Личность преступника - Владимир Эминов

Разумеется, при определении эталонов морального поведения обо всех подобных действиях опрошенные не говорили ни слова.

Неустойчивость нравственных оценок, несовпадение слов и поступков молодежи были выявлены и другими авторами. Так, недавний опрос старшеклассников в Астрахани и Астраханской области указал на порицание многими старшеклассниками следующих форм поведения: употребление алкоголя (50 %), курение табака (37 %), употребление наркотиков (81 %). Вместе с тем опрошенные заявили, что сами употребляли алкоголь (69 %), курили (43 %) и принимали наркотики (1 %).[21] Трудно судить, объясняется ли их негативное отношение к «зелью» собственным опытом или же мы опять имеем дело с расхождением слов и поступков – ответов на анкету и реального поведения в жизни. Склоняемся к последнему объяснению.

Расхождение между моральными оценками, отношением к праву и реальным поведением, надежда на «здравый смысл», сокрытие неблаговидных поступков – все это свидетельствует о «двойной морали» у современной молодежи, а точнее – о нравственной аномии переходного общества.

Весьма развернутые и глубокие соображения по этому поводу высказал известный социолог Ю. А. Левада. По его мнению, в переходный период сложилось несколько характерных типов людей: а) открывшие для себя новые возможности; б) считающие, что для них ничего особенного не изменилось; в) неприспособляемые, вынужденные предельно снижать уровень своих запросов.[22] Особое его внимание привлек сравнительно новый тип личности – «человек лукавый», который «приспосабливается к социальной среде, ища допуски и лазейки в ее нормативной системе, т. е. способы использовать в собственных интересах существующие в ней “правила игры”, и в то же время – что не менее важно – постоянно пытаясь в какой-то мере обойти эти правила. Это вынуждает его постоянно оправдывать свое поведение то ли ссылками на необходимость самосохранения, на пример “других”, то ли апелляциями к нормативным системам иного ранга (“высшие интересы” и т. п.)».[23] «Человек лукавый», к сожалению, – это не только «умудренные жизнью» люди, но даже в большей степени «зеленая молодежь».

Похожие типы нашли многочисленные отображения в современной художественной литературе. Например, один из героев Д. Быкова – некто Рогов, историк по специальности, «вообще стал тяготиться людьми». «Люди, окружавшие его, не выдерживали даже самой снисходительной пробы: настали времена попустительства, слабость возвели в принцип… Слово ничего не значило, клятва ничего не весила, понятие долга на глазах упразднялось, и больше всего это было похоже на загнивание тела, отвергшего душу за ее обременительностью».[24]

Приводимые Левадой данные опросов населения подтверждают подобные наблюдения. Например, многие считают вполне допустимым уклоняться от службы в армии (в целом 23 %, а среди молодежи в возрасте до 24 лет – 35 %); не платить налоги – 14 % (у молодежи – 24 %); «выносить» что-либо с предприятия, т. е. попросту красть – 8 % (у молодежи – 15 %). При сравнении данных 1989 и 1999 гг. выяснилось, что «лукавства в поведении людей за последние 10 лет стало больше».[25] Об этом часто упоминает и публицистика. Так, одна из читательниц газеты «Известия», высказывая мысль о распаде моральных ценностей, писала: «Абсолютного деления на моральное и аморальное не существует. Сейчас стираются даже приблизительные границы. И дело тут, на мой взгляд, в существовании так называемого двойного стандарта… Практически в каждом из нас сидит и ханжа, и либертарианец – так нас приучили вначале в школе, далее везде, а так по велению сердца. Вроде ничего плохого в этом нет, – заключает автор, – ничего противоестественного нет точно, но лучше держать это при себе».[26]

Но далеко не все «держат при себе» свои лукавые, а по сути дела, нравственно упречные взгляды. Так, герой романа А. Волоса, некто Сергей, профессионально занимающийся продажей квартир, откровенничает: «Я всегда честно придерживаюсь договоренностей. Кроме того, объект был такого свойства, что срубить на нем хоть сколько-нибудь левых денег не представлялось возможным. Короче говоря, я был совершенно честен. Однако в нашем деле честность – это что-то вроде спирта. В том смысле, что спирт в обыденной жизни всегда содержит сколько-то воды. Даже неразведенный, он не бывает стопроцентным – только девяносто шесть».[27]

А вот и некое «резюме» того же героя: «Должна быть от честности хоть какая-нибудь польза? Или как? Честный, честный, честный – а в конце концов за это ни копейки денег».[28]

Понятно, что и этот человек – «на подходе» к правонарушению. Ясно и то, что подобное поведение может в конце концов обернуться вовлечением в серьезную преступную деятельность. Особенно «прост» переход в сферу организованной преступности, где на поверхности, казалось бы, царит обычный бизнес, может быть, не очень законный, а в глубине идет жестокая и беспощадная борьба за деньги и за власть. И с этим неизбежно рано или поздно столкнется «человек лукавый», связавший себя с преступной средой.

Подведем некоторые итоги сказанному в этой главе.

Бросается в глаза противоречивость нравственного сознания людей переходного периода, в особенности молодежи. При этом можно наблюдать несколько тенденций.

Во-первых, сохранение эталонов (образцов) морального поведения, в значительной степени присущих и прежним поколениям.

Во-вторых, фактическое отступление от этих эталонов при соприкосновении с жизненными трудностями и коллизиями.

В-третьих, попытки части политических деятелей и «деловых людей» в новых, капиталистических условиях выработать нормы морального поведения, которых не было в советском обществе.

В-четвертых, одновременно – отрицание какой-либо морали в рыночной экономической среде; оправдание противоправного и преступного поведения, если оно приносит выгоду.

В-пятых, неопределенность «автономной морали» в большинстве случаев сознательно скрываемой от окружающих («человек лукавый»).

Все это свидетельствует о моральной аномии, связанной с пренебрежением правовыми нормами и требованиями и соответственно способствует росту преступности.

Рассмотрим теперь характеристику нравственных представлений в самой преступной среде – преступной субкультуре.

Как всякое социальное явление, преступность имеет не только внешнее (объективное) выражение, но и внутреннее (субъективное) содержание. Поэтому представление о ней будет неполным, если не остановиться более подробно на внутренней характеристике, т. е. на тех нравах, которые господствуют в преступной среде. Эти нравы, с одной стороны, «идеологически» поддерживают ее существование, а с другой – как уже сказано, оказывают разлагающее влияние на неустойчивые социальные слои и группы только образующегося у нас гражданского общества.

Нравы преступной среды – это и есть ее субкультура, которая, в широком смысле слова, является, к сожалению, частью общей культуры населения. В России она не изучалась более или менее систематически; отрывочные наблюдения публицистов и ученых XIX – начала XX в. относятся в основном к некоторым городам или отдельным группам преступников.[29]

Пожалуй, наибольший интерес в этом плане представляет книга В. Чалидзе, описавшего следующие атрибуты субкультуры воровского мира 1920-1930-х гг. в СССР: экзотичность поведения и замкнутость в своей среде; относительное равноправие его участников и круговая порука; избрание главаря всеми членами воровского сообщества; невозможность добровольного выхода из сообщества; решение наиболее важных вопросов на общих сходках; раздел территории между конкурирующими группами; запрет какого бы то ни было сотрудничества с государственной властью; татуировки; использование воровского жаргона и др.

Автор мало пишет о нравственных представлениях изучавшегося им слоя, тем не менее он отмечает большие различия представлений преступников о допустимом и недопустимом поведении в «своей» среде и по отношению к «чужим». «Люди редкостной честности в отношениях друг с другом, воры обычно оказываются совершенно не заслуживающими доверия в их отношениях с фрайерами, людьми общества; они могут в этом случае… являть в своем поведении редкостное вероломство».[30] Судя по многим наблюдениям, воры безразличны к детям и часто помыкают женами или любовницами, иногда даже передавая их друг другу. По мнению Чалидзе, им совершенно чуждо чувство патриотизма, который ассоциируется у них с верховенством ненавидимого ими государства. Не признавая чужую собственность, они и сами, как правило, не склонны к накопительству; «как бы ни была успешна покража… в одну ночь она может быть пропита в компании друзей – воров и женщин, проиграна в карты или отдана на нужды товарищей».[31]

Воровские нравы, характерные для более позднего периода, довольно подробно изучал И. И. Карпец. Он отмечал «пренебрежение к моральным и иным ценностям, несдержанность в поведении, в отношениях друг к другу, к людям вообще». Постоянное вращение в воровских кругах приводит «к стойкому стереотипу человека, пренебрегающего элементарными культурными и этическими взглядами и запросами, способного поступать лишь с узкоэгоистических позиций». В ответ на замечания следуют либо угрозы физической расправы (почти единственное, что хорошо понятно подобным образом сформировавшейся личности), либо сама расправа.