Обсидиановый нож - Даниэл Уолмер

Конан молча переводил взгляд с одного на другого. Те отвечали ему таким же молчанием. «Если ринуться вперед неожиданно и резко, можно будет выхватить меч у этого, самого ближайшего… — размышлял киммериец. — Всадить ему в горло… Эти проклятые длинные щиты!.. Он успеет прикрыться… Оглушить по голове лезвием… двух-трех можно вывести из строя, прежде чем набросятся остальные! Да нет, больше! Им ведь нельзя убивать меня… Они будут стремиться скрутить, но не убить…»

Поединок взглядов длился в напряженном молчании. Конан чувствовал, как по спине его волнами пробегает дрожь нетерпения. Нет, вырваться ему отсюда живым невозможно! Но он прикончит двух, трех, пятерых… И остальным поневоле придется всадить в него свои мечи… Живым он им не дастся! Он не позволит скрутить себя и бросить на жертвенный камень, словно телячью тушу… Если уж ему суждено перебраться в мир Серых Равнин так рано, то уж, по крайней мере, вид смерти он выберет себе сам! «Сердечко курицы» — так она сказала?! Завтра эта дурочка заноет по-иному! Лишь только узнает…

Конан с трудом подавил в себе порыв броситься с яростным ревом на ближайшего к нему охранника и закончить свою молодую жизнь достойно, буйно и весело, как подобает киммерийскому воину. Его остановило соображение, что возможность погибнуть в схватке будет у него и завтра, она останется с ним до самого последнего момента, до жертвенного камня на вершине башни. Он успеет сокрушить пяток охранников, а может быть — если повезет — и Великого Жреца в придачу (хоть этот старик в чем-то ему симпатичен)! Это будет завтра. И это будет в том случае, если у него не останется ни одной, даже самой крохотной возможности совершить побег.

Развернувшись, так и не произнеся ни звука, Конан вернулся в свои покои. Завтра предстоит напряженный денек, поэтому нужно выспаться. «Сердечко курицы» — сказала она?.. Как бы не так! Люди с сердцами курицы вряд ли смогут заснуть, крепко и безмятежно, накануне собственной своей казни…

Наутро голова Конана была свежей, не обремененной ни страхами, ни сомнениями. Он готов был встретить свою судьбу, какова бы она ни была, и помериться с ней силами.

Привычные уже ритуалы омовения, очищения и облачения в священные одежды он перенес спокойно, без нетерпения и раздражения. На этот раз его наряд почти не отличался от вчерашнего, лишь на шею вместо цепи из золотых дисков была водружена цепь из незнакомого светлого металла, того же, из которого были отлиты щиты воинов. На лбу и на скулах тонкой кисточкой ему нанесли сложный узор из переплетения малиновых и золотистых линий.

На этот раз рядом с ним не оказалось его четырех жен. Одна лишь Зейла, нарядная, торжественная и разрисованная еще гуще, чем он, встретила его у подножия лестницы, теперь уже совсем не длинной. Конану не особо хотелось разговаривать с ней, но все же он поинтересовался:

— А где остальные красавицы? Где Айша, Хайола и Сульфида?..

Зейла покосилась на него холодно и презрительно и ответила, едва разжимая губы:

— Сульфида не перенесла позора, ее больше нет, Айша и Хайола, должно быть, последуют за ней. Кому хочется нести на себе всю жизнь такое бремя?!

Конан опешил.

— Сульфида покончила с собой?! Но кто опозорил ее?..

— И ты еще спрашиваешь!?

Взгляд, которым она смерила киммерийца, был полон праведного возмущения! Впрочем, оно не было вполне искренним: горделивая тайная радость, что именно она, и только она, оказалась истинной супругой божества, явственно читалась в нем.

Конан усмехнулся с горечью и покачал головой. (Красные перья на его макушке колыхнулись, как огромное опахало). На этот раз, как и следовало ожидать, Конан со всей своей свитой поднялись до самой вершины башни. Последняя площадка на ней была совсем небольшая, около двадцати локтей в поперечнике. Посередине стоял жертвенник, но меньших размеров, чем внизу, и не из камня, а из блестящего черного обсидиана. Очень острый и узкий нож из того же обсидиана лежал на нем.

Конан огляделся по сторонам. Небо с длинными перистыми облаками, похожими на шлейфы невидимых летающих существ, казалось совсем близким. Стоит ему подняться на цыпочки или подпрыгнуть, и верхушка алых перьев, водруженных ему на темя, зацепится за края белоснежно-прозрачных шлейфов, протащит их за собой…

Синяя морская гладь простиралась далеко-далеко. К северу у горизонта смутно вырисовывались очертания других островов, а на востоке проступало далекое гирканское побережье. Рыбачий баркас из Султанапура, плавучая тюрьма киммерийца, по-прежнему покачивался на волнах далеко внизу и казался меньше игрушечной детской лодочки.

Вдоль всей лестницы, от самого подножия до вершины, протянулись две шеренги солдат, неподвижно застывших, как металлические изваяния, нестерпимо блестевшие в лучах восходящего солнца. Самые нижние фигурки казались крохотными каплями расплавленного червонного золота. Женщины, дети, старики и старухи — все население острова — торжественные и нарядные, столпились на нижней площадке для жертвоприношений, там, где накануне были принародно лишены жизни Чеймо и Елгу. По-видимому, выше им подниматься было нельзя. Все они запрокидывали голову, стараясь как можно лучше разглядеть все детали будущего ритуала Великого Воссоединения.

Великий Жрец взял из рук одного из воинов хрустальный сосуд с желтоватой жидкостью и протянул его Конану.

— Ты должен выпить это!

Конану вспомнилось бессмысленно-радостное лицо Чеймо с розоватой пеной на губах за несколько мгновений до смерти. Вспомнилось придурковатое хихиканье Елгу… Он отрицательно покачал головой и не принял сосуд.

— Ты должен выпить это! — еще настойчивей повторил Жрец. — Ты бестрепетно взошел по великой лестнице, ты не бледен и не чрезмерно красен, твое дыхание спокойно, а руки не дрожат. Ты хладнокровен и мужествен, киммериец, как и полагается божеству. Но все-таки выпей! Ритуал Великого Воссоединения совершается стоя. Воины не будут держать тебя. Чтобы до конца сохранить достоинство, подобающее Юному и Вечному Богу, ты должен укрепить свой дух напитком отваги.

Конан принял из рук Жреца сосуд, но не поднес к губам, а вылил золотистую жидкость себе под ноги.

— Я же сказал тебе, что не буду глотать твое отупляющее питье! — с усмешкой произнес он. — Обещаю, что твоим воинам не придется держать меня. Обещаю не выть, не валиться на колени и не вымаливать у тебя жизнь! Что же тебе еще?.. Или Юный и Вечный Бог должен обязательно улыбаться улыбкой врожденного идиота и пускать розовую пену?!

Архидалл смотрел на него какое-то время, нахмурившись и покусывая тонкие губы. Этот строптивый северный варвар стремится во всем поступать по-своему! Он ведет себя, как дикий буйвол в храме. Он ломает и рушит все древние, освященные временем каноны! Пожалуй, в следующий раз надо будет проверять привезенных из-за моря пленников не только на наличие увечий и физических недостатков, но и на строптивость…