Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

— Бенедикт, — закричала Агнес, — пожалуйста, вернись.

Тот сделал вид, что не слышит: лишь когда она окликнула его в третий раз, он повернул назад.

Он стоял перед ней, злой, неприступный, она робко спросила:

— Сколько денег тебе нужно, Бенедикт? Сколько?

— Охотнее всего я бы вообще ничего у тебя не брал.

— Бенедикт, сколько? Для тебя и для Руди. Ну конечно, и для Руди тоже.

— Боже мой, Агнес, — вздохнул Бенедикт и положил руку на рукав ее халата.

Мы купили билеты на поезд, который в 23.00 отъезжает с Южного вокзала. Прибытие в Венецию — в 9.43, путешествовать из Вены в Венецию очень удобно. Конечно, если ехать в спальном вагоне, как мы с Конрадом. Отъезд был назначен на пятницу накануне первых выходных ноября. Уже после завтрака я начала укладывать вещи: к сожалению, это занятие совершенно не по мне: если я кладу в чемодан пару вещей, то сразу же забываю, какие именно, так что приходится сразу же выкладывать все назад. Чаще всего я выбираю неподходящие вещи, слишком легкие, если ожидаются холода, слишком теплые, если предсказывают жару. Конрад в своем педантизме уже накануне приготовил все, что ему было нужно, и аккуратно сложил стопкой на кушетке в гостиной. У него было еще много дел в конторе, поэтому он попросил меня упаковать его вещи в чемодан и ничего при этом не забыть. Я пообещала, что все сделаю. Когда мы начали размещать наш багаж в купе — Конрад приехал на вокзал прямо из конторы, — то обнаружилось, что я не забыла взять с собой в полиэтиленовом мешке кисти и краски для рисования, но дорожный несессер мужа оставила дома. Конрад был очень раздосадован: без туалетных принадлежностей, бритвы и собственной зубной щетки мир для него рушится. Я решила, что не позволю испортить мне хорошее настроение.

— Может, чего-нибудь выпьем? — спросила я, чтобы немного снять напряжение.

Конрад устало кивнул, я заказала у проводника две маленькие бутылки красного вина. У меня были с собой бутерброды, и я уже радовалась тому, что мы перекусим, уютно устроившись в купе.

— Я больше ничего не буду есть, — сказал Конрад и угрюмо уселся в своей полосатой малиново-серой пижаме на нижнюю полку. — Если я не могу почистить зубы, то и есть ничего не буду.

— Возьми мою щетку, — сказала я великодушно.

Конрад отказался из соображений гигиены.

Я заметила, что понемногу прихожу в бешенство, и, чтобы успокоиться, съела больше бутербродов, чем следовало. Конрад смотрел на меня, всем своим видом выражая неодобрение. Потом я выпила еще и половину его вина, хотя оно мне совершенно не понравилось, и скоро по всему телу разлилась свинцовая усталость. Конрад заметил это и забрался по лесенке на верхнюю полку.

— Оставайся внизу, — сказал он, — тогда ты хоть не ушибешься, если упадешь.

Несмотря на усталость, я уснула гораздо позже Конрада. Вино одарило меня яркими снами наяву, они облекали желания и ожидания в волнующие образы. Когда Конрад на полке надо мной изменил позу и его спокойное дыхание перешло в тихий храп, я кое-что вспомнила.

— Конрад, — крикнула я. — Мы же еще не заполнили таможенную декларацию.

— Ну так заполни, — откликнулся он сердито.

— Ты считаешь, что мне это по силам? — спросила я.

Конрад спустился по лесенке вниз.

Ничто после ночи, проведенной в поезде, не радует больше, чем пробуждение на следующее утро. Когда понимаешь, что без неудобств и усталости преодолела большое расстояние. Я радуюсь, видя, как проводник поднимает верхнюю полку, а нижнюю превращает в мягкий диванчик, а потом заходит в купе с подносом, на котором стоит завтрак и дымится кофе. Я наслаждаюсь, когда с подносом на коленях смотрю на пролетающий мимо пейзаж, ем и пью, читая знакомые мне надписи на маленьких серых станционных зданиях. Я пытаюсь угадать, как называется следующий городок — ведь в конце концов я уже не раз ездила в Венецию, — когда мне это удается, радуюсь как ребенок. Конрад быстро расправляется с завтраком, ругаясь из-за того, что вся еда так тщательно упакована, потом сидит и читает, не глядя в окно. В тот первый день поездки, в начале ноября знакомый пейзаж едва различался в тумане. Иногда длинные ряды тополей, обрамлявшие поля, доходили до самых рельсов, стройные деревья, похожие на тонкие макаронины, сливались вдали друг с другом. Я представила себе, что если бы мне удалось открыть окно и, высунувшись, развести руками густую массу тумана, то за ним открылся бы светлый пейзаж, весна посреди поздней осени, голубое сияние на сером. Один раз мимо пролетела усадьба, я увидела очертания собаки и по ее движениям поняла, что она на цепи.

Плоское русло реки Таглиаменто в жаркое время года, как покрытый камнем желоб, прорезает желтую землю, в этот раз оно было таким темным, что казалось более глубоким, чем на самом деле.

— Нам надо было поехать в Венецию раньше, еще в сентябре, — сказала я Конраду. — Я взяла с собой так много ярких красок!

— От тебя зависит, как их использовать, — сказал он.

— Ты поможешь мне в этом? — спросила я и поцеловала его.

Гостиница выглядела совсем не так, как я себе представляла. По словам дедушки Юлиуса, который рекомендовал ее нам, как мне кажется, из сентиментальности, в память о пережитом им там галантном приключении, я ожидала увидеть веселое, без лишних условностей, но все же более или менее комфортабельное пристанище художников. Гостиница располагалась прямо возле театра, к ней вел узкий канал. Мы тащили наш багаж через мокрую от дождя campo[3], плохо выспавшиеся, разочарованные плохой погодой; сейчас мы хотели только одного — укрыться в тепле красивой, удобной комнаты. Листья двух лавров перед входом были черными и пожухлыми. Мрачный администратор за стойкой кивком показал нам, что багаж надо поставить в угол, дал ключ от комнаты и на итальянском языке предложил Конраду указать сведения о нас в гостиничной анкете. Моему мужу плохо даются языки, он знает об этом, собственная неспособность злит его. В тот раз он не мог не знать, чего от него хотят, но заупрямился, покачал головой и потянул меня к лифту. Администратор побежал вслед за ним с блокнотом и ручкой, разъяренный Конрад сделал нужную запись. За это время я немного осмотрелась. Заглянув в холл, я обнаружила обилие муранского стекла и потертой бархатной обивки. Здание было холодным и настоятельно требовало ремонта. Наша комната находилась под самой крышей. Она привела нас в ужас высоким, скошенным потолком и ледяным каменным полом. Лишь по барочному рисунку покрывала из шерстяной парчи на кровати, по этим зеленовато-голубым и лилово-красным цветам, которые ни с чем не спутаешь, можно было понять, где мы находились. Мы помолчали, не желая показывать, что неприятно поражены увиденным. Тут я заметила за занавесом дверь. Она вела на маленькую террасу, которая, как птичье гнездо, висела над черной полоской воды, над волнами изогнутых черепичных крыш.

— Конрад, быстрее сюда! — закричала я. — Терраса. Какое везение!

— Не везение, — откликнулся он, — а заказано специально для тебя.

Приезжая в этот волшебный город, я в первый день всегда впадаю в какое-то помешательство: брожу по переулкам, площадям и бесчисленным мостам, перепрыгивая через ступеньки, сбегаю по лестницам, плутаю в проходных дворах, затаив дыхание вхожу в полумрак церкви, кормлю голубей, глажу маленьких, каменных львов, стою, прислушиваясь к плеску весел гондольеров, к звону колокола. Мне непременно хочется заглянуть в знаменитый бар, чтобы выпить tiziano, я должна обязательно зайти в сумасбродный магазин, где выставлена одежда пятидесятых годов, посмотреть на витрину обувной лавки, там выставлена туфли из кожи с наклеенными блестками, модели из расшитого шелка, которые невозможно носить. Мне хочется pizza, а потом semifreddo, я покупаю жуткие, дешевые стеклянные бусы, они кажутся мне великолепными, я благоговейно вхожу еще в один магазин, здесь продается самая красивая бумага в мире, с набитым вручную рисунком, тайна ее изготовления известна только здесь. Конечно, я люблю и постепенно тонущие дворцы Венеции, которые в своей вечной агонии все же еще живут, но всего милее мне воздух этого города, пахнущий коричневой водой и дохлой рыбой, музыкой Густава Малера и свежим хлебом, забытой любовью, подметными письмами и непостижимым счастьем. Такой день я провожу обычно одна, потому что Конрад не хочет и не может сопровождать меня, к вечеру я валюсь с ног от усталости, наконец-то я успокаиваюсь и чувствую себя довольной.

Так было и в этот раз. В гостинице я появилась снова ровно в шесть, как мы и договаривались, проявив в виде исключения пунктуальность. Конрад сидел за шатким секретером и красным карандашом отмечал достопримечательности, которые уже посмотрел. Я сразу же пошла мыться, собираясь прямо из ванной оповестить его о своих приключениях. Конрад не проявил никакого интереса к моему рассказу, он сказал, что я должна поторапливаться, потому что ему хочется поскорее снова удрать куда-нибудь из этой неуютной дыры.