Тигр в дыму - Марджери Аллингем

Чарльз Люк нервничал. Бугры мускулов на его спине ходили под пиджаком, покуда он безостановочно мерил комнату шагами.

— Шмотка был не один, — угрюмо произнес он. — Что-то угрожало ему и на вокзале, и здесь. Но боялся он не меня, и не Ливетта. Невероятно, чтобы он работал на Ливетта, хотя мне поначалу именно так казалось — тогда зачем Ливетту было давать ему свой адрес? А Джеффри, видимо, дал ему свой адрес именно в той пивной: конверт совсем как новенький. Еще вчера вечером письмо было на почте.

— Вот потому-то я и примчался сюда! — заместитель комиссара засунул руку в карман. — Вы уже видели сегодняшний вечерний экстренный выпуск новостей, Чарльз?

Люк остановился как вкопанный, наморщив лоб.

— Нет, сэр. Боюсь, я никак не мог его видеть: я как вернулся вечером, так только этим делом и занимаюсь.

Оутс сделал плавный успокаивающий жест рукой.

— Не переживайте, мой мальчик. Весьма возможно, в прессу это еще не попало. Иногда сначала все-таки докладывают мне, а уж потом газетчикам. По недосмотру, что ли! — он был мрачновато-весел. — Представляете, Кэмпион, какая у нас в Центре теперь умопомрачительная техника — телепринтеры, радары всякие, кругом разноцветные лампочки. А случись перебой с электричеством — и вся наша хваленая полицейская система выйдет из строя! Так вот, я надел шляпу и отправился сюда лично, потому что заключенный по фамилии Хейвок, совершил побег из тюрьмы Скраббс.

Люк испустил глубокий вздох и удовлетворенно улыбнулся:

— А-а, Хейвок! Ведь этот человек проходил по тому же делу, что и Шмотка. Оба участвовали в ограблении. Вот оно что. Я все ждал, когда же появится какая-нибудь зацепка!

Оутс молчал. Вынув из кармана два листочка голубой бумаги, он был занят тем, что сличал их. Вид у него был неописуемо озабоченный, очки съехали на самый кончик острого носа:

— Весьма неутешительно, — мрачно произнес он. — Ваши люди подобрали тело Шмотки Моррисона в шесть сорок две, насколько я понимаю. Но в шесть сорок пять Джек Хейвок еще только осуществлял задуманный побег совсем в другом конце Лондона. А точнее — убивал другого своего знакомого — то есть, я полагаю, что тот уже скончался. В рапорте, полученном мной перед самым выходом, говорилось «в крайне тяжелом состоянии».

Раздражение Чарли Люка нарастало. Он продолжал понуро стоять, бренча мелочью в кармане.

— Подонки! Что это они все разом о себе возомнили?

— Что они боги, — спокойно ответил Оутс. — Эдакие сверхсущества с крылышками на пятках и с молнией в каждой руке. Уж не полагаете ли вы, что нахлебавшись баланды и после посмотревшись в зеркало, они избавятся от своих иллюзий? Так не бывает, и вы это знаете не хуже моего, Чарльз. Но вот кое-чего вы не знаете. Я ради этого к вам сюда и притащился, извазю-кав чудный лимузин, предоставленный мне заботами Совета Полиции, дабы потрепанность моего гардероба не наносила ущерба престижу моей должности.

Он замолчал, и Кэмпион, удивленно наблюдавший за своим давним знакомым, понял, что шеф Скотленд-Ярда находится в несвойственном ему состоянии — в замешательстве. Казалось, у старика на уме нечто, о чем ему как-то неловко рассказывать.

Заместитель комиссара откинулся на спинку жесткого кресла и вытянул вперед ноги.

— Я получил оба рапорта одновременно, а потом порасспросил суперинтенданта Йео, что тут у вас приключилось сегодня со Шмоткой, подумал и решил, что надо бы мне к вам лично зайти. Хейвок, ну как же, помню я Хейвока. Его уже ищут, и есть надежды, что часа за два — за три поймают, но уж если нет — тогда, полагаю, вы сможете наткнуться на его следы даже тут, в своей вотчине, и вот почему мне стоит с вами заранее о нем поговорить. И вы, Чарльз, и Кэмпион были за границей, когда мы его упекли в последний раз, и вы всю историю проглядели. А проглядели вы совершенный феномен! — он повторил, уже чуть тише, — совершенный феномен!

Мистер Кэмпион осознавал, что уже загипнотизирован. Оутс явно вышел за рамки своего обычного амплуа. Никто на свете не говорил с большей страстью и дотошностью о том, сколь неразумно создавать легенду вокруг имени какого бы то ни было преступника. Таково было его кредо, и старик проповедовал его, не щадя сил. По его теории, всякий уголовник — непременно полоумный, и потому всякий полицейский, выказывающий в адрес правонарушителя нечто большее, нежели добродушное презрение, 1рзе Гасго оказывается немногим умнее. Теперешний подход — это что-то новенькое.

Оутс уловил его взгляд и выдержал его спокойно, чтобы не сказать — равнодушно.

— Хейвок поистине злодей, — помолчав, продолжал он, — в моей практике мне таких попалось только трое. Один — Харрис, отравитель, другой — субъект по кличке Тиме, о котором вы, надо думать, даже и не слыхали, и вот этот тип, Хейвок. Одно время мне казалось, что к тому же классу относится и Хэй, но когда я встретился и потолковал с ним, то понял: нет. Просто он — с явными отклонениями. Неразвитость ощущений. А тут речь совершенно о другом. Этого не описать, но увидев, вы сразу поймете о чем я, если только он оставит вам время. Это как повстречаться со Смертью. Даже если вы с ней прежде не виделись, вы тем не менее узнаете, кто перед вами! — он рассмеялся, как бы про себя и над собой. — Я-то знаю, о чем говорю, — добавил он, и Кэмпион, не помнивший случая, чтобы было иначе, уже склонялся к тому, чтобы поверить.

Чарли Люк, знакомый с шефом не столь близко, постарался перевести беседу в более конкретное русло:

— Вы считаете, что он — прирожденный убийца, сэр?

— О да! — тяжелые веки чуть приподнялись, и холодноватый взгляд старого полицейского на мгновение остановился на подчиненном. — Он убивает, если ему так хочется. Но не от случая к случаю, как ваши гангстеры. Этот точно знает, что делает. Для простого уголовника он мыслит слишком уж здраво. Возьмем его последнюю гастроль. Если сэр Конрад Белфри уже мертв…

Кэмпион выпрямился.

— К. X. И. Белфри?

— Именно, именно. Известный врач. Сегодня в полседьмого вечера Хейвок задушил его и удрал по пожарной лестнице, так что конвойный, сидевший за дверью приемной, в холле — кстати, полностью в нарушение установленных правил, — не услышал ни звука!

— Боже милостивый! Где же это произошло, сэр? Не в самой же тюрьме Скраббс, по-видимому? — Люк изобразил тюремную решетку.

— Нет. В приемной, на втором этаже, на Уимпол-стрит. Белфри уже месяц кряду донимал власти, чтобы заполучить Хейвока к себе в клинику для исследования, — Оутс, говоря, наклонялся все ниже. — Это вам дает приблизительное представление о личности Хейвока. Свое право высунуть кончик носа из тюрьмы этот человек завоевал ценой трех лет железной самодисциплины, и ставлю пять фунтов, что он сделал все в точности так, как однажды задумал. Убийство сэра Конрада было спланировано Хейвоком прежде, чем он узнал о самом существовании доктора с таким именем. После вынесения приговора Хейвока сперва отправили в Челмсфорд, но его поведение там оказалось столь буйным, что его перевели в Паркхерст. Рассчитывать сбежать оттуда может только кретин — кругом вода. И с некоторого времени стало казаться, что он решил зарабатывать себе билетик в одну из этих новомодных тюрем открытого типа, только вот его послужной список такого права не давал.

— Тогда он якобы заболел, и его увезли в тюремный госпиталь в Скраббсе, так я понимаю, сэр? — Люк не удержался от соблазна перескочить через отдельные подробности рассказа, который его успел увлечь.

Оутс как будто и не слышал. Он спокойно изучал собственные записи на обороте полицейского бланка.

— Вы недооцениваете его, мой мальчик, — сказал он. — Не ожидал от вас. Заболеть-то он заболел, но весьма оригинальной болезнью. Три года назад у него открылся — где это у меня — ага, вот, — синдром компульсивного расстройства на почве числа тринадцать! — он поднял глаза, поймал взгляд Люка и довольно рассмеялся. — Вот именно. Симуляция была настолько безнадежно глупая и жалкая, что в конце концов помогла ему удрать! А во всем, кроме этой своей «странности» он сделался идеальным заключенным, и в течение первого года, года, прошу заметить, его болезнь практически никак не проявлялась, ведь он тщательно разыгрывал не только симптомы, но и прогрессирование болезни. Так, ему становилось плохо каждое тринадцатое число каждого месяца, а потом он стал заболевать и двадцать пятого, потому что в словах «двадцать пятое» тринадцать букв. Поняв, что цифры номера его камеры в сумме дают тринадцать, он объявил голодовку, покуда его не перевели в другую. Он всегда был вежлив, всегда за все извинялся и всем поведением давал понять, что стесняется своей причуды, — объяснял, что, мол, понимает как это глупо, но ничего не может с собой поделать. Естественно, идея быстро распространилась, как это обычно бывает в тюрьмах, и возникла угроза развития массовой истерии. Тут-то врачи за него и взялись. Насколько я понимаю, этот бзик довольно известный, — он вопросительно поглядел на Кэмпиона.