Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— Больно? — спросила она.

— Нет, не очень, — ответил я смущённо, и вдруг мне показалось, что я похож на телёнка.

— Что ты здесь делал? Я тебя совсем не знаю.

— Да я так, прогуливался, — ответил я и пошёл прочь.

Вот беда, думаю, ещё спросит: чей ты, а тут, гляди, припомнит насчёт курицы, и тогда мне конец.

Но я напрасно испугался, она ничего не спросила, только сказала:

— Видишь, деточка, воровать ты не умеешь, кликнул бы лучше меня, и я бы тебе этот орешник с корнем отдала, не золото ведь! — и погладила меня по голове. Потом собрала рассыпавшиеся орехи, прибавила к ним ещё и, велев поднять подол рубахи, высыпала мне их туда.

Когда опасность миновала, я, в душе, даже обиделся на неё, почему она сказала, что я не умею воровать? Мне стало обидно, ведь все наши ребята, хвастаясь, наперебой рассказывали о своих проделках, и воровство казалось тогда нам истинным геройством.

Тут-то я и решил про себя: ну хорошо! Придёт время, и я покажу, на что я способен!

Наконец это время пришло!

Бабушка Гванца нередко уверяла, что в небе есть дыра: если найти её, то можно будет вылезть через неё в другой мир.

Насчёт небесной дыры я не совсем был уверен, но зато уж точно знал, что в изгородях, окружавших наши виноградники, всегда найдётся хоть одна лазейка. Да не такая, в какой рука моя застряла, а большая, в которую легко пролезть голове.

Мимо нашей калитки шла дорога, немного дальше она разветвлялась на тропинки, одна из которых вела к небольшой горке. Под той горкой находился самый знатный из всех наших виноградников — виноградник Тадеоза Кереселидзе.

Когда виноград поспел, Кечо взял меня туда. Он показал дыру в плетне, которую проделал барсук. Через эту дыру мы влезли в виноградник. До чего же был он хорош! Всюду пестрели чёрные, изумрудные и розовые гроздья. Мы поскорее залегли у спелых лоз. Гроздь винограда обычно отщипывают у самого черенка, иначе её сорвать трудно: ягоды осыпаются. Поэтому мы, как собачки, стали откусывать ягоды прямо с лоз.

Вначале мы целыми пригоршнями сыпали их в рот и глотали целиком, потом стали обрывать по ягодке и вскоре так объелись, что кожуру и косточки сплёвывали прямо на лозу.

Удивительно, до чего вкусен ворованный виноград! А может, там росли какие-то особые сорта, которых нет у моего деда? Или это просто мне так показалось?

Но Кечо уверял, что у моего деда виноград во сто крат слаще. Может быть, оно так, но только я слаще этого винограда никогда не ел.

Наверное, я бы съел там весь виноград, но от сладкого сока губы мои слиплись, и я уже с трудом открывал рот, а животы у нас, извините великодушно, так вздулись, что нам не только шевелиться, но и дышать было тяжело. Теперь мы уже не замечали красоты виноградника. Пока желудок пуст — любая еда мила, а наполни его — и пропала вся прелесть. Эту истину понял я тогда впервые. И ещё я понял, милые мои, что если хочешь наслаждаться красотой жизни, не грех иногда и поголодать.

Одним словом, долгое время не могли мы подняться с земли, но не оставаться же там было ночевать! Прихватив на прощанье самые крупные гроздья, мы подошли к лазейке. Можете себе представить, что в дыру, проделанную барсуком, пролезть нам уже не удалось, пришлось, изрядно исцарапав ноги колючками, лезть через изгородь.

У калитки Кечо приложил к губам палец и предупредил меня:

— Смотри, Каро, не проговорись!

Я кивнул головой — мол, лучше твоего знаю, но зря я был так в этом уверен.

Пока мы перешёптывались, откуда ни возьмись, появился мой дядя Пиран, с корзинкой за спиной, в которой лежали кукурузные початки.

Кечо косо взглянул на него и съёжился.

Мы вошли во двор. Дядя поставил корзину, потом почему-то оглядел меня с головы до ног.

— Эй, малыш, почему живот у тебя стал словно надутый бурдюк? — и, ткнув меня в живот локтем, произнёс: — Виноград ел?

— Какой там виноград! — поспешил я ответить, но сам растерялся.

— Украл? — нахмурился охотник.

— Что ты? — Теперь уже я совсем перепугался.

— Не ври! Дед не дал бы тебе столько съесть. Что у тебя с животом, от жадности того гляди лопнет! Это тебя Кечошка повёл воровать?

Не успел я и рта раскрыть, чтобы ответить, как из комнаты вышла мать.

— Куда это ты запропастился, негодник, целый день не евши не пивши шляешься!

— А зачем ему еда, видишь, как он брюхо набил виноградом, там и для иголки места не сыщется! — ответил вместо меня дядя.

— Где это ты съел столько? — рассердилась мать.

— Украл, — снова ответил за меня дядя.

— Этого ещё не хватало! — глаза её сверкнули недобрым блеском.

— У кого украл, говори, проклятый, чтоб тебя смерть украла!

Наверное, она меня обязательно бы побила, если бы дядя не заступился. Он повёл меня в дом, усадил у камина и заставил рассказать про набег на чужой виноградник.

— Ух ты! — изумился дядя. — Неужто в Тадеозов виноградник влезли? Что же теперь с тобой будет? В прошлом году один парень из соседнего села своровал у него виноград, так знаешь, что он с ним сделал?

— …?

— Не спрашивай, страшно даже вспомнить. Теперь этот несчастный стал одноруким. Тадеоз отрезал ему правую руку, всю, целиком! Так исстари наказывают воришек.

— Ну да! — засомневался я. — В соседнем селе ни одного однорукого нет.

— Правильно! — подтвердил дядя. — Потому что его тотчас же в город взяли.

— Как же он застёгивает себе брюки? — озадаченно спросил я. — Почему-то это меня обеспокоило больше всего.

— Помогают ему. А вдруг Тадеоз узнает про тебя, что мы будем делать! — и он удручённо покачал головой.

Я тоже испугался, но какая-то надежда всё-таки ещё теплилась во мне.

— Как же он узнает, ведь нас никто не видел?

— А он и того парня не видел, но вот пошёл по следу и дошёл до его дома. Боюсь, что он и тебя так найдёт. Что же нам делать, а? — и он понурил голову и прикрыл глаза рукой.

Слёзы душили меня, но я держался, ведь вор — герой, а герою не пристало реветь. Настроение у меня было подавленное.

— А ты его во двор не пускай, заряди ружьё и держи наготове, — несмело предложил я ему.

— Что ты! — возразил дядя. — Мало того, что человека обворовали, теперь ещё убивать его прикажешь? Тогда придёт другой, с ружьём, и арестует нас обоих, и меня, и тебя, свяжет нас по рукам и ногам и бросит в тюрьму. А кроме того, говорят, что Тадеоз знает какое-то заклинание и никакая пуля его не берёт.

Тут уж я не выдержал и зарыдал.

— Ну что ты, мальчик, что ты, миленький! — утешал меня дядя. — Не бойся, он не отрежет тебе руку, я его попрошу, он меня обязательно послушает. Нет, мучать тебя я ему не дам, а вот в тюрьму тебя, может, посадят на несколько дней. Ну, ничего, поголодаешь немного, и делу конец.

— Не хочу в тюрьму, не хочу! — заорал я.

— Ну хорошо, — почесал он затылок, — так и быть: когда они придут за тобой, я тебя спрячу в надёжное место, а им скажу, что тебя нет дома. Вот всё, чем я могу тебе помочь, дружок.

Это мне понравилось. Да и отступать было некуда: надо было прятаться и спасать свою шкуру.

В ту ночь мы с дядей легли, по обыкновению, в одной комнате. Он вскоре захрапел, а я не смог сомкнуть глаз и вздрагивал от малейшего шороха. Наконец, глубокой ночью я уснул, и во сне мне приснился усатый солдат. Утром меня разбудил собачий лай. Я вскочил как безумный и оделся так быстро, как никогда в жизни. Дядя уж был на ногах и причёсывал свой хохолок.

Он посмотрел на меня и вдруг сказал:

— Ой, кажется, пришли, Караманчик. Куда ж мне теперь тебя спрятать?

Я потерял дар речи от испуга. Но тут взгляд мой упал на топчан.

— Ну чего же ты смотришь? Полезай быстрей!

Перед топчаном лежала шкура барсука. На ночь, ложась в постель, мы вытирали об неё ноги. Я втащил её под тахту и лёг там на неё.

Дядя вышел. С замиранием сердца я ждал, что вот-вот войдут и начнут обыскивать.

И вдруг дверь легонько скрипнула, а я от страха совсем перестал дышать, закрыл глаза и притворился спящим. Но сердце моё так бешено колотилось, что я удивляюсь, как грудь моя не разорвалась.

— Вылезай, малыш! — услышал я слова дяди и, выглянув, не поверил своим глазам: он был один. Честно признаюсь вам, что целых две недели я был в тревоге и волнении, не выходил никуда из дома и старался даже не показываться во дворе. Однако скоро понял, что дом — не крепость. Как ни прячься — от людей никуда не денешься. Как-то раз, днём, послышался ожесточённый лай. Наш пёс всегда лаял так злобно, когда во двор заходил кто-то чужой. Я схватил дедову бурку, завернулся в неё, дрожу и жду, когда в комнату войдёт Тадеоз, а с ним этот проклятый солдат.

— Кто это там? — спрашивает отец маму.

— Никого нет. Это наш Куруха и собака Лукии нашли где-то кость и теперь грызутся.

Я успокоился, но ненадолго. В вечернее время было ещё того хуже.