жизнь укоротишь.

– Что так, что эдак, – сказала Аля, пытаясь улыбнуться. – Так и так человек сам себе жизнь укорачивает.

– Ребята у тебя чистое золото, – скорее заговорила Раиса, чтобы не разреветься от жалкой Алиной улыбки. – Не то, что мои охламоны…

Не от матери – от соседей узнали Алины ребятишки про беду: папка бросил их, бросил мамку. Они притихли, забросили игры и детские ссоры, усердно делали все по дому. А старшая, десятилетняя Олька, сразу побелила печь, подсинила занавески и рьяно, по два раза в неделю, драила полы. И, действительно, от свежевымытых полов в избе вроде легче дышалось.

Раиса знала от деревенских, что Аля собралась в город – разумеется, рвать разлучнице волосы. Раиса предлагала посильную помощь.

В Илюшонках была зима, а в городе – лето. Сияло апрельское солнце, растопленное, тысячу раз размноженное в бензиновых лужицах, в стеклянных и зеркальных высотных домах, в полированных автомобилях. По асфальту разноголосо стучали шпильки и каблучки.