Входят трое убийц - Франк Хеллер

Было еще третье наблюдение. Бабушка говорила о привычке Аллана принимать снотворное, а Мартин театральным шепотом заметил: «Она еще не знает о его самом изысканном снотворном в упаковке из беличьей шубки!» Что он имел в виду, сомнений не вызывало. Доцент разбирался только в тех одеждах, которые можно найти в захоронениях времен мегалита. И однако у него сложилось впечатление, что современные молодые женщины предъявляли к мехам куда более высокие требования, чем женщины эпохи мегалита. Но бабушка вряд ли принадлежала к числу тех, кто дает деньги на подобные расходы. А стало быть…

Почти в то самое время, когда норвежский поэт пошел на приступ клуба левых Ментоны, а Трепка — к адвокату Пармантье, доцент отправился совершать экономические открытия.

Если получить ответ на два первых его вопроса было трудно, третий, проявив известную хитрость, можно было прояснить.

Вооруженный чековой книжкой, выданной шведским банком, Люченс явился в одно из самых крупных финансовых учреждений Ментоны. Ему указали кабинет, на дверях которого красовалась надпись Service des Etrangers[36] и где чиновник с любезным поклоном предложил ему стул. Однако, когда Люченс изложил свое дело, тот нахмурился.

— Само собой, мы примем ваш чек, но только к взысканию, потому что у вас нет счета в нашем банке.

— Но на получение денег из Швеции понадобится по крайней мере неделя, — возразил Люченс. — А мне нужны деньги немедленно!

Банковский чиновник развел руками.

— Очень сожалею, но наши правила не позволяют мне поступить иначе!

Доцент мрачно уставился в пол, вертя в руках чековую книжку. Но вдруг лицо его прояснилось.

— Я понимаю вашу точку зрения, — произнес он, — но скажите, в таком большом городе наверняка есть частный банкир, который согласится пойти на риск в надежде получить соответствующие проценты?

Чиновника передернуло.

— Конечно, такие люди есть, — признал он. — Но правду сказать, мы не посылаем к ним наших клиентов.

— Разумеется, я беру всю ответственность на себя, — уверил его доцент беспечным тоном. — Значит, вы полагаете, условия будут жесткими?

— Думаю, да, — пробормотал молодой человек, протягивая Люченсу листок, на котором набросал несколько слов.

— От души благодарю вас, — сказал доцент. — И не беспокойтесь, я выйду из положения.

Чиновник проводил доцента до дверей, но взгляд его явно говорил о том, что он в этом сомневается. «Месье Терон, вилла „Душенька“» значилось на листке. «Душенька» звучало, безусловно, слишком поэтично для господина с ремеслом месье Терона. Да и внешний вид виллы еще менее соответствовал представлениям о жилище ростовщика. Маленький одноэтажный домик на променаде был окружен ухоженным садом, большие окна выходили на море. В одном из окон виден был мужчина в качалке с ребенком на руках.

— Садитесь, пожалуйста, — пробормотал он низким голосом, когда служанка ввела доцента в комнату. — Чем могу быть полезен?

Люченс с трудом убедил себя, что ему это не снится. Ростовщик был маленького роста, зато широк в обхвате; лицо квадратное, черные как угли глаза навыкате, кожа желтовато-коричневого оттенка, который, похоже, был даром природы, потому что у девочки, очевидно его дочери, цвет лица был точно такой же. Люченс ждал, что ребенок удалится, но ростовщик, слушая доцента, излагавшего свое дело, продолжал покачивать дочь на коленях. Быть может, девочку с раннего детства готовили к тому, чтобы она унаследовала ремесло отца.

— Тысяча шведских крон! — пробормотал ростовщик, когда Люченс наконец закончил свой рассказ. — А знаете ли вы, месье, какую сумму это составляет во франках? По нынешнему курсу больше семи тысяч франков! Неужели вы думаете, что я, не зная вас, выдам вам по чеку семь тысяч франков?

— Я понимаю, для вас это некоторый риск, — согласился доцент. — Но я уверен, вы достаточно хорошо знаете людей, чтобы судить о том, что я собой представляю, да и по моему паспорту вы видите, кто я…

— Семь тысяч франков! — повторил месье Терон, погладив дочь по голове. — Я смогу вам дать самое большее четыре тысячи.

— По всему моему чеку? — в ужасе воскликнул Люченс. — Не может быть, месье Терон.

— Может! — уверил доцента мужчина в качалке и ласково потрепал ребенка по черным волосам. — Не забывайте: прежде чем я получу по чеку деньги из Швеции, вы уже будете далеко-далеко.

По его скорбному тону можно было вообразить, что доцент, выйдя за порог виллы, тотчас растворится в воздухе.

— Четыре тысячи! Но это…

— Четыре тысячи франков — очень большие деньги, месье, очень большие. Четыре тысячи франков не валяются на улице, месье.

Несколько секунд доцент сидел, словно парализованный. Потом поднял голову, в глазах его вновь затеплилась надежда.

— А если бы я нашел кого-нибудь, кто поручился бы за меня, кого-нибудь из жителей города?

— А кого из местных вы знаете?

— Я знаю семью Ванлоо, — сказал доцент самым вкрадчивым тоном.

Качалка замедлила движение.

— Семью Ванлоо? Кого именно из этой семьи вы имели в виду? Может, мадам Ванлоо?

— Гм… Нет, собственно говоря, не мадам.

— Стало быть, одного из внуков?

— Да. А разве есть разница? — наивно спросил доцент.

Качалка замерла. Черные глаза смотрели на Люченса без всякого выражения, но с губ месье Терона не сорвалось ни слова.

— Я хочу сказать, — нервно заговорил Люченс, — что для чека на семь тысяч франков наверняка довольно поручительства любого из членов такой богатой семьи. Думаю, месье Аллан подпишет чек, если я его попрошу. Надеюсь, этого достаточно? — спросил он еще более нервно, поскольку месье Терон по-прежнему молчал. — Конечно, достаточно, — ответил он на свой вопрос. — И тогда мы, наверно, сможем выписать чек на немного более крупную сумму, допустим, не на тысячу крон, а на две…

Продолжить ему не удалось. Качалка вдруг пришла в яростное движение, а изо рта месье Терона хлынул поток слов:

— Четырнадцать тысяч франков! Под подпись человека, у которого за душой нет и, скорее всего, не будет ни сантима! На что вам понадобились четырнадцать тысяч франков?

— Мне они нужны, и если месье Аллан Ванлоо подпишет…

Качалка остановилась так резко, что ребенок едва не свалился на пол.

— Теперь я понял! — завопил месье Терон. — Ваша история — чистая выдумка с начала и до конца! Признавайтесь! Вы с ним в заговоре!

— С кем?

— С месье Алланом Ванлоо, который должен подписать чек!

— Как я могу быть с ним в заговоре? Я в городе приезжий и…

— А кто вам дал мой адрес? — торжествующе закричал ростовщик. — Отвечайте! Ваша хитрость не пройдет, мой дорогой месье!

— Я вас не понимаю, — пробормотал доцент. — Месье Аллан Ванлоо даже не подозревает о моем визите к вам. Даю вам честное слово, мой чек в полном порядке! Я…

— Уверяйте в чем хотите! — вопил человек в качалке, а его смуглая рука трясла колокольчик. — Вам меня не провести! И Аллану Ванлоо тоже! Так и скажите ему при встрече! И пусть, прежде чем еще кого-нибудь посылать ко мне за деньгами, вспомнит про двадцатое число! Так и скажите ему, это мое последнее напоминание!

Качалка летала взад и вперед, как обезумевшая катапульта, а тем временем служанка выпроваживала доцента Люченса, чье лицо выражало глубокую скорбь по поводу того, что ему приходится отступать таким жалким образом. Но как только доцент оказался на улице, выражение это изменилось как по волшебству. Вместо разочарования на нем появилось теперь глубокое раздумье.

Аллан Ванлоо оплачивал свои удовольствия, авансом тратя будущее наследство. Доцент вспоминал своих товарищей по университету, которые с помощью векселей и займов добывали средства для развлечений. Потом это дорого обходилось — им самим или другим. А то, что было дорого в Швеции, наверняка было очень дорого на Ривьере. «Скажите ему, пусть вспомнит про двадцатое число». До двадцатого оставалось недолго — немногим больше двух недель. «Человек, у которого за душой нет и, скорее всего, никогда не будет ни сантима»…

Пока что, решил доцент Люченс, два первых вопроса можно оставить без внимания. Третий сулил обильную пищу для размышлений.

4

Доцент медленно шел домой по променаду. На востоке виднелись красные скалы, где когда-то, пятьдесят тысяч лет назад, первобытный человек Homo primigenius заложил славу Ривьеры как места, где можно было перезимовать; на западе высилась гора Tête du chien,[37] охраняющая Монте-Карло. Пятьсот веков… Но так ли уж велика разница между теми, кто разгрызал медвежьи кости, чтобы добраться до мозга, и теми, кто ужинал на серебряной посуде после попыток сорвать банк? И те и другие в равной мере были готовы на все, лишь бы удовлетворить свои потребности и страсти.