Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев - Стелла Прюдон

– Вот для этого ты должна завтра же послать туда сваху.

Сваха отнесла в маленькую квартирку семьи Реувен халву, орехи и золотые часики и вернулась с приглашением на чай. Когда Зумруд увидела Анжелу, она расстроилась. На вид девушка была слишком худая и бледная, прямо кости да кожа, и при этом её зелёные глаза горели каким-то нездоровым огнём, будто она больна чем-то серьёзным. Нет, нет и нет. Не такую жену хотела Зумруд для Гриши. Захар прятал взгляд в пол, а потом резко и с каким-то страданием во взгляде смотрел на Зумруд. А Зумруд еле заметно поводила плечами. Она видела, как бескомпромиссно смотрит на девушку Гриша, и хорошо знала этот взгляд – точно таким взглядом смотрел на неё Захар двадцать семь лет назад. Он будто стальной проволокой был привязан к Анжеле, и разрубить эту проволоку было не под силу никому. Убеждать сына в том, что ашкеназы – это совершенно другой сорт людей, бесполезно. Зумруд знала, если Гриша для себя что-то решил, никто – ни человек, ни обстоятельства, не в состоянии ему помешать.

Больше всех говорила мать Анжелы, Рая. Она рассказывала про какие-то странные вещи, из её речи Зумруд выхватывала отдельные фразы и слова: единственная дочь, музыка, талант, Сибелиус, образование, уважаемая семья, знаки внимания, цветы для Анжелы, Гриша хороший мальчик, фортепиано, мы люди простые, Шопен, Шуберт, Бетховен, Рахманинов, Бах, Шнитке, Стравинский, консерватория, Москва, талант, боль, бедность, окраина, Моцарт, двадцать минут до метро, фортепиано, интерпретация Сибелиуса, ещё ребёнок, композиторский факультет, московский уровень, Зинаида Яковлевна, только в Москву, лучшая ученица, рано замуж, Гриша – хороший мальчик, единственный ребёнок, музучилище, Москва, феноменальный слух, большие деньги, Моцарт, цветы от Гриши, большая карьера, копим деньги, автобус, клетушка на окраине, замуж успеется, Гриша – хороший парень, много хороших девушек.

Спустя два часа они молча вышли из квартиры – Зумруд выдохнула с облегчением, во взгляде Захара играли радостные огоньки. Гриша вызвал для них лифт и попросил подождать у машины.

– Слава богу, – выдохнул Захар, пока они ехали в лифте.

– Не дай бог, – подтвердила Зумруд.

Они были в приподнятом настроении. Уже давно они не были так едины во мнении, как сейчас. Нет, эта девушка совсем не для Гриши; и хорошо, что родители сами отказали, что им не пришлось портить из-за этой дурнушки отношения с сыном. Но тут возбуждённый и пылающий, с несходящей улыбкой на лице, из подъезда вылетел Гриша. Он сбежал по ступенькам с пятого этажа, не дожидаясь лифта, и его лицо было таким, будто он только что выиграл миллион долларов.

– Чего радуешься? Тебе же отказали… – с наигранным сочувствием сказала Зумруд.

– Кто отказал? – Гриша включил зажигание, и машина тронулась.

– Ну родители же сказали, что дочь они пока не отдают.

– Ну мало ли что они сказали. У них, у ашкеназов, что хорошо? Что всё решает девушка. А я Анжелу спросил, можно я тебя буду сам в училище возить, сам забирать, она мне кивнула. Так просто бы не стала кивать.

– Ещё бы не кивнула, – перешла в оборону Зумруд, – парень умный, деловой. За такими, как ты, сто девочек кровь с молоком завтра в очередь встанут, я тебя хоть завтра женю. А эта, что у неё есть? Кости торчат, как у мертвеца, и вид болезненный.

– Мама, – Гриша подъехал к обочине и остановился, его голос стал удивительно резким, так что Зумруд нахмурилась. – Если мне понадобится твоя помощь, я тебя попрошу. Мэ Анжеле воистени[9], больше никто мне не нужен. И я не хочу, чтобы ты в моём присутствии о ней плохо говорила.

Этот выбор Гриши стал для Зумруд двойным ударом. Во-первых, она чувствовала, что эта маленькая, хрупкая, болезненная девушка никогда не сделает Гришу многодетным отцом, а во‐вторых, о мечте уехать в Израиль и вылечить там Борю можно теперь забыть. Без Гриши никогда не уедет Захар, а Гриша никуда не уедет без этого странного существа, которое прокралось в их жизнь дождевой водой, не заметной глазу, но постепенно разрушающей фундамент. Но Зумруд не собиралась с этим мириться. Она решила, что будет чаще звать домой подруг с подрастающими дочерьми, и подстраивать, чтобы Гриша тоже был дома. Ничто так не расшатывает неустойчивые привязанности к худосочным малолеткам, как румяные, пышущие здоровьем, энергией и молодостью соблазнительные восточные красавицы.

К огорчению Зумруд, Гриша после той поездки почти не появлялся дома, лишь на минутку заезжая днём, чтобы забрать Борю. Родители Анжелы хоть и разрешили Грише забирать её из музучилища в Минводах и привозить домой в Пятигорск, потому что так хотела она сама, но были весьма обеспокоены, потому что, сам понимаешь, Анжеле всего шестнадцать, а ты – взрослый мужчина. Родители старались как можно деликатней сформулировать мысль, но Гриша и сам знал, что это неправильно, когда девушка до замужества так много времени проводит с парнем наедине, даже если этот парень имеет серьёзные намерения. Поэтому было условлено, что он забирает Анжелу вместе с Борей, который хоть и мал, но служил гарантией, ведь в его присутствии Гриша не позволит себе вольностей. И для Гриши немой Боря был отличным вариантом, потому что в чём он мог быть уверен, так это в том, что он никому не расскажет, о чём они с Анжелой говорят.

Однако очень быстро Гриша понял, что говорить ему с Анжелой в общем-то и не о чём. Его рассказы о цехе она выслушивала, но дополнительных вопросов не задавала, а он ничего не понимал в музыке, поэтому не знал, что спросить. И только присутствующий в машине пятилетний немой мальчик по иронии судьбы спасал их от грозящей превратиться в проблему всепоглощающей тишины. Почему-то именно Борино присутствие рядом с ними превращало их общение наедине в настоящее душевное сближение. У них появилось нечто общее – и этим общим был Боря. Вопреки запретам Гриши Боря расстёгивал ремень безопасности и, встав за сиденьем Анжелы, обхватывал её руками, а иногда целовал в щёку, и причудливая смесь жжёной карамели и сырого яйца оставалась на её щеке, и Анжела шутливо бранилась, фу, обслюнявил, она смеялась и смеялась, наполняя водой иссохший колодец, а потом резко переставала смеяться, лицо у неё становилось серьёзным и непроницаемым, она доставала из своей сумки ноты, что-то напевала, вычёркивала, опять напевала, рисовала и вычёркивала, а иногда вынимала из «Пионера» Гришину кассету с дагестанской музыкой и ставила свою. И тогда машина наполнялась странными свистящими, звонящими, льющимися, висящими, летающими, ползающими и карабкающимися в гору, а иногда спускающимися с горы звуками. Они были то чёрными и