Входят трое убийц - Франк Хеллер

Эбб извлек из кармана два других листка бумаги, добытые во время утренней вылазки, и стал их изучать. Он перебрал в уме всех членов семьи Ванлоо и их ноги, насколько они запомнились ему с того вечера, который он провел на вилле. У коренастого Мартина ступня была короткая и широкая, ступни Аллана соответствовали его худой долговязой фигуре. Отпечаток следа, срисованный Эббом, принадлежал либо женщине, либо мужчине с необычайно изящными ступнями. Может, юному Джону? Определенно ответить на этот вопрос было трудно, но Кристиану не верилось. Старая миссис Ванлоо? Мысль о том, что она может среди ночи стучать в окно внуку, чтобы он впустил ее в дом, была настолько нелепой, что о ней не стоило и упоминать! Чем дольше изучал поэт отпечаток, тем тверже становилась его решимость проверить теорию, которая вызвала такой приступ веселья у директора банка Трепки, теорию, основанную на том, что Артура Ванлоо могли посетить его политические единомышленники…

Отбросив сомнения, Кристиан направил свои стопы в редакцию газеты «Эклерёр», которая помещалась на улице Сен-Мишель. Газета была консервативным печатным органом всей Ривьеры. Она вела ежедневную ожесточенную борьбу со всеми возмутителями общественного спокойствия, среди которых почетное место, конечно, занимали левые. Там наверняка знали, где можно найти представителей того круга, в котором с таким упоением вращался Артур Ванлоо. Эбб не ошибся.

Штаб-квартира упомянутого круга помещалась в долине Карреи. Эбб поинтересовался, слышали ли в газете об Артуре и его деятельности. Кое-что слышали! Месье Ванлоо очень долго был для газеты загадкой и сучком в глазу. Загадкой, потому что было и осталось непонятным, как это богатый англичанин из уважаемой семьи мог удариться в такого рода агитацию. Сучком в глазу, потому что газета, как бы ей этого ни хотелось, не могла рассчитаться с ним по заслугам. Он ведь был англичанин, а спору нет, побережье зарабатывало на англичанах… Ну а находится красный «кружок» в долине Карреи в том же доме, что кафе дю Коммерс.

Кристиан Эбб медленно шел по упомянутой долине. Здесь поднимались вверх светло-зеленые канделябры платанов, здесь пахло розами, апельсиновыми деревьями и сжигаемыми листьями эвкалипта, а посреди долины по серовато-белому известняковому ложу катила свои воды река Карреи. Эбб зашел в кафе дю Коммерс и осведомился, верно ли, что в здешнем доме располагается Центральный комитет компартии Ментоны и ее окрестностей. Комитет и в самом деле располагался в доме, но в настоящую минуту он проводил пленум в другом месте, а именно на площадке для игры в шары, как раз напротив, по другую сторону улицы.

Игра в деревянные шары, которую во Франции называют boules, а в Италии boccie и которая развращает ничуть не больше, чем игра в крокет, происходит на площадке из утоптанной глины. Эбб увидел группу людей в рубашках, с большим или меньшим успехом бросающих шары, за ними с мальчишечьим азартом следили другие игроки. В тени тростникового навеса стояли столики, уставленные бутылками и стаканами. Мгновение спустя Эбб уже сидел за одним из столиков на скамейке рядом с пятидесятилетним возмутителем спокойствия. Поэт заказал бутылку и два стакана у официантки, кстати сказать, редкой красотки…

Знакомство с соседом поэт свел очень быстро. Оказалось, что это ремесленник, разорившийся, во всяком случае по его словам, оттого, что настали плохие времена, и по этой самой причине вступивший в партию, которая обещала в ближайшее же время установить тысячелетнее царство. Узнав, что Эбб норвежец, собеседник выразил готовность дать поэту любую информацию. Ведь партийная газета рассказывала, что Норвегия — а может, Швеция? — совершенно коммунистическая страна, а Копенгаген — а может, Амстердам? — прямой филиал Москвы. Знал ли он Артура Ванлоо? Un brave homme,[28] хотя и англичанин, и flls de famille![29] Мало кто в Ментоне сделал для левых столько, сколько он! Выступал на собраниях, расклеивал воззвания прямо перед лицом грязных буржуев! Видана ли подобная преданность? Un brave homme, que j'vous dis! Говорю вам, малый что надо!

Молодой человек с черной челкой, который в паузах между бросками шаров, прислушивался к разговору Эбба с его соседом, вдруг просунул между ними голову.

— Артур? Un brave homme? Да никогда в жизни! Ханжа, как все англичане! Разве в Англии есть левые? Нет! То-то же! Лицемер, а может, шпион — вот и все, que je te dis! говорю тебе.

— Ты преувеличиваешь, Марсель, — сказал бывший ремесленник, испугавшись, что выдал сомнительному клиенту слишком щедрые векселя. — Ты преувеличиваешь, товарищ, — сказал он и огляделся по сторонам, словно боялся, что за ним уже следит глаз Москвы. — Артур был из богатой семьи, но таких хороших коммунистов, как он, мало, que je te dis!

— Xa-xa! — рассмеялся парень с черной челкой. — Не будь Жаннины, думаешь, он потратил бы на нас хотя бы пять минут? Ты как был дураком, так дураком и остался, тебе всякий может внушить что захочет, — que je te dis!

— Ты преувеличиваешь, товарищ, — пробормотал сосед Эбба, оглянувшись, словно боялся, что за ним уже прибыл «черный ворон» ЧК. — Ты преувеличиваешь! И почему бы ему не интересоваться Жанниной? Ты помнишь, что сказано в Программе? «Половые отношения должны выйти из сумрака, куда загнала их буржуазия, и…» У тебя ведь нет единоличного права на Жаннину! — закричал он, когда Марсель замахнулся, словно собираясь полезть в драку.

— Уж не обо мне ли разговор? И что вы, черт возьми, хотите сказать?

Возле них неожиданно оказалась официантка. Да, бесспорно, безусловно хороша собой, отлично сложена, гибкая, черноволосая, с раскосыми глазами, нервная, как кошка, и наверняка столь же коварная по отношению к своей добыче.

— Нет, мадемуазель, — ответил Эбб от имени всего столика, — мы говорим не о вас, а о месье Артуре Ванлоо. Вы его знали?

Ее руки с ногтями, выкрашенными в красный цвет, возможно, из политических соображений, машинально поднялись. Искра, сверкнувшая в черных глазах, навела Эбба на мысль — но он ведь был поэтом — о револьвере, стреляющем в темноте.

— Mais qu'on me fiche la paix![30] Какое я имею отношение к этому типу? Маменькин сынок, без гроша в кармане, который захотел примазаться к коммунистам! Я спрашиваю вас, — закричала она хриплым голосом, от звуков которого многие из игроков, бросавших шары, промазали, — что в нем может быть интересного? Впрочем, — добавила она с презрительной гримаской, — впрочем, он ведь умер!

— Но когда он был жив, вы были с ним знакомы, мадемуазель? — спросил Эбб прежним светским тоном. — Вы с ним встречались? Или я ошибаюсь?

Забыв о ремесленнике и о парне с челкой, она напустилась на Эбба:

— Что вы, черт побери, хотите сказать? — прошипела она, и голос ее с каждым словом становился все более хриплым. — Встречалась ли я с ним? А что, я для него недостаточно хороша? И знала ли его, когда он был жив? Что вы хотите сказать? Когда же еще я могла его знать?

— Вы правы, — подтвердил Эбб все тем же дурацким учтивым тоном. — Когда же еще вы могли его знать! И поскольку он умер только нынешней ночью…

Продолжить ему не удалось. Треугольное кошачье личико официантки стало медленно опускаться, пока не оказалось на одном уровне с лицом Эбба. Она уперла руки в бока, но у Эбба было тревожное чувство, что ногти в одно мгновение могут изменить дислокацию.

— Черт побери, а кто вы такой? — процедила она сквозь зубы. — И какое мне дело до того, что Артур Ванлоо умер? К чему вы клоните? Говорите — к чему вы клоните?

Игра в шары прекратилась. Все присутствующие уставились на Кристиана Эбба. В сознании норвежского поэта зрело убеждение, что разыгрывать из себя лорда Питера в действительности куда труднее, чем в романах. Или, во всяком случае, это легче делать среди флегматичного английского населения, чем среди неуравновешенных южан. Парень с челкой дышал так бурно, что Эбб без труда мог определить: его последняя трапеза была приправлена чесноком. Еще какой-то парень отбросил в сторону шары и навис над смутьяном. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы положение не спас ремесленник. Его беспокойно бегавшие глаза что-то увидели, и он вдруг прошептал хриплым шепотом, магически подействовавшим на присутствовавших:

— Les flics![31]

По другую сторону ограды, которой была обнесена площадка, появились две хорошо знакомые всем фигуры, фигуры суровых мужчин с кобурой на поясе и накидкой на плечах, обеспечивающих во Франции соблюдение порядка. В следующее мгновение игра была в разгаре. Но последнее слово осталось за ней.

— Так я и знала! — закричала она, топнув ногой о глинистую землю. — Так я и знала! Какой-то sale bourgeois[32] меня оскорбляет, и никто из вас пальцем не шевельнет! Ну погоди, милый Марсель, погоди — ты у меня увидишь… — И она исчезла под камышовой крышей.